— Не замёрзли? Вы дрожите, — повторил он и положил руки ей на плечи.
Она слегка качнула головой и отступила на шаг, всё так же не сводя с него широко раскрытых глаз, будто увидела впервые. Марвин не стал её удерживать. Какая она всё-таки странная, подумал он. Не знай он её столько лет, подумал бы, что немая или слабоумная. Он был здесь уже третий день, а она ещё и десятка слов ему не сказала — да и то всё банальности, те самые поганые любезности, которые принято говорить добрым соседям. А ведь они не виделись три года. Она даже не изменилась почти: девочка стала девушкой, но и только…
Марвин понял, что ему совершенно не о чем с ней говорить. И вдруг с мучительной ясностью представил вечера — не дни и не ночи, а вечера, бесконечные зимние вечера в холодном пустом доме, которые она будет проводить одна, слушая вьюгу за окном и вышивая трёхсотый платок, а когда свечи догорят, она сложит рукоделие на коленях и невидящим взглядом станет смотреть, как снег бьётся в витражное стекло. Это было мимолётное видение, и оно ничем в Марвине не отозвалось — ни сочувствием, ни стыдом, просто он знал, что так и будет, если её отец отдаст свои долги.
— Хорошо, что вы пришли, — сказала Гвеннет, и Марвин встрепенулся от звука её тихого голоса — так, будто прежде и в самом деле верил, что она немая. — Я хотела поговорить с вами… без отца.
Он молчал, видя, как трудно ей далась подобная инициатива, и просто ждал. Какое-то время Гвеннет собиралась с силами, потом сказала то, что Марвин меньше всего ожидал от неё услышать:
— Простите, но я не могу выйти за вас замуж.
Он не почувствовал облегчения — только раздражение. Вот глупая девчонка, это ещё что за выкрутасы? Её-то кто спрашивает?
Но он всё ещё видел перед мысленным взглядом рукоделие на её коленях, и белые пальцы, медленно, будто во сне, водящие иглой, а потому как мог терпеливо спросил:
— Почему?
Гвеннет, похоже, не ждала столь очевидного вопроса и слабо вспыхнула, а потом отвернулась.
— Я… мы… я просто не могу и всё! — выпалила она и разрумянилась ещё сильнее. Марвин попытался вспомнить, краснела ли она три года назад, когда он приезжал к ним в последний раз, и не смог. Да и куда ему упомнить, Единый помилуй, перед ним с тех пор краснело столько девиц…
— Я всё-таки хотел бы услышать обоснование столь неожиданного решения, месстрес. Поймите меня правильно, я получаю от ворот поворот и буду просто несчастен, если не узнаю причину.
Она посмотрела на него чуть ли не с ужасом, и Марвин мысленно выругался. Ну да, и впрямь, перед кем это ты, парень, вздумал нести всю эту куртуазную хренотень? Она небось и в ближайшем городе никогда не бывала.
— Есть… есть… непреодолимое препятствие… — пролепетала Гвеннет и смолкла.
«Так, — мрачно подумал Марвин, — если сейчас окажется, что она беременна от конюха, это будет даже не смешно». Впрочем, не всё ли равно. Тогда он действительно сможет отказаться от брака без фатальных последствий. Хуже, если она просто влюблена в какого-нибудь менестреля… и собирается просить у Марвина благословения на побег. Эта мысль его неожиданно развеселила.
— Вы можете доверять мне, месстрес Гвеннет, — мягко сказал он и взял её руки в свои. Она застыла, окаменев, но он не обратил на это внимания. — Поверьте, я никогда не причиню вам зла.
По её взгляду Марвин понял, что она ему не верит. И хотела бы верить — а не получается.
— Гвеннет, что такое? Почему вы так на меня смотрите? А? — он решительно взял её за подбородок, заставил глядеть в глаза. — Вы что, вправду меня боитесь?
Несколько мгновений она смотрела на него, потом вырвалась — впрочем нет, не вырвалась, просто выскользнула из его рук, юркая и лёгкая, как бабочка, и её вполне можно было накрыть ладонью и ухватить пальцами за крылышки, но тогда она умерла бы, а он не хотел её убивать.
Гвеннет остановилась в двух шагах от Марвина, вполоборота, запахнула плотнее плащ, опустила голову, ткнувшись подбородком в завязки. Марвин видел только серую паутинку её волос, трепетавшую на ветру.
— Этот сад, — проговорила она, не оборачиваясь. — Я очень люблю этот сад. Всегда гуляю тут по утрам. Я некоторые деревья тут сама сажала… они ещё маленькие, но они вырастут. А меня уже не будет. Здесь, в Стойнби, — ту же поправилась она, и в этих последних словах прозвучал страх — словно она сама испугалась двусмысленности того, что только что сказала.
— Вы будете приезжать сюда так часто, как захотите. Фостейн всего в пяти милях от Стойнби.
— Я же сказала, что не выйду за вас! — чуть повысив голос, проговорила она.
— Вы не можете не выйти, Гвеннет, — ответил Марвин. — Это не вам решать… и не мне.
Хорошо, что она не стала плакать и заламывать руки, угрожая покончить с собой или сбежать. Даже если бы говорила всерьёз, не стала бы, — а она сейчас лгала… ну, или по меньшей мере кривила душой.
— Эти деревья, — снова сказала она, словно забыв, о чём они только что говорили, — такие голые и страшные зимой. Ночью они скрипят и стонут, особенно если ветрено. Когда я была маленькая, то верила, что по ночам здесь плачут тени моих предков. Наш фамильный склеп завалило при пожаре, и они перебрались сюда. Но здесь им холодно. И они плачут.
— Гвеннет, посмотрите на меня.
Она обернулась сразу — быстро и доверчиво, будто только этого и ждала. И она молила его о чём-то. Если бы он только знал, о чём… А впрочем, ничего бы это не изменило. Марвин заговорил, стараясь смотреть ей в глаза:
— Вы знаете, что будет, когда мы поженимся. Я сразу уеду и проведу жизнь в битвах. Мы станем видеться единожды в год, и в эти дни я буду нянчить своих детей, а не ласкать вас. Но если вам понадобится моя помощь, вы всегда её получите. И пока я жив, вас никто не обидит.
Она заулыбалась. Сперва слабо, потом широко, ясно, улыбка раздвинула её тонкие бледные губы, заискрилась на худеньком лице, а потом из глаз хлынули слёзы — потоком по впалым щекам. Гвеннет вскинула руки к лицу, зажала ладонями губы, удерживая рвущийся всхлип и всё так же не сводя с Марвина глаз. Потом бросилась ему на грудь, и он не смог не обнять её, не прижать к себе, не погладить по неожиданно такой горячей и нежной коже… И он снова будто увидел алую кровь на простынях, и увидел лицо — лицо Ольвен под тонкой паутиной русых волос, услышал смех… Он судорожно прижал Гвеннет к себе, почти с яростью, и повторил:
— Никто, слышишь, никто тебя не обидит.
Гвеннет из Стойнби подняла голову, с силой упёрла грязные ладони в грудь Марвина и посмотрела ему в лицо.
— Вы уже, — сказала она, ясно улыбаясь сквозь слёзы. — Вы уже меня… так обидели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
