«Единый в трех лицах», – говорили тюрки о Тенгри, имея в виду совсем иное, чем нынешние христиане. На Алтае знали сразу три Его состояния: Бог созерцающий, Бог защищающий и Бог карающий. Един в трех лицах, это так. Потому что Небо над каждым человеком одно – Бог действительно один для всех, но для каждого Он разный. Поэтому и дает каждому разной мерой, но ровно столько, сколько заслужил человек. Люди же по-разному ведут себя.
Египтяне, упростив глубину философского образа, решили ввести в христианство Троицу, чтобы продолжить спор о природе Христа. В 449 году они созвали новый Эфесский собор, который вошел в историю как «Разбойничий», но он не удался. Не было того изящества мысли. Обвинения в ереси звучали грубо и служили лишь предлогом для устранения византийского первосвященника Флавиана. Требуя осудить его, египтяне не представили надежного обвинения, и, видя, что их слова только сотрясают воздух, они призвали на помощь мирян. Толпа ворвалась в зал с палками и начала исправлять «положение». За оскорбления, якобы нанесенные Христу, Александрийский патриарх под прикрытием мирян «осыпал константинопольского собрата руганью, бил его по щекам, колотил кулаками и топтал ногами».
«Достоверно известно, – пишет Гиббон, – что его жертва… на третий день испустила дух от ран и побоев, полученных в Эфесе».
Новая «дискуссия» показала не только горячность епископов…
Слуги Церкви не заметили, как стали игрушками политиков. Иначе чем объяснить, что «соборные отцы» подписали чистый лист папируса, где должен появиться еще один постулат христианской веры? Кто противился, того снова били и кололи иголками. И – появилось-таки решение Второго Эфесского собора, угодное египтянам. Его, правда, быстро отменили: в богословскую дискуссию вмешался император, он и расставил недостающие точки в диалоге богословов. Но то отдельная история.
Политики на Вселенских соборах всегда решали свои задачи, иного для них не существовало. На то они и политики.
…Лишь в 451 году христиане приняли Троицу, но не ту, что была у тюрков, и не ту, что стала у них потом. Сначала получилась «двоица», Византия настояла на ней, было это уже на соборе в городе Халкидоне, там положили конец «христологическим спорам». Константинополь понял: христиане Египта, Сирии, Палестины спорят не о Христе, а о свободе от Христа. Их споры ведут к разложению Византийской империи, потому что церковное инакомыслие – это всегда скрытый сепаратизм. Богословские дискуссии были политикой колонизированного Ближнего Востока, что и дало повод императору Маркиану подвести итог собору: «Никто, какого бы звания и состояния ни был, больше не смеет заводить о вере публичные споры».
В силе его голоса кричала слабость духа… Но ему безропотно подчинились. И стали «просто верить».
На том противоборство Константинополя и Александрии кончилось, больше никто, кроме Рима, не занимался духовными исканиями в теории христианства, однако католики не афишировали свои поиски, они тихо создавали свою Церковь. Их устроило, что Египет сошел с политической арены. Они знали, на берегах Нила и Евфрата поговаривают о новой религии – об исламе, который придет на смену греческому христианству.
Еще не родился пророк Мухаммед, но рождалась идея, которую ему нести…
Теологические дискуссии после Халкидонского собора ушли в прошлое, Церковь теперь выводила от «греческих корней» всю историю Европы, всю историю религии, едва ли не каждое свое слово и не каждый свой обряд. Христианство стало истиной, символом непогрешимости… По крайней мере, в своих собственных глазах.
Однако остались вопросы, которые лежали и лежат вне поля зрения христиан, они выходят за рамки религии. Например, на каком языке общались на церковных соборах? И случайно ли, что едва не все, теперь известные, ранние документы Церкви написаны на древнегреческом языке? Их, этих документов, на самом деле вообще быть не могло, даже теоретически, потому как никто этого языка не знал. Не пользовался им!
Греки знали латынь – язык Римской империи, она была для них родным языком, по крайней мере, пять-шесть веков. На латыни говорил Константин и весь официальный Константинополь. Вплоть до VI века продолжалось так. Впрочем, бытует мнение, мол, ранние документы христианства написаны по-арамейски, потом переведены на греческий язык. Но и тут соглашаться не с чем. Это слишком легковесное заявление.
Э. Гиббон замечает по этому поводу: «Несмотря на похвалы, вызванные красноречием и прозорливостью Константина, трудно поверить, чтобы римский генерал, религия которого возбуждала сомнения», был просвещен образованием или вдохновением. Он не «был способен обсуждать на греческом языке (выделено мной. – М. А.) метафизический вопрос или религиозный догмат». Личность Константина, его происхождение и воспитание требуют к себе серьезного внимания. И первый вопрос в этом ряду: был ли вообще он грамотен? Все-таки незаконнорожденный сын трактирной дамы…
Гипотетические арамейские тексты никто и никогда не видел. Это очередной миф, который живет в веках. Зато науке достоверно известно другое: на греческом языке в то время говорили в двух-трех городках Средиземноморья. И все. Да и то там был свой, особенный диалект, в котором «египетских» слов едва ли не больше, чем греческих.
Способ общения, то есть язык ранних христиан, – важный вопрос не столько для религии, сколько для осознания культуры того времени. Действительно, как понимали египтяне греков, сирийцы римлян? «Александрийский диалект греческого языка», на котором якобы шло общение, имел мало общего с греческим. А язык «новозаветный» отличался даже от «александрийского диалекта»… На каком же языке они разговаривали?!
Об этом свидетельствуют и рукописи из Наг Хаммади. Именно поэтому содержание книг из этой библиотеки IV века остается до конца не понятым. Без знания тюркского языка, который главенствовал в «индийских общинах» Египта, их вряд ли удастся прочесть достаточно точно.
Если греческого языка не знали греки, как спорили епископы?
Ответы есть, но замаскированные, как мины на полях войны. На них подрывались и сами «минеры», то есть христиане, запутавшие историю, чтобы скрыть тюркское начало своей религии. А из других источников известно, что в V веке, то есть во времена Халкидонского собора, в Византии официально звучавшую латынь начал вытеснять «греко-варварский» язык (название утвердилось с VI века). Инициатива принадлежала императору Юстиниану.
Переход от «греческой латыни» к греко-варварскому языку проходил болезненно, о чем рассказал Э. Гиббон в своем знаменитом труде… Надо ли пояснять, кого разумели под «варварами»?
Как пишет Гиббон, император Юстиниан составлял «свои Институты, свой Кодекс и свои Пандекты на языке, который он превозносил как обычный и публичный язык римского правительства, как такой, который употребляется и в константинопольском дворце, и в сенате, и в восточных лагерях, и судах». Но, отдавая дань традиции, «в интересах своих подданных Юстиниан издал свои Новеллы на двух языках» («греко-варварском» и латыни). Этот «тихий переворот» завершился к середине VIII века.
Показательно и то, что Юстиниан «происходил от незнатного варварского семейства, жившего в той дикой и невозделанной стране, которая называлась сначала Дарданией, потом Дакией и, наконец, получила имя Болгарии». Эта величайшая личность раннего Средневековья осталась «одной из загадочных фигур византийской истории». В позднем Средневековье, когда тюркское прошлое Болгарии вычеркнули из ее истории, возникла даже легенда о якобы славянском происхождении Юстиниана…
Кстати, императором Юстиниана сделал его дядя, который ушел из деревни еще раньше, храбро сражался в Империи и стал императором Юстином. Известно и то, что мать этого императора носила тюркское имя Билгена, буквально «мудрая мать», а отец – Сувата, буквально «исток», «отец воды». Здесь комментарии, как говорится, не нужны.
В Средние века в греческом языке насчитывали тысячи тюркских слов, их называли «иностранными». «С тех пор, – пишет Гиббон, – как варвары проникли внутрь империи и внутрь столицы, они, конечно, извратили и внешнюю форму, и внутреннюю субстанцию национального языка, пришлось составлять обширный толковый словарь для объяснения множества слов…» Вот так, оказывается, развивался «классический» греческий язык, которому потом учили дворянских детей в России. То был не язык Гомера.
Шло лексическое усвоение иностранных слов, проще говоря, тюркские слова откровенно коверкали, чтобы придать речи «греческое» звучание. Эти якобы иностранные слова называли то турецкими, французскими, древненемецкими, то протоболгарскими. Называли, не отдавая себе отчета, что корень тех «иностранных» языков один – алтайский, он менялся в разных странах с учетом речевых навыков местного населения, где шло то же самое «лексическое усвоение». По сути, в Европе создавались диалекты тюркского языка, которые все меньше и меньше напоминали первоисточник… Но это же и есть слияние культур.
