Подобно птицам на батарейках, все это прелюбопытные факты, вот только что мне с ними делать?
Я могу пополнить ими мой архив. В один прекрасный день им тоже найдется применение. Когда-то дед и отец тащили домой поломанные автомобили, все бросовое, даровое или купленное по дешевке, что могло когда-нибудь пригодиться. Так и я собираю факты и цифры, раскладываю их по полочкам архива на случай какого-нибудь будущего литературного проекта.
Представьте себе городской дом Энди Уорхола, полный народу, заставленный всяким китчем, банками с печеньем, заваленный старыми журналами, — это моя голова. А мой архив — дополнения к моей голове.
Книги — еще одно дополнение. Книги, которые я пишу, — это своего рода сосуды для сбора информации, которая переливается через край, потому что больше не вмещается в моей голове. Книги, которые я читаю, служат для сбора фактов для новых историй. Сейчас я занят тем, что гляжу на томик с надписью «Федр» — это вымышленный разговор между Сократом и афинским юношей по имени Федр.
Сократ пытается убедить молодого человека, что живая речь лучше письменного общения, лучше всякого записанного общения, включая кино. Согласно Сократу, древнеегипетский бог Тот изобрел цифры и исчисление, а также азартные игры, геометрию и астрономию. А еще Тот изобрел письмо. После чего преподнес все свои изобретения великому богу-царю по имени Тамус, чтобы тот решил, какое из изобретений можно передать дальше народу Египта.
Тамус постановил, что письмо — это pharmakon. Как и наше слово «снадобье», оно могло быть использовано как во благо, так и во зло. То есть могло исцелить или отравить.
Согласно Тамусу, письмо должно было позволить людям расширить их память и обмениваться информацией. Однако, что более важно, это позволит роду людскому все больше и больше полагаться на эти внешние способы хранения знания. Наша собственная память начнет усыхать, начнет подводить нас. А ее место в нашей голове займут всякого рода заметки.
Что еще хуже: если верить Тамусу, письменная информация не способна обучать. Ей нельзя задать вопрос, она не способна защитить себя, если люди ее не понимают или неправильно интерпретируют. Письменные виды коммуникации дают людям то, что Тамус назвал «ложным восприятием знания», то есть ошибочной убежденностью, что они что-то разумеют.
Поэтому зададимся вопросом: все эти видео вашего детства — способны ли они помочь вам познать самого себя? Они же обкорнают и без того короткую вашу память! Способны ли они заменить вашу способность сесть и задать вопросы близким? Способность учиться жизни у бабушки с дедом?
Будь сейчас Тамус здесь, я бы сказал ему, что сама память — это тоже pharmakon.
Счастье Ги Пирса основано целиком и полностью на его прошлом. Он должен завершить нечто такое, чего сам толком не помнит. Нечто такое, что он помнит неверно, потому что воспоминания чересчур мучительны.
Я и Ги — мы с ним срослись бедрами.
Мои две ночи в Карсоне, штат Калифорния, — если посмотреть на выписанный по кредитке чек, то я их помню. Ну, вроде как помню. Я тогда позировал на фото для журнала «GQ». Сначала они хотели, чтобы я лег на груду резиновых фаллосов, но потом мы пришли к компромиссу. В тот вечер присуждали премию «Грэмми», поэтому все до последнего приличные отели в Лос-Анджелесе были забиты под завязку. Согласно второму чеку, чтобы добраться до места съемок, это стоило мне семьдесят баксов за поездку в такси.
Ага, вспомнил.
Модельерша рассказала мне, что ее чихуахуа умеет сосать собственный пенис. Народ обычно умилялся, глядя на эту ее псину, до тех пор, пока та не выбегала в центр комнаты во время какой-нибудь вечеринки и не начинала прилюдно заниматься собачьим онанизмом. Чем способствовала тому, что вечеринки в доме ее хозяйки стали случаться все реже и реже.
Фотограф рассказывал мне кошмарные истории о том, как фотографировал Минни Драйвер и Дженнифер Лопес.
Во время другого сеанса фотосъемки для каталога Аберкомби и Фича фотограф поведал мне, что его любимец чихуахуа «страдает дисфункцией втягивания пениса». Как только у песика встанет, этот парень — я имею в виду фотографа — вынужден всякий раз проверять, не слишком ли туго натянута у его питомца крайняя плоть.
Ага, вот и на меня нахлынули воспоминания.
Теперь в любое время суток в моем мозгу огромными буквами высвечено предостережение: НИКОГДА НЕ ЗАВОДИТЕ ЧИХУАХУА.
После съемки для «GQ» — где на мне был дорогой прикид и я стоял в туалете самолета (разумеется, студийная имитация) — один кинопродюсер отвез меня в прибрежный отель в Санта-Монике. Отель был огромный и дорогой, там был ужасно шикарный бар, который выходил на террасу, с которой можно было любоваться тем, как солнце прямо на ваших глазах погружается в океан. До начала церемонии вручения «Грэмми» оставался примерно час, и красивые люди в дорогих вечерних нарядах ужинали, пили и заказывали себе лимузины. Закат, толпы народу, я и мой стакан с выпивкой, причем я все еще накрашен, как для фотосъемки, правда, ужасно красиво и профессионально. Я бы прямо так и умер и воспарил бы к голливудским небесам, пока что-то не шлепнулось мне в тарелку.
Заколка.
Я потрогал волосы и нащупал в них еще с дюжину заколок, причем все они наполовину торчали из моих залитых пленкой лака волос. Здесь, на виду у музыкальной аристократии, ощетинившись заколками и роняя их при каждом движении головы, я был этаким пьяным персонажем «Бриолина».
Странно, но без чека я бы ничего этого не вспомнил. Именно это я и понимаю под словом pharmakon. Только не надо ничего записывать.
Утешительные призы
Вот и еще один официант только что обслужил меня бесплатно, потому что я «тот самый парень».
Я тот самый парень, который написал ту самую книжку. Книжку под названием «Бойцовский клуб». Потому что в этой книжке есть эпизод, в котором официант, состоящий в таком вот бойцовском клубе, подает рассказчику бесплатно еду. Теперь по этой книжке снят фильм, в котором Эдвард Нортон и Елена Бонэм Картер получают бесплатно еду.
Затем редактор одного журнала, еще один редактор еще одного журнала, звонит мне, и голос у него недовольный, потому что он хочет направить писателя в подпольный бойцовский клуб, расположенный в районе, в котором он живет.
— Это классно, чувак, — сообщает он мне из Нью-Йорка. — Ты, главное, скажи, где он находится. Не беспокойся, все будет тип-топ.
Я отвечаю ему, что такого места нет. Нет никакого тайного общества клубов, в которых парни молотят друг дружку и жалуются на свою скучную жизнь, бессмысленную карьеру, беспутных отцов. Бойцовские клубы — чистой воды вымысел, плод авторского воображения. Невозможно найти где-либо такой клуб. Это мое писательское детище.
— Ладно, — отвечает он. — Как скажешь. Если ты нам не доверяешь, то черт с тобой, старикан.
Издатель присылает мне очередную стопку писем. Это письма от молодых читателей — те сообщают, что они посещают бойцовские клубы в Нью-Джерси, Лондоне или Спокейне. Они рассказывают мне про своих отцов. Среди сегодняшней почты есть также бандероли с браслетами для часов, кофейные чашки и прочие призы, полученные за участие в сотнях конкурсов, в которые отец записывал нас с братьями и сестрами без нашего ведома.
Отчасти «Бойцовский клуб» соответствует истине. Это в меньшей степени роман и в большей степени антология жизни моих друзей. Я действительно страдаю бессонницей и неделями брожу по ночам, не в силах уснуть. Знавал я и сердитых официантов, гадящих в пищу. Мои друзья действительно бреют себе головы. Моя подруга Эллис действительно делает мыло. У многих моих знакомых проблемы с отцами.
Даже моему отцу кажется, будто его отец гнусно с ним обошелся.
Но теперь та малая часть романа, которая была выдумкой, все чаще и чаше обретает реальную жизнь. Вечером за день до того, как я в 1995 году отправил рукопись литературному агенту и мой будущий роман представлял собой лишь полсотни страниц машинописи, одна из моих подруг пошутила, что хочет познакомиться с Брэдом Питтом.
Я в свою очередь пошутил, что хотел бы оставить работу писателя-сборщика, который дни напролет валяется под грузовиками с дизельными двигателями.
Теперь эти странички обернулись фильмом режиссера Дэвида Финчера, в котором снялись и Питт, и Нортон, и Бонэм Картер. Зато я стал безработным.
Руководство студии «XX век Фокс» позволило мне приводить на съемочную площадку друзей, и каждое утро мы завтракали в одном и том же кафе в Санта-Монике. Каждое утро нас обслуживал один и тот же официант по имени Чарли, у него были густые волосы и внешность кинозвезды. И вот однажды утром Чарли выходит к нам из кухни, и голова у него обрита наголо. Это Чарли сходил в кино.
Моим друзьям, некогда официантам-анархистам с бритыми головами, подавал яичницу настоящий официант, он же актер, и теперь он играл мнимого официанта-анархиста с обритой наголо головой.
