Поступок был вполне в духе мадам Николь. Как живописал Иноземцеву один знакомый журналист, давно трущийся в коридорах французской власти, у мадам, среди предков которой были русские и цыгане – неплохая добавка к коктейлю! – не характер, а бомба, всегда готовая взорваться. Капризная, непоследовательная, несдержанная, действующая всем окружающим на нервы, но при этом бывающая обаятельной и неотразимой. Судя по всему, истеричная особа, постоянно раздираемая страхом не понравиться и одновременным желанием покорять всех. Несносный характер, но при этом умение в нужный момент взять себя в руки. После чего следует неминуемый срыв… Плюс к этому несколько замужеств и громких любовных связей.
Выяснилось, что партизанский набег мадам Николь на Швейцарию не обошелся без последствий. Там куда-то запропастилась служанка, работавшая у мадам уже много лет. Злые языки утверждали, что несчастная молодая женщина уже просто не могла выносить капризы и причуды хозяйки, которую в последнее время несло все больше и больше.
С мадам Николь и вокруг нее явно происходит что-то неординарное, заключил свои размышления Иноземцев. Что-то сверх обычного. Видимо, в их отношениях с президентом наступил какой-то новый этап. Дело очевидно идет к окончательному разрыву, и в Елисейском дворце все завозились, задвигались. Начались интриги, доносы, стали распространяться слухи и сплетни. Каждый обитатель дворца хлопотал о том, чтобы не остаться в дураках в новой ситуации. Развод с действующим президентом – такого никто не мог себе раньше представить. Но мадам Николь, как выясняется, способна очень на многое.
В дверь постучали. В кабинет влетела Клер. Она выглядела очень встревоженной.
– Патрон, звонила Собин, на нее было покушение! – одним духом выпалила она.
– Собин? – не сразу сообразил, о ком речь, Иноземцев.
– Собин Будрийон! Вы же помните ее! – умоляюще уставилась на него Клер.
Конечно, он помнил ее. Собин Будрийон, некрасивая и невезучая школьная подруга Клер, поздний ребенок, дочь скандально известного полицейского комиссара, пребывавшего уже несколько лет на пенсии. Старик был непреклонный, самолюбивый, просто помешанный на своей работе. На днях он умер прямо на улице. Иноземцев был шапочно знаком с ним.
– Она умоляет приехать, патрон! Она очень напугана! После смерти отца она не в себе – ей кажется, что ее тоже хотят убить.
– Почему бы ей не позвонить в полицию? – сказал, поморщившись, Иноземцев. Влезать в эту историю у него не было никакого желания. Неуравновешенная, несчастная, одинокая женщина, которой постоянно что-то мерещится. Случай тяжелый.
– Вы же знаете, как там не любили мсье Будрийона! – укоризненно сказала Клер. – Она боится, что в полиции ее поднимут на смех.
Мсье Будрийона коллеги действительно не любили. В силу чрезмерно энергичного характера и неумения сидеть без дела он пытался, даже выйдя на пенсию, руководить своими более молодыми коллегами. Но те быстро дали ему понять, что в советах пенсионера не нуждаются и пусть мсье Будрийон занимается положенными старикам развлечениями. Старик надулся, затаил обиду.
– Ты хочешь, чтобы мы поехали к Собин?
– Патрон! – взмолилась Клер.
– Хорошо, – вздохнул Иноземцев. – Только отправляемся прямо сейчас. У меня мало времени. Закрывай лавочку.
Клер смотрела на него с откровенным обожанием.
Глава 2
Валентин Ледников
Il a mange de plus d'un pain
Он ел не только хлеб
Старый барон Ренн более всего походил на чудаковатого английского лорда – вельветовые брюки, твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, рассеянно-предупредительная улыбка, невыносимая вежливость, снисходительно-терпеливое внимание к собеседнику, какую бы чушь тот ни нес, и ясное ощущение, что про себя он давно уже знает, что в этой жизни важно, а что нет. Между тем в нем не было ни капли британской крови – в основном французская, итальянская и русская, а в Лондоне он бывал только несколько раз наездом. Видимо, предки его, прожившие немало лет в России, куда попали еще во времена Екатерины Великой, совершенно обрусели в том смысле, что прониклись пресловутой всемирной отзывчивостью русского человека, которая позволяет ему быть при нужде или желании французом, немцем или узбеком.
Той самой, из-за которой русские так и не могут разобраться, что они за народ такой, и за границей своего отечества вовсе не тянутся друг к другу.
– И что это за фантазия, мой милый, вдруг вспоминать какого-то там присяжного поверенного Переверзева, ничем особенным тут, в Париже, себя не проявившего?
Ренн смотрел на Ледникова выцветшими до прозрачности глазами и, как всегда, улыбался чему-то своему.
– Так ведь тут не столько в нем дело, Петр Карлович, сколько в принципе, – как бы извиняясь, пожал плечами Ледников. – Раз уж мы с отцом приняли на себя обязанность рассказать обо всех генеральных прокурорах России, то придется писать и о Переверзеве, и о Зарудном, и о Ефремове – самых последних. Их сегодня уже никто и не помнит, но… Принцип есть принцип – раз уж возложил на себя такую обязанность, так будь любезен.
Ледников невольно улыбнулся про себя – в общении с Ренном он незаметно переходил на какую-то старорежимную речь с весьма замысловатыми устаревшими оборотами. Видимо, и тут проклятая всемирная отзывчивость срабатывала.
– Да-да, принсипы, – опять безмятежно улыбнулся Ренн. – Принсипы… Извините, дорогой мой, не напомните, кто же это так говорил – принсипы? А то помню, что какой-то литературный герой, а какой именно – нет! Запамятовал, старый хрыч!
– Павел Петрович Кирсанов так говорил. У Тургенева в «Отцах и детях».
– Ах да! Конечно! Это ведь тот самый, который был неисправимым англоманом?
– Тот самый.
– И чего он мне вдруг в голову пришел? Принсипы… Отвратительно звучит. Но привязалось… Экое наказание!
Старик был совершенно неотразим. Но сразу чувствовалось, что он вовсе не прост. В своей долгой и крученой жизни он, как выражаются французы, a mange de plus d’un pain. То есть ел не только хлеб. Ему пришлось вкусить самые экзотические блюда и пережить многое и многих. Отец Ледникова познакомился с ним и его сестрой Ирен, когда участвовал в организации перезахоронения праха Деникина и Ильина. Ренн с его многочисленными знакомыми по всей Европе помог преодолеть бесконечные юридические и прочие рогатки. С тех пор они перезванивались и встречались, когда судьба заносила одного в Москву, а другого в Париж. Узнав, что Ледников прилетает в Париж по делам, связанным с книгой о генеральных прокурорах России, он тут же предложил ему жить в его пустующей квартире на рю Дарю, рядом со знаменитой православной церковью Александра Невского недалеко от Триумфальной арки. Той самой, где отпевали Тургенева, Шаляпина, Бунина. Место для русских намоленное. После революции церковь была единственным местом, куда сходились русские эмигранты вне зависимости от убеждений и положения в эмиграции. Золотые купола пятиглавого собора вздымали к парижскому небу свои православные кресты, глядя на которые из окон квартиры Ренна Ледников, как и положено образованному русскому человеку, невольно впадал в меланхолические размышления о том, что было и чего уже не будет никогда в его грешной жизни. Рядом с церковью был православный магазин со старинными книгами, картинами, иконами и церковной утварью. Здесь часто можно было встретить бородатого батюшку в черном облачении, с тяжелым крестом на груди.
– Ну а что господин Переверзев? – с улыбкой спросил Ренн. – Чем он может быть любопытен сегодня?
– В принципе этот человек мог переменить историю России.
– Что вы говорите? Вот уж не подумал бы. Как любопытно! И каким же способом он мог это сделать?
– Он мог арестовать Ленина в июле 1917 года как изменника и шпиона, и тогда…
Ренн улыбнулся какой-то своей мысли.
– Но, как я могу догадываться, не арестовал. Что же так?
– Ну, тут несколько обстоятельств сыграли свою роль. Во-первых, Переверзев, как и его коллеги по Временному правительству, просто не понимали, что происходит после отречения царя и куда влечет их рок событий. Привыкшие бороться с самодержавием и считать его самым главным и страшным врагом, они продолжали бороться с ним и тогда, когда оно пало и не представляло никакой опасности. А они продолжали сводить с ним счеты… Какая-то Чрезвычайная комиссия – кстати, вот откуда ЧК пошло! – расследовала деятельность царя, его министров, искала какие-то злоупотребления властью, допрашивала фрейлин, выясняла, что было у императрицы с Распутиным… Ну и прочая такая дребедень. Они зачем-то готовили некий грандиозный процесс над царизмом. А процесс-то этот дурацкий тогда уже был никому не нужен… Занятые этой чепухой, они не хотели видеть, что по Петрограду уже рыщет другая сила, которая не будет следовать никаким законам и установлениям, а просто уничтожит их всех без всякого суда и следствия. Раздавит, как блох, сметет, как ненужный исторический мусор…
