— Ты совсем другая стала. Похорошела. Даже голову как-то иначе поворачиваешь. И взгляд… такой… такой… Только… ты вообще-то здесь находишься или где?
Грустно усмехалась ей в ответ. Сказать правду — не поверит. Вот подметила она верно. Я находилась сама в себе. Во внешний мир вылезать боялась. Питалась дурацкими мечтами, закрывая глаза на реальность. Бурлящая вокруг жизнь становилась интересной и значительной лишь при случайных встречах с Иваном. Но он смотрел на меня хмуро и недобро. А я не могла прямо взглянуть ему в лицо. Краснела и отворачивалась. Не здоровалась. Старалась избегать.
Вернулась из Кисловодска мама. Затем объявился загоревший до черноты Никита. Привез ящик абрикосов и кучу денег. Съездил в ГУМ и купил мне в подарок супермодный купальник и сногсшибательный сарафан. Мы с Лидусей пользовались его подарками по очереди. Выглядели как манекенщицы. Отбоя от кавалеров не было. А потом наступил сентябрь. Начались занятия в институте. Появились дела и заботы.
Сначала я радовалась началу занятий. Но постепенно остыла. Учеба в сентябре казалась столь же обременительной, как и в мае. Почему? Никто в институте уже не вспоминал историю с Росинским. Отношения в нашей группе с первого дня занятий складывались прекрасные. Как будто никогда ничего не происходило. Как будто не мы три месяца назад подозрительно вглядывались в знакомые лица, лихорадочно решая для себя: «Неужели это он настучал?» Теперь все друг друга обожали. Делились летними новостями. Про Юрия Петровича, видимо, не помнил никто. Было тягостно осознавать, что прискорбный случай не оставил своего следа, не изменил нас хоть в малом. На перекурах ребята и девчонки мололи такое! Такие анекдоты рассказывали! Такие сплетни передавали! Не боялись никого и ничего. Забыли, что на любого можно настучать. Или провоцировали специально? Показывали свое бесстрашие? Но я думала, что все просто-напросто не хотят вспоминать и прекрасного преподавателя, и мерзкого стукача, заслоняются от воспоминаний. Это проще и легче. Неужели все так просто? Неужели этот кошмар представлялся кошмаром только мне? А, может, я и помню-то все, потому что буря, бушевавшая тогда в душе, привела меня к Ивану? Как ни крути, но получается — все вокруг нормальные, у одной меня «крыша поехала». Я начала сторониться однокурсников. Какая-то необъяснимая тоска навалилась.
В тот момент и поступило предложение от Лидуси устроить небольшой пикничок в овраге: напечь картошечки, посидеть у костерка, попеть песни под гитару. Мне никогда не нравились подобные развлечения. Но компания собиралась приятная. Почему бы и нет? Может, и тоска моя развеется? Только чтоб Широкова с собой не брать. Утомил он уже.
Лидусина затея удалась. Здорово оказалось и картошечки печеной поесть, подсмеиваясь над перепачканными золой веселыми лицами. И у костра посидеть. И песни хорошие послушать. Таких я раньше не слыхала. И не знала, что можно так замечательно играть на гитаре. Гитариста звали Славой. Был он маленьким, худеньким, со страшненьким сморщенным личиком. Но пел! Какой голос, какая музыкальность, какой артистизм! Почему я его раньше не знала? Почему раньше не слыхала этих песен? Слушала их не ушами, всем существом своим. Иногда Славик говорил:
— Это Окуджава. А вот это вещь Визбора.
Все казалось новым, интересным, необыкновенным даже. Тоска уходила, уступив место легкой печали.
Занятая новыми впечатлениями, я не заметила, как кто-то еще тихо подошел к нашему костру и сел на землю чуть позади меня. Через несколько минут до сознания дошло: рядом пристроились. Испугалась. Вдруг Широков разнюхал? Обернулась посмотреть. И наткнулась на сосредоточенный взгляд Ивана. Прелесть теплого сентябрьского вечера, душевной музыки, интимности костра улетучилась в один миг. Не то, что руки-ноги, спина напряженно застыла — не повернуться. Пришлось глубоко вздохнуть, делая попытку снять оцепенение. Славик завел новую песню:
Не бродяги, не пропойцы
За столом семи морей
Вы пропойте, вы пропойте
Славу женщине моей…
Воспользовавшись тем, что внимание присутствующих было сосредоточено на Славике, Иван тихо заговорил прямо мне в ухо:
— Кать! Поговорить надо.
— О чем? — спросила шепотом, почти не разжимая губ. Он не удосужился объяснить, сказал только:
— Я сейчас пойду к нашему погребу и буду ждать тебя там. Ты минут через десять приходи.
Он встал и словно растворился в поздних сумерках. Я переваривала его слова. Зачем ему нужен этот разговор? И опять дурацкие приказы: «… надо… приходи…». Вот возьму и не пойду. Он и так испортил мне весь вечер. Одним своим появлением. К тому же довольно поздно. Вон и первые звезды появились. Ползай тут в овраге по его прихоти, ищи в темноте погреб, рискуя навернуться где-нибудь.
Пока я потихонечку наливалась злостью, ко мне пересела Лидуся. Поинтересовалась, что здесь делал ее брат и куда потом пропал? Мне на сей раз ни врать, ни утаивать правду не хотелось. Надоело. Ответила прямо, дескать, ко мне приходил, поговорить хочет, о чем — сама не знаю. Лидуся усмехнулась своим, непонятным для меня, мыслям:
— Припекло его все-таки. Пойдешь?
Я неопределенно пожала плечами.
— Иди, — она говорила очень серьезно. — Если зовет, значит, действительно нужно.
Почему-то именно сейчас мне не верилось Лидусе. Брата она любила. Всегда была на его стороне, всегда находила для него оправдания. Да и не могла она знать о наших с Иваном отношениях. Короче, не хотелось мне идти. Даже любопытство не проснулось. Или я боялась? Не важно. Решила: не пойду! Через полчаса передумала. Потянуло меня к Ивану, как магнитом.
Он лежал прямо на траве под кустом черемухи. Опирался на руку. Курил. Если бы не прохладный воздух и темнота, можно было решить, что он отдыхает. Поза уж больно расслабленная. Заметив меня, сухо проронил:
— Долго ждать заставляешь. Думал уже, не придешь.
Я подошла ближе. Но спросила делано спокойно, невольно копируя его манеру:
— Ну? Зачем звал?
— Сказал: «Разговор есть», — он похлопал по траве рядом с собой. — Садись. Или боишься?
Всем видом демонстрируя, что ничего не боюсь, и пытаясь одновременно унять дрожь в коленях, подошла. Села рядом с ним. От страха и неизвестности в считанные секунды покрылась холодным, липким потом. Надеялась, на сей раз обойдется без пылких объятий и смертельных обид. Только сейчас в голову пришло любопытное сравнение. Наши с Иваном отношения напоминали качели. Вверх-вниз, вверх-вниз…
Иван докурил. Затушил сигарету о землю и сел прямо. Задрал голову к небу. Глядя на чистые, яркие звезды, произнес:
