Плечи папы опущены, а голос таит в себе печаль, которая неумело маскируется кривой улыбкой. Это слишком очевидные признаки. Они свидетельствуют о том, что нам предстоит не простой разговор. И тема беседы моего родителя мало воодушевляет.
Тут на меня вдруг резко наваливается понимание. Пугающее. Чудовищное. Покрывающее мои щеки алыми пятнами первосортного стыда.
Он узнал!
Узнал!
Точно!
Сирена в голове вопит, как умалишенная.
Эрор! Эрор! Спасайся, кто может.
Но как? Как он догадался?
Это я себя чем-то сдала?!
Вдруг он звонил Кате, спросить, действительно ли я ночую у неё? А она…
Она была не в курсе моих авантюрных шагов во взрослую жизнь и сдала меня со всеми потрохами, сама того не ведая.
Да нет же, у него нет ее номера телефона.
Или все же…
В голове проносится столько идей, что я, кажется, могу податься в сценаристы триллеров.
И, как назло, Янки сегодня нет дома. Наша чудо-женщина-мать сумела развести отца на еще большую лояльность к ее адской сущности. С недавних пор сестре разрешается оставаться у этой особы не только на выходных, но и в будние дни.
Собравшись с духом, поправляю зачем-то толстовку, приглаживаю волосы, будто вид более прилежной дочери мне поможет. Склонив голову в позе раскаяния, иду на кухню.
Не знаю, ожидаю ли найти на столе ремень, за который схватится отец и горько скажет: «Не так я тебя, дочь, воспитывал!» или, может, замахнется на меня половником, в сердцах восклицая: «Развратница!»
Но застаю совсем иную картину.
На столе разложены мои любимые кушанья. Творожные кольца аккуратно лежат на тарелке, варенье из инжира в стеклянной корзиночке, отдельно разложены печенья с йогуртовой начинкой — они безумно вкусные, но покупать их можно исключительно по акции, иначе кусачая цена. А еще стоят две чашки с чаем, успевшим окутать кухню приятным ароматом смородины.
— Присаживайся, дочь, — приглашающим жестом папа указывает мне на стул. Двигаюсь к указанному месту и задаю очевидный вопрос:
— Мы что-то празднуем?
Вряд ли, узнав, что их дочери лишились девственности, отцы покупают дочерям творожные кольца, — ехидно замечает внутренний голос.
Ну, а вдруг? — спрашивает в ответ моя, наверняка, более тугодумная сторона.
Папа улыбается и качает головой.
Первые глотки чая мы делаем в полной тишине. Затем он заботливо кладет на мою тарелку творожное кольцо и с нежностью говорит:
— Ты у меня такая умница, дочь. Никогда не давала мне повода беспокоиться. Я всегда был в тебе уверен. Всегда знал, что ты и уроки сделаешь и бабушкам с младшей нашей поможешь.
А ты взяла и по наклонной пошла… — внутренний голос не остается в стороне, но я усиленно запихиваю кляп в его рот. Затем провально пытаюсь подражать ангельскому взгляду Янки и поднимаю на папу глаза.
— Ты, извини, если не смог дать тебе нормального детства, Кноп.
— Пап, ты же ничем не болен, правда? — сериалы баб Риты усиленно маячат в памяти.
— Да, здоров, вроде — озадаченно хмурится родитель, и я немного успокаиваюсь. Но расслабленность недолго плещется внутри. В следующую секунду отец неожиданно снова выдает пугающие реплики.
— Иногда, дочь, в жизни каждого происходят изменения. Это вполне нормально. Люди порой расстаются…
Он узнал о нас с Димой и хочет, чтобы мы перестали встречаться?
Но как выяснил?
Почему?
— Я долго думал, и считаю, что это пойдет на пользу вам обеим. Поверь, мне данное решение тоже далось не легко. Ты только, пожалуйста, не нервничай.
Обеим? О чем он вообще говорит? Ничего не понимаю.
— Пап, я совсем не могу взять в толк, что ты имеешь в виду?
— Твоя мама попросила забрать нашу Янку к себе. Я дал согласие. Ее муж все устроит. Твоя сестра сможет пойти в школу в Англии. Она у нас тоже неглупая девочка, быстро освоится.
— Папа, нет! — я вскакиваю с места. В теле нет больше ни тревоги, ни смущения, одна клокочущая в каждой клеточке волна возмущения, — О чем ты говоришь? Зачем отдавать этой недалекой нашу Янку?
— Не говори так о маме. Она со своим новым мужем сможет дать Яне гораздо больше, чем я. Не кипятись ты так сразу. Я и о тебе подумал. У тебя появится больше свободного времени. Ты у меня девушка молодая, а так редко куда выходишь, чаще с сестрой сидишь, будто я не знаю. Но если вдруг, — он опускает нерешительно глаза, — Тоже захочешь уехать с сестрой, то мама будет только рада… и я буду не против…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Папа, даже не произноси такое! Я от тебя никуда не уеду! Даже если ремень достанешь! Избавиться от меня решил? Так вот, знай, не получится.
Он смотрит с такой щемящей сердце радостью, что я еле сдерживаю навернувшиеся на глаза слезы.
— Меня устраивает сидеть с сестрой! — зло продолжаю я. — И мелкая обидится на тебя, если ты ей такое предложишь! Она тебя точно не простит!
Папа поднимает на меня глаза. В них плещется грусть, которая обжигает и бьет меня. Слегка улыбнувшись, очень тихо произносит:
— Она сама меня об этом попросила, Кноп.
Глава 44
— Антон, немедленно отойди от салата! — долетает до нас с кухни крик тёти Дины, несмотря на то что мы сидим в комнате Ника за плотно закрытой дверью.
— А я ещё в детстве говорил, что его надо проверить на наличие глистов, — философски замечает мой лучший друг, почесывая свой подбородок, — Это помогло бы существенно сэкономить семейный бюджет, если бы меня вовремя послушали родители. — уверенный голос на миг отгоняет неприятные мысли, и я широко ухмыляюсь.
— Я серьезно. Ты же знаешь, сколько он жрет. Не пойму, где напутали, но он должен был родиться предводителем саранчи.
— Ты за эту саранчу любому морду набьёшь.
— Это не отменяет того, что я не могу глаголить истину. — Ник тянется к своему телефону, берет его в руки, а затем что-то спешно начинает печатать. — Если согласишься на ту ересь, которую мне только что рассказал, я тебя сожгу на собственном костре разочарования. Как Филипп Красивый сжигал Жака де Моле.
— Думаешь, мне самому приятно на такое соглашаться? — со злостью цежу слова и откидываюсь на спинку дивана. — Да я был готов послать и его, и ее этот…
Ник отрывает взгляд от телефона и смотрит на меня исподлобья.
— Не надо посылать своего отца в лунные долины, друг мой. Почему у тебя мозги в тактически важные моменты часто отключаются? Ты точно лучший студент нашего универе? Может, Киринов питает слабость к твоим волосатым ногам, потому и прикрывает, когда тупить начинаешь?
— Да пошёл ты! — он ловит, кинутый в него мяч, как раз в ту минуту, когда дверь в комнату открывается, и на пороге появляется фигура тети Дины.
— Мальчики, все за стол! — улыбаясь, говорит она и снимает с себя фартук, на котором красными нитками вышиты спелые томаты. — Димочка, мы очень рады, что ты сегодня ужинаешь вместе с нами. Давно тебя не было видно, мы с дядей Валерой сильно соскучились.
— Мам, а ты уверена, что оставлять своего младшего сына один на один с едой, верное решение? — скрывая ухмылку, серьезно интересуется Ник.
— Можно подумать, сам ты питаешься, будто фитоняшка? — сразу огрызается появившийся за спиной матери Тоха. — Ты, между прочим, весишь больше меня.
— Фитоняш. — поправляет его старший брат, вставая со своего места. — Не забывай, что я выше тебя, и у меня кость тяжелая. А у тебя, Тох, сам знаешь, жировые отложения накапливаются в местах, характерных для женского пола… Я же о тебе и переживаю.
— Да я тебе сейчас, Николос!
— Мальчики, немедленно прекратите! — очередной раунд боев братьев Авериных останавливает уверенный голос их матери. — Ники, хватит дразнить брата! Я вас не так воспитывала! Вы должны быть друзьями и опорой друг для друга!
Тоха усмехается и самоотверженно показывает брату язык, стоя за спиной тети Дины.
— Мам, мы же шутим. Ну чего ты? — мой друг обезоруживает свою родительницу одним ласковым объятием, и та мгновенно тает. — И тебя я люблю, мой маленький бегемотик. — фраза к брату звучит скорее для усыпления бдительности тети Дины, так как левой рукой он молниеносно отвешивает тому щелбан.
