— Вы лгали, мессер? — со странным упорством повторил Илье. Лукас подумал, что, несмотря на формальное обращение, они впервые говорят не как слуга и господин… а как кто?
Но ответить на его вопрос, к счастью, было легко.
— Конечно, лгал. Стал бы я откровенничать с первой попавшейся провинциалочкой.
— А с кем стали бы?
Лукас коротко улыбнулся ему — не так, как Талите… не так, как Марвину из Фостейна.
— Я себе немного иначе представлял наш последний разговор, — проговорил он вместо ответа. — Ну да ладно уж.
— Что? — опешил Илье. — Последний? О чём вы?!
— О том, что я тебя отпускаю. Если хочешь, живи в этом доме. Ты и деваху себе, я вижу, подыскал… Кстати, скажи ей, что жаться к камню вредно, простудиться может.
— Но, мессер! — забыв, о чём они только что говорили, вскрикнул Илье. — Как же… я не понимаю! Я вам нужен! И скоро война!
— Война была всегда, и до последнего времени я обходился без оруженосца, — Лукас пытался говорить ободряюще, но звучало почему-то почти грубо. Он поймал обиду во взгляде Илье — и внезапно понял, что окончательно решился отослать его именно сейчас, когда увидел его реакцию на результат маленькой разминки, тренировки, проверки формы, которую Лукас решил устроить себе перед грядущей битвой. Он так давно не ловил пташек… а эта, хоть и была женщиной, а женщин всегда проще ловить, заинтриговала его там, в лавке Дорота, своей показной неприступностью. Он решил проверить, сумеет ли её поймать — сумел, и это оказалось легко. Илье никогда не видел, как он ловит пташек. И не знал, что Лукасу ничего не стоило взять эту женщину, использовать и выбросить вон, как он делал прежде множество раз, и сделал бы теперь, да не достало времени. Этого Илье не знал, а если бы узнал, захотел ли бы остаться вместе с ним? Неожиданно от этой мысли Лукасу стало больно — нет, «больно» слишком сильное слово, но что-то кольнуло, неприятно, подло, когда он совсем этого не ждал. «А что бы ты сказал на то, что я только замыслил сделать и по сравнению с чем посрамление провинциальной гордячки — невинная шалость? Что бы ты сказал, Илье, и, главное, почему мне так не хочется это от тебя услышать? Так не хочется, что я отсылаю тебя прочь, хоть ты и хорошо мне послужил».
— Тебе не стоит ехать туда, куда я направляюсь сейчас, — сказал Лукас, тоном давая понять, что обсуждению вопрос не подлежит. Илье ошарашено хлопал глазами, ничего не понимая.
— Но… я ещё увижу вас? — наконец спросил он.
Лукас беспечно пожал плечами, вскочил в седло. Он не знал, что происходило за его спиной, не лежала ли там в обмороке месстрес Талита из Дассена — по правде, он уже забыл, кто она такая. Всё верно, мёртвых надо забывать, но ещё полезнее забывать живых. Он хорошо это умел. «И тебя, мой славный оруженосец, я забуду, едва свернув за ближайший поворот. И так лучше для тебя, поверь. Просто поверь мне на слово».
— Бывай, Илье. Береги себя, — небрежно бросил он и тронул поводья.
— Сэйр Лукас!
Он не собирался оборачиваться на зов — его слишком часто звали, и он провёл бы всю жизнь в возвращениях, если бы всегда отзывался. Но на этот раз обернулся — сам не зная, зачем.
Слуги стояли вверху лестницы, Талита из Дассена — внизу. Её руки свисали вдоль тела, как плети.
— Сэйр Лукас, — сказал Илье, и Лукас вдруг увидел не мальчика, а мужчину — соратника, друга, соперника, врага, которым тот для него уже не станет… и никогда не мог бы стать. — Вы уверены, что ничего не хотите мне сказать?
Несколько мгновений Лукас глядел на него, отчаянно жалея, что он не Марвин, что им нельзя любоваться, что из него не выйдет достойного противника. И ещё несколько мгновений неистово радовался этому.
— Уверен, — сказал он, и ещё ни одна ложь в его жизни не давалась ему так легко.
Потом он пришпорил коня — у него было много дел и мало времени, но ни то ни другое он больше не собирался делить ни с кем.
Глава 5. Гвеннет из Стойнби
Над камином висела оленья голова. Прямо над мраморной плитой, в горделивом свете настенных факелов, подвешенных так, чтобы как можно лучше освещать любимый трофей Клифорда Стойнби. Эту оранжерею в замке именовали Охотничьей, и вся она была увешана чучелами и шкурами животных, убитых бароном Стойнби в своих угодьях. А угодья у него были знатные — сюда любил заезжать сам Артен Могучий, именуемый Медведем, чтобы забить пару-тройку зверей, родство с которыми ему приписывала молва. Шкура одного из таких медведей лежала как раз перед камином, и Клифорд гордился ею лишь немногим меньше, чем этим оленем, историю о котором Марвин выслушивал уже десятки раз, всегда до конца, всегда сдерживая зевоту — со Стойнби он оставался неизменно вежлив. Это была одна из немногих наук, которые успел вколотить в него отец, прежде чем отбыл к Единому: всегда будь любезен со своими соседями, если не хочешь просидеть всю жизнь, окопавшись в замке и отражая штурмы.
А ещё его отец полагал, что женитьба на дочери соседа — высшая степень любезности, но Марвин предпочитал не думать об этом. До сих пор — даже с некоторым успехом.
Однако времена меняются, и теперь он снова смотрел на оленью голову с роскошной короной рогов. Оленя загнали как раз перед линькой, и он не успел сбросить этот потрясающий венец, клонивший его голову к земле. В остекленевших глазах животного застыло горькое изумление. Как будто он не знал, чем всё кончится, не знал и знать не желал.
— Ты тревожишь меня, Марвин, — сказал Клифорд из Стойнби, и Марвин крепче сжал руки, сцепленные за спиной в замок.
Любезность с соседями имела и обратную сторону — утомительную формальность отношений, и сэйр Клифорд нечасто обращался к сыну своего покойного друга на «ты». Но если уж снисходил, то за этим непременно следовала выволочка. Стойнби полагал, что имеет право обращаться с Марвином как с собственным сыном. Марвин так не считал, но эта вежливость, бесы б её побрали…
— Я бы даже сказал, что ты очень тревожишь меня, Марвин, — проговорил сэр Клифорд и снова умолк.
Марвин приподнялся на носки, задрал голову, старательно разглядывая оленью голову над камином. Стоял поздний вечер, в Охотничьей было сумрачно, и алые сполохи скользили по поверхности выпученного чёрного глаза, так что казалось, будто он бешено вращается в глазнице.
— Я хотел поговорить с тобой ещё второго дня, но ты стал таким отчуждённым…
«А может, вы бы мне лучше про оленя своего рассказали?» — с тоской подумал Марвин, но в голосе сэйра Клифорда слышалась такая настойчивость, что он подавил вздох и наконец развернулся к будущему тестю.
— Что именно вас тревожит, сэйр Клифорд? — коротко спросил он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
