— Что… — начал было Лавлир.
— Чудеса какие-то… Ведь только час назад с ней встречался, а кажется…
— Погоди маленько. Ты знаешь Хани Смит?
— Хани — как? Это Хани Ричардсон. Собирательница, с которой я встречался сегодня утром.
Швед прикрыл рот ладонью и прыснул, как английский школьник.
— Хани Смит — все время она где-то мелькает. Приятель, шведы любят послушать всякие россказни, правда. Хотя лично я заплатил бы ей больше. Четвертака не жалко за такой сервис. И она неплохо им зарабатывает, уж наверняка.
— Ты точно знаешь, — отчего-то распереживался Багли, — что она сейчас делает бизнес? Да, да. Один мой приятель откупился от нее в Берлине только Толстячком Арбаклом. Клянусь. Говорил, что ухайдакала его до смерти. Повезло ублюдку.
— Я ее видел! — вдруг завопил Лавлир, показывая пальцем туда, где она только что была. — Богом клянусь! Тандем ей махал. Тандем отоварился у Хани Смит! Ты ее трахал, Тандем? Она же самая знаменитая шлюха на земле. О’кей, так я бы все поподробнее послушал. Теперь послушал.
«Все с ней ясно», — подумал Алекс. Почему-то вспомнились два моментальных снимка: морщинистый шотландский актер, прищурившийся под ярким светом фотовспышки, и выпивоха с задранным носом, которому наплевать, что его снимают. Что это — знак для него? На ближайшую неделю? На две недели? Потом все в его голове смешалось: ее история, его, лондонские подружки, приятели-подстрекатели, люди вокруг, дзэн-разговоры Хани… и окончательный приговор: она канула в небытие.
3
Гостиничные номера — забытое Богом место. Здесь все на свете вылетает из головы. И о тебе больше никто не вспоминает. Заскучавший, в подпитии, Тандем позвонил домой. Но в Маунтджое было только пять утра — время автоответчиков с их бодренькими речитативами. Эстер он пропел сообщение: «Ты — все на свете», причем на четыре разных лада, стараясь, чтобы его голос звучал помужественнее. Автоответчику Рубинфайна наговорил резкостей, Адама — приятностей. Джозеф сам снял трубку, но Алекс вдруг потерялся и не нашел, что сказать. Джозеф положил трубку. Наступала ночь. Перепробовав все имевшиеся в номере напитки, Алекс наконец вошел в последнюю стадию своих отношений с мини-баром — сюрреалистический оптимизм. Он взял холодную банку с арахисом в глазури, и тут в дверь постучали. Наверняка богобоязненного соседа вывел из себя его включенный на полную громкость телевизор — показывали порнушку. Алекс посмотрел в глазок на двери и увидел искаженно-округленную линзой Хани, с шарообразным лбом и каплевидным носом, стоящую на тоненьких ножках. Алекс бросился надевать штаны и, схватив пульт, переключил канал. Она постучала еще раз, сильнее.
— По-моему, это невежливо — держать леди…
Алекс подлетел к двери и нажал на ручку:
— Привет, Хани. Привет. Поздновато уже.
— Так ты… — зашептала она, пристально всматриваясь в него для подтверждения первоначального диагноза, — ты пьян. Точно пьян. И не возражай. Ты — пьян.
— А ты — буддистка.
— А ты — еврей.
— Ты что, со своей мебелью? — Алекс показал на сложенное парусиновое креслице под мышкой у Хани. На ней была атласная китайская пижама, а разделенные надвое пробором волосы падали на спину двумя толстыми косами.
— Всегда ношу его с собой. Посторонись-ка!
Она нетвердым шагом прошла мимо него и установила свое кресло напротив телевизора. Как говорится, Хани приготовилась по-хански расположить свой зад на растянутой полоске холста. И она села. Алекс устроился в нескольких футах от нее, на своей кровати.
— Ну и? — спросил он.
«Я же говорил тебе, — раздалось из телевизора. — Пора отсюда отваливать. Слишком ты в этом проклятом деле завяз, Маклейн».
— Есть у тебя выпить? — спросила Хани.
Алекс призадумался:
— Нет… не-е-е. А вообще-то — подожди-ка, подожди… может. Может… вино. В шкафчике? Вот, маленькая бутылочка, точно вино, хотя… Да, вино. Даже две! С отвинчивающейся пробкой! Сейчас ее открутим… вот… вот так…
— А рюмки есть? Хотя и без них обойдемся. И так хорошо. — Хани взяла свою бутылочку и хорошенько приложилась к ней, да так ловко и быстро, что Алекс и охнуть не успел. Ее глаза оглядели обстановку так, словно она хотела удостовериться, что это не ее номер. — Немного больше моего. Хорошо пахнет. А это что? Там лежит?
— Ничего, одна бумажка. Чек. Английские деньги. Это мне отец дал.
— Мне отец только подзатыльники давал, — театрально сообщила Хани и залпом выпила полбутылки вина.
— Хани, что-нибудь случилось?..
— Тс-с-с… Тащусь от него. Классный актер. И парень хороший.
Они в молчании досмотрели последние двадцать пять минут фильма. Алекс время от времени подумывал насчет секса, но как-то неопределенно.
— Еще что-нибудь будет? — спросила она, когда вместо зубчатки небоскребов по экрану поплыли титры под пение саксофона.
— Ну… конечно, что-то еще будет… Там вообще-то семьдесят два канала… Слушай, Хани…
«Почему тебя так беспокоят эти повседневные хлопоты?» — спросили с экрана.
— Хани, — Алекс выключил телевизор, — сейчас ужасно поздно. Ты не хочешь поговорить о чем-нибудь? Или заняться чем-нибудь?
— Да, — сказала Хани в стену, — я уже однажды сосала этот знаменитый член… и столько шуму поднялось… наверняка ты об этом слышал… то есть сегодня услышал.
Повисла тишина. Они падали в нее, словно Алиса в кроличью нору, словно нечто непонятное подхватило их и понесло по воздуху. Хани на секунду закрыла глаза, и из-под ее век вытекло по крупной слезе.
— Теперь меня вспоминаешь? — спросила она наконец.
— Хани, я правда не…
— Хочешь взять у меня автограф? Весь прикол в том, чтобы посадить меня на хороший кусман старой бумаги и слетать за актером, в Марли-бурн… как ты там его называл?.. или в Лондон, и чтобы он расписался, хотя он знать тебя не знает? Но это стоит несколько сот долларов. Сама по себе я больше четвертака не стою.
До этого он не понимал, как она пьяна. Перчатка только на одной руке. Ему почему-то вспомнились сеансы звукозаписи — когда в конце, как на Благовещение, выпучиваются глаза и грозно выпячиваются губы.
— Ага, — продолжила она. — Была и на ТВ, и еще незнамо где. Ток-шоу. В кино снималась. — Она занялась своими слезами — приложила руку к подбородку и смахнула их пальцами. — Правда, звучит так, словно ты смотрел фильм, где я трахалась. Понятно, что его все время здесь крутят. — Она хохотнула и хлопнула в ладоши. — Знаешь Ричарда Янга? — Она извлекла из кармана миниатюрную бутылочку виски и отвинтила пробку. — Сукин сын. Такой чистенький-хорошенький. Англичанин? Еврей? Брюки всегда выглажены. Весь из себя фартовый.
Перед мысленным взором Алекса промелькнула череда лиц, которые он видел днем. И среди них — чернявенький, смазливый, ухоженный молодой человек, вундеркинд, — а такие выводили Алекса из себя, потому что его собственные вундеркиндские времена остались позади.
— Он из Бирмингема. Хорошо поднялся в последнее время. Фантастическая коллекция. Богатая.
— Ну-ну. Этот богатый где-то слышал, что какой-то парень говорил, будто ему шепнул какой-то лох, что ты в Нью-Йорке ищешь Китти Александер. Китти А-лек-сан-дер. Правда?
Алекс попытался глотнуть вина, но пустил катастрофически крупную струю вниз по своей футболке:
— Ой… Знаешь… Дело в том… она прислала мне автограф. Но на самом деле… не в том суть. Я не затем приехал сюда, чтобы найти ее. Просто хочу ее поблагодарить. Просто я совсем другой фан.
Хани постучала своим невероятно изогнутым ногтем ему по лбу:
— «Нет, нет, я не такой, я настоящий фан» — всю дорогу это слышу. Но должна сказать, я удивлена. Ни на какого фана ты не походишь. Подумала, что ты дзэн — с головы до ног. Воспаряешь надо всем этим. — Хани встала и нетвердым шагом подошла к окну, зачем-то переступая через монограммы на полу. Она остановилась у шторы и показала куда-то вдаль: — Живу в Бруклине. Выросла в Бруклине. Грелась там на солнышке, сидя на ступеньках. Там все тебя насквозь видят. Ходи в церковь или не ходи — без разницы.
Алекс слез с кровати и взял чайник:
— Пожалуй, сделаю кофе.
— Люди знают тебя лучше, чем ты их… вот и все. А остальное — ерунда. На самом деле. А всякая слава — только для уродов. То есть для тех, кто по жизни чем-то обделен. Вот и все. Сейчас кое-что тебе расскажу. Я там у себя знаменитость. Веришь? Кое-где в Бруклине я — Элизабет Тейлор.
— Видел ее раз. — Алекс воткнул вилку в розетку и снова рухнул на кровать.
Хани развернулась на одних пятках и, улыбаясь, сказала, что ей нужно в ванную. Скоро Алекс услышал, несмотря на шум льющейся воды, что ее там вырвало. Он встал у двери с полотенцем и предложил помочь, но она его не впустила.
