Действительно, военные победы ослабляли Константинополь, отталкивали другие народы от христианства. В колониях Византии образ грека-христианина становился неприятным. То было воплощение чванства, которое отличает колонизатора.
Эта неприязнь сохранялась столетиями. Так, патриарх Макарий (кстати, соотечественник Иоанна Златоуста) замечал, что «вследствие… недостатков и пороков греков, кои всегда и везде они обнаруживают, мы решительно нигде не находим людей, им симпатизирующих». И перечисляя их преступления против веры, говорил: «Если так действовали в древности их цари, то нечего удивляться теперь их низким поступкам всюду, где бы они и их архиереи ни находились».
На идейном поле Восточного Средиземноморья с IV века, то есть со времен правления Константина, зрел кризис. Это щедрое поле лежало пустым. Оно ждало пахаря и всходов. Принявшие Единобожие, противясь греческому христианству, назвали его «религией второго сорта для простонародья»… Что-то новое должно было появиться здесь.
А греки усиливали и усиливали давление. В 391 году сожгли Александрийскую библиотеку с бесценными античными рукописями, но так и не сломили оппонентов. Не доказали превосходство над египтянами, чем умело воспользовалась Коптская церковь, ее интеллект и духовный багаж превосходили византийский. Тот ее шаг и есть первый шаг к исламу – к религии свободы.
Показательно, библиотеку сожгли по инициативе тайного противника Иоанна Златоуста патриарха Феофила.
Лишь в теологических диспутах египтяне имели шанс взять реванш за военные поражения, иного оружия у них не было. Только разумом, покоряющим народы, дающим ключи от мира. И копты начали расшатывать корабль христианства, который и так очень неуверенно держался на воде. Завязался тугой клубок политических страстей, узелками обозначивший болевые точки Евразии.
Одна точка была в христианстве – Рим против Константинополя. Вторая около христианства – Константинополь против арианской Александрии. Здесь вызревали эпицентры будущих потрясений. И там, и там расстановка сил складывалась не в пользу греков, их положение выглядело уязвимым. Случись Александрии и Риму объединить интеллектуальные усилия, Византия потеряла бы величие уже в V веке. Ее просто стерли бы с лица земли.
Но беда не сблизила, политики были увлечены собой и своими целями.
Силы собирались немалые, и действовали они врозь. Потому что боролись не за чистоту веры, а за сиюминутную цель – за право присвоить себе монополию на Божественную Истину. Позже католики и мусульмане объединятся для борьбы против Византии, им потребуются века, чтобы созреть для такого союза. Тогда же, в IV веке, вкусив дары Великого переселения народов, три региона бывшей Римской империи возмечтали обладать тюркской духовной традицией, чтобы ее силой подчинять остальных. Им хотелось командовать, для этого и требовалось христианство. Политики смотрели на него только как на инструмент власти.
Быть лидером – отличительная черта Запада, там любили решать судьбу других.
Дешт-и-Кипчак в тех событиях не участвовал, потому что тот, кому платят дань, – хозяин. Он не претендует на место приказчика в своей же конторе. Однако его присутствие в геополитике ощущалось во всем: он же причина начавшихся в мире перемен. Исход части тюрков в Рим, в Византию, на Ближний Восток не мог не отразиться на событиях. Все-таки уходили люди: молодые, полные сил, надежд, стремлений, а с ними уходили опыт и знания, которые шлифовались на чужбине, – враг ковал оружие против тюрков из тюркского же металла… Это вопиющая реальность средневековой эпохи, она утверждалась медленно. Но верно.
Великое переселение народов уже с IV века явно шло в ущерб Алтаю.
Византию беспокоило упрочение католического Рима. И в самом начале V века философ Синесий, будущий епископ Птолемаиды, представил императору доклад «Oratio de regno» («Речь о царстве»), где рисовались ужасы для страны, «чья армия целиком состоит из варваров». Он выдвигал мысль о национальной милиции, о привлечении в нее отрядов от всех народов Византии. Это было началом христианского возрождения. И началом же атаки на «варваров» с их нехристианской религией.
«Речь о царстве» иногда называют «Об императорской власти». В этом документе Синесий писал: «Прежде всего надо устранить иноземцев от всех начальственных должностей и лишить их сенаторских званий, так как то, что в древности у римлян казалось и было почетным, сделалось благодаря им позором… Государю надлежит очистить от них войска, как кучу пшеницы, из которой мы отделяем мякину и все то, что, произрастая, вредит настоящему зерну».
Исподтишка готовили удар по престижу «греческих» тюрков.
Император Аркадий принял мысль Церкви, но понял ее иначе: он устроил «резню варваров», так назвали то событие, которое всколыхнуло Византию. Бойня развернулась в Константинополе и своим сценарием повторила те, что не раз случались в Риме. Проще говоря, греки, как могли, стравливали тюрков, а потом казнили их десятками и сотнями за нарушение закона.
Ответом был бунт, слепой и безумный, попытка государственного переворота не удалась, захватить Константинополь в июле 400 года восставшие не смогли. Начались волнения в колониях. «Одну из арианских церквей, где собрались искавшие убежища варвары с семьями, озверевшие горожане сожгли вместе со всеми, кто там находился», – писал о тех событиях очевидец.
Крови пролилось много, но мало что дала она. Религия не утверждалась!
В отличие от католиков, греки искали обострений в обществе. Не мешкая шли на них. В действиях эллинов не было римской мягкости и дипломатичности. Им было важно обвинить «варваров» в арианстве, чтобы ненависть этническую, которая жила в Византии со дня прихода сюда первого тюрка, приумножить религиозным отвращением.
Враги Единобожия дружно собирались под знамена греческого христианства, они не скрывали себя, не прятались. Противостояние нарастало. Нужна была лишь искра. И она вспыхнула в 428 году. Тогда константинопольским архиепископом стал Несторий из Германикии, человек не греческих корней. Его редкое ораторское искусство обратило на себя внимание сразу, этот новый в Константинополе человек пообещал императору ключи от Неба. И не только это. «Подчините мне еретиков, – заявил он, – и я подчиню вам персов». Но что он вкладывал в слово «еретик», никто не знал.
За обещанием Нестория скрывается очередная страница тайной истории христианства. Те, кого принято звать «несторианами», появились на свет раньше, чем Несторий и даже Христос. Это – ханифы, то есть первые хранители Единобожия на Среднем Востоке. Их история началась с Персии Ахеменидов, получила развитие в Сирии, потом в Византии.
Показательно, что сторонников Единобожия иранские правители не преследовали вплоть до 342 года, пока Византия не начала вмешиваться во внутренние дела Ирана и Армении. Поведение греков было неловким и грубым. Из-за них пострадала династия Аршакидов, рухнула Армения, ее земли вошли в состав Ирана под названием Персармения.
Многолетние войны с Ираном изнуряли Византию. Не меньше, чем ее религиозные распри с Римом или Александрией. Надо ли объяснять, как обрадовался византийский император, когда Несторий посулил ему власть над персами. На это, видимо, и делал ставку император, предлагая Нестория, не христианина, на роль главы христианской Церкви. Он знал, что сторонники Единобожия составляли большинство в иранской среде, и Несторий, выходец из этой среды, вполне мог выполнить обещанное.
Как видим, политика стояла во главе угла и здесь. Это не устроило иранских «несториан», в 499 году они провели свой собор и окончательно порвали с греками, однако имя христиане за ними сохранилось. Почему? Не объяснит никто.
Несторий знал, что хотят слышать от него греки, но начинал он не гражданскую войну, он стремился к миру. Худому, но миру. Желал увлечь людей диспутами, в которых был силен, призывал мечи обменять на слова. И словами сражаться. Но теологические тропинки оказались слишком скользкими и узкими. У христиан не было общепринятой философии, не было учения, разногласия в теологии чувствовались даже в общеизвестных текстах. Христиане не понимали друг друга. Это и выявилось на открывшихся диспутах.
Например, как называть мать Христа? Богородицей или Христородицей?
С точки зрения христиан, вопрос принципиальный. Богородицы быть не могло, «ибо Мария – человек, а от человека богу родиться не можно». А кто же тогда? Несторий в ответах избегал определенности, прибегая к аргументам, которые едва уклоняли его от ереси, зато возбуждали разгоряченную толпу. Ему прощали многое в надежде приобрести многочисленных союзников в лице тюрков, живущих в Иране.
Но в противоречиях все-таки что-то рождалось, по крайней мере, греки задумались о собственной теории религии. В их действиях наметился новый шаг, но они вновь делали ставку на проигрышную карту… Хотя кто знает? К тому шагу их могли подтолкнуть египтяне, славившиеся закулисной дипломатией.
