основательному симпосию. На одной из амфор написано по-гречески «Пей», а на второй – «Живи».
Насколько близкой кажется римская пиршественная этика к нашей собственной цивилизации – и насколько далекой от культуры мусульман, которым было суждено завоевать территорию современного Туниса. Полуголые бражники собираются насладиться обилием алкоголя на вечеринке – как часто мы видим такое в исламском искусстве? Есть множество причин, почему в римской Северной Африке не случился ренессанс наподобие итальянского, среди которых – отсутствие европейской традиции капитализма и соперничающих частных покровителей. Но решающим оказалось и то, что греко-римские «ценности», легшие в основу современных европейских «ценностей», были заменены чем-то совершенно отличным.
И дело здесь не просто в алкоголе или в любви к шуткам на его тему (пей – живи, хо-хо!). Чтобы вы могли получить представление о резком отличии западного/европейского типа мышления от мусульманского, я предлагаю вам взглянуть на другую мозаику. Этот знаменитый портрет женщины находится в базилике VI века в Равенне, и вы можете сказать, что она не какая-то мученица или святая. На ней огромная диадема размером с тюрбан и эффектные золотые броши с драгоценными камнями, к ее ушам прикреплены самые длинные серьги, которые вы когда-либо видели.
Это Феодора[75], жена Юстиниана, одного из величайших византийских императоров, чьи труды по римскому праву до сих пор изучают студенты-юристы на первом курсе. Юстиниан был настолько набожен, что воздвиг Айя-Софию, которая несколько веков была самым большим строением в мире. И ключевой факт о Феодоре состоит в том, что она была первой международной порнозвездой.
Она начала свою карьеру, участвуя в театральных представлениях мимов, и вскоре стала самой популярной исполнительницей в Константинополе. Она дурачилась на сцене и надувала щеки – эти бледные, строгие щеки, которые окружены золотым ореолом на мозаике. Согласно неприкрыто враждебному к ней историку Прокопию Кесарийскому, Феодора также была фантастически распущенна. «Счастливого любовника, которому была обещана ночь удовольствий, часто вытеснял с ее ложа более сильный или более богатый фаворит», – фыркает Прокопий.
Ее коронный театральный номер состоял в том, что она ложилась на сцену в своего рода стрингах, а надрессированные гуси вытаскивали клювами зерна ячменя, которые были у нее между ног. Однажды она осталась неудовлетворенной после особенно утомительных занятий любовью и произнесла настолько непристойную фразу, которую даже Гиббон не мог заставить себя перевести. «Ее вздохи, утехи и уловки должны быть скрыты во тьме языка учености», – говорит историк.
Соответственно он оставляет сноску на греческом, чтобы в точности пояснить, к чему он клонит, и, поскольку мне в голову не приходит множество стимулов, чтобы заставить британских школьников XXI века учить греческий, я цитирую отрывок полностью:
῾Η δὲ κἀκ τῶν τριῶν τρυπημάτων ἐργαζομένη, ἐνεκάλει τῇ φύσει, δυσφορουμένη ὅτι δὴ μὴ καὶ τοὺς τιτθοὺς αὐτῇ εὐρύτερον ἢ νῦν εἰσι τρυπῴη, ὅπως καὶ ἄλλην ἐνταῦθα μίξιν ἐπιτεχνᾶσθαι δυνατὴ εἴη.
Ну что, до сих пор не сумели понять? Гиббон поддразнивает неразумеющих читателей жеманным замечанием: «Она хотела, чтобы был воздвигнут четвертый алтарь для возлияний во славу бога любви».
Моя цель не одарить читателя грязнейшим текстом из мира поздней Античности, но пролить свет на безмерную гибкость римского подхода к женщинам. Юстиниан изменил закон, чтобы можно было жениться на Феодоре, и вскоре у нее были все достоинство и почет, сопутствующие замужеству за самым прославленным из римлян. «Проститутка, осквернявшая константинопольский театр, стала почитаться в том же городе как царица серьезными магистратами, правоверными епископами, победоносными военачальниками и плененными монархами», – говорит Гиббон. Феодора – прототип каждой западной женщины, или любой женщины, которая преодолела довольно беспутное прошлое и достигла величия.
Она – своего рода Эва Перон. Как если бы Пэрис Хилтон вышла замуж за президента Соединенных Штатов – что уже не столь немыслимо в наши дни. Феодора представляет нечто совершенно запретное для ислама – публичное выражение женской сексуальности. Кстати, это напоминает нам о другом из больших греко-римских удовольствий, потерянном на долгое время и вернувшемся с Ренессансом – откровенном художественном наслаждении женской наготой.
Когда мы думаем об отличии наших «ценностей» от мусульманских, больше всего нас тревожит их отношение к женщинам, соответственно наше отношение к женщинам наиболее сильно наполняет яростью молодых радикализированных мусульман. Мы помним разгневанного, безумного Мухаммеда Атту и его настойчивое требование, чтобы к нему после смерти не прикасались женщины. Мы видим продолжающиеся и усиливающиеся споры из-за паранджи, ношение которой нигде не требуется в Коране.
Появление этого колоссального расхождения в некогда едином римском мире восходит к мусульманскому вторжению. Как только турки захватили Константинополь, мысль о другой Феодоре стала совершенно невозможной. Можете ли вы вспомнить хоть одну женщину в мусульманском мире, которая была бы и сексуально свободна, и политически весома? Я тоже не могу.
Некоторые из османских султанш, несомненно, были могущественными и искушенными в интригах. Но никто из них по своим личным качествам не был всесторонней личностью, и нам не удастся подобрать османский эквивалент Анны Комнины (1083–1153), гордого и яркого историка народа, который она называла римлянами.
Очевидно, перед нами неудобная реальность. Если мы согласимся с вышеизложенным, то Пиренн был прав не только в том, что мусульманские вторжения были по крайней мере частично ответственны за глубинные экономические перемены и конец единства средиземноморского мира. Они также породили длительную и, как представляется, необратимую трансформацию культуры и «ценностей» на покоренных пространствах, результатом чего, вообще говоря, стало то, что огромные территории из бывшего римского мира совершенно потеряны для нас. Точнее, огромные территории, как полагают наши папы, прелаты и политики, культурно несовместимы с современной Западной Европой, и причина этого – ислам.
Стратегия заключается в том, чтобы не пускать эти страны в ЕС и предаваться умеренной панике из-за миллионов мусульман, уже живущих в Западной Европе. Политикам, например, нетрудно завести людей против вхождения Турции в ЕС, потому что мы имеем дело с отталкивающим стереотипом.
И вопрос не только в отношении мусульман к выпивке и женщинам. Постоянно присутствует стереотипный намек на жестокость турок и на их готовность использовать ужасающее насилие (это же своим окольным путем упомянул папа). Мехмед II мог считаться цивилизованным человеком, но, когда он узнал, что в саду сорван один из его превосходных огурцов, он вспорол животы четырнадцати садовникам, чтобы найти пропажу.
В XVI веке Фрэнсис Бэкон описывает турок как «жестоких людей без нравственности, без грамоты, искусств или наук, которые вряд ли сумеют отмерить акр земли или час дня, они неразумны и неопрятны в строительстве, еде и прочем; словом – сущий упрек обществу»[76]. А вспомните бедного Отелло, черного и мятущегося, который постоянно клеймит турок, «обрезанных собак», чтобы доказать свою верность Венецианскому государству. Так, он неистовствует:
