Не бреши отцу. — Подошел к ней Перун. — Грех это.
— Правду говорю. Можешь в душу заглянуть, ради такого дела я ее даже открою. — Развернулась к нему богиня. — На, гляди. — Она раскинула в разные стороны руки. — Мне скрывать неча...
— Тогда кто. — Растерялся бог грома, растерянно оглянувшись на Ярило. — Мы были уверены, что это твоей дочери работа?
— Откуда же мне знать? Я не следила за ней. — Возмущенная Инглия демонстративно отвернулась. — Если это все, то я могу идти? Мне еще лучи в косу заплести надо успеть до восхода.
— Иди. — Махнул рукой Перун. — И ты Ярило иди. Извини, что доспать не дал. Как и обещал, днем тучкой грозовой прикрою, дам отдохнуть твоему жару.
Дочь с отцом растаяли, а угрюмый бог грома вернулся на трон:
— Что за напасть такая? Что еще за новый тать в Яви появился? Девок красть. — Он сел и задумался. — Ума не приложу, что делать? И ведь никаких следов. Кто у нас так морок накладывать умеет, что даже богам след не видно? — Он посмотрел на сына и невестку. — Думайте боги. Славу выручать надо. Без нее Богумир жить не будет. Что же это за напасть такая?..
***
— Преквати квутится. Ф гвазах ябит. — Ругался на светляка Филька, усердно работая челюстями. — Где ставуха только таку феефку раздобыфа, не поддаефся никак.
— Зубы надо по утрам точить, а ты все: «И так сойдет, и так хорошо», — грызи теперича и не бурчи. — Недовольный Светозар порхал над склонившимся перед Славуней домовым, и пытаясь помочь светил на руки, но только мешал, слепя глаза.
— Да уйди, ты наконец, кромочное недоразумение. — Домовой сплюнул под ноги кусок веревки и поднялся. — Ну вот. Давай девица, поднимайся, пора ноги уносить отсель. Чую скоро кикимора заявится с внучком, она на долго не уходит. Тяжко ей в других местах, а тут ее болотце, прямо у порога.
Он вбежал по крутым ступеням, и скрипнув дверью, выглянул наружу. — Времечко сейчас неподходящее, смеркается ужо. Для лихих дел, оно, конечно, хорошо, ежели что украсть, а вот от нечисти спрятаться, оно как-то совсем плохо. Тяжковато нам придется, да что уж теперича делать. Выбору все едино нет. Давайте скоренько за мной. — Он быстро выскочил наружу, и Слава бросилась за ним следом.
Избушка Кикиморы действительно стояла на самом краю огромного, квакающего жабами болота. Зачавкал сырой мох, мгновенно промочив ноги. Солнце тонуло, где-то далеко, в мутном, розовом горизонте, в подернутую клочками тумана, жиже трясины,. Вечер медленно опускался на смурной ельник. Туда-то и бежал домовой, не разбирая дороги, и увлекая за собой спутников.
«Ухал» словно сожалея о прожитых годах вылетевший на охоту филин. Гадко смеялся сыч — ночной кошмар слабых нервов. Где-то завыл волк, и зубастая стая, подхватив его песню, погнала несчастную добычу по пути прощания с жизнью. Страшно до дрожи, но надо бежать, выбора нет.
Барсучья нора оказалась тесной и наполовину залитой грязной, холодной, не прогретой еще весенним солнцем, талой водой. Озноб тут же холодом пробежал по телу девушки, но деваться некуда, остается только терпеть, иначе смерть.
— Ни звука. — Сверкнул глазами Филька. — Чую их, рядом они, в погоню ужо кинулись. Как так быстро сподобились-то? — Он обернулся к светляку. — Да погаси ты наконец свое пузо, сверкаешь как начищенный самовар на солнышке. Выдашь нас.
— Волнуюсь я, от этого света во мне много. Не по силам мне потухнуть, да еще и темнеет, самое мое время. — Огрызнулся тот дрожащим то ли от страха, то ли от холода голосом.
— Вот ведь напасть какая. Ну да не обессудь, Светозарушка. — Филька резко запустил руку в раскисшую на стене глину, и размазал ее по вздрогнувшему от неожиданности другу, который тут же, мгновенно потух. — Так-то лучше. Все. Смолкли все. Бабка с внуком на подходе. Тише мышей сидим, и зубами не стучи, знаю, что зябко, но терпеть надо, коли жить хочешь. — Зло шикнул он на Славу.
Девушка зажала во рту краешек платка, повязанного на голове. Теплее, конечно, не стало, но барабанную дробь зубы издавать перестали. Филька довольно кивнул:
— Молодец. — И замер.
Послышались шаги. Кто-то грузный шлепал по хрустящим иголкам, ковром, устилающим землю елового леса, а следом семенили, похлюпывая влагой, маленькие ножки.
— Сюда она побежала, не могла далеко уйти. — Знакомый голос бабули, оказавшейся злобной кикиморой, раздался совсем рядом. — Догоним, не сомневайся. Давай присядем, передохнем чуток. Умаялась я за сегодня. Столько сил на морок в городе извела, что ноги не держат. Одно радует, девчонка глупая попалась, на ложь легко повелась, но вот цельный город обмануть, это тебе не высморкаться. Глянь, вон ствол поваленный. Посидим чуток, и далее побежим. Никуда она в ночи, от нас не денется, догоним.
— Вечно с тобой одни проблемы. — Глухой, басистый голос, словно говоривший из пустой бочки, зазвучал недовольством. — Не могла получше связать? Не бегали бы теперича.
— Хорошо я связала. Крепко. Ей веревки перегрызли. — Буркнула обиженно бабка, и мгновенно сменила тему, видимо затягивая разговор, давая больше времени отдыху. — Вот скажи мне, чего тебе именно эта девка понадобилась? Ведь горбатая, да по роже словно плугом прошлись. Деревенскую себе подобрать не мог, такую, чтобы кровь с молоком, румяную, статную, да пригожую. Да и рядышком все, вон вокруг поселений сколько. Бери не хочу. Так нет же, как удумаешь что, так бабке работа лишняя. Умаялась вусмерть. Надумалось же тебе, недорослю ожениться...
— Крыс потравить надо. Развела в подвале гадюшник, вот и расплодились. — Пробурчал в ответ голос. — А что на счет красоты, ты бабуля не туда смотришь. Я как ту девку в воротах городских издали увидел, так как ведром пустым по голове. Тебе стать, да пригожесть на роже нужна, а мне душа безгрешная, непорочная, да чтобы гордости побольше, все как у нее, все как мне любо. Те, деревенские что? Квашня, квашней. Что скажешь, то со страху и сделают, а эту еще обломать надо. Вот в чем удовольствие, так удовольствие. У тебя от старости мозги мхом поросли, вот и не понимаешь ничего.
— Думай, что говоришь, дурень. С бабкой ни как со своей разговариваешь. Поймаем девку, вот ей и хами, а мне не смей. А
