Совсем другим был прием у Марии Аполлоновны Кульстрем. В день Марии Египетской она принимала только друзей в маленькой квартире над магазином Феликс Потен. Прекрасная хозяйка, она умела принять каждого, как самого почетного гостя. Смотря на ее простоту и заботу, невольно думалось о приеме в Севастополе Государя Николая II.
Супруга градоначальника, она сидела около императора, который обратился к ней по имени-отчеству: Мария Аполлоновна. У него была исключительная память. В тот день она принимала императора. Теперь она принимала нас все с тем же желанием угодить приглашенным.
Вера Евгеньевна Зеленая жила в мансардной комнате на террасе большого дома в центре города. Входя в ее одинокую комнатушку, гость попадал, совершенно неожиданно, в теплую, уютную обстановку. Все напоминало далекое прошлое. Портрет стройной, небольшого роста девушки — это она в Милане. Портрет человека в офицерской белой морской форме — это ее муж, пропавший без вести. Как переживала она свое одиночество на пороге старости, на этой высокой террасе, открытой зимним ветрам! Днем ее можно было не узнать: жалкая, на искривленных ногах фигура, сгорбленная под тяжестью корзинок, набитых «русским печеньем», которое она продавала, разнося по клиентам.
В день святой Ольги, святой Веры мы ходили поздравлять Ольгу Рудольфовну Гутан и ее маму Веру Августовну. У них бывали только друзья. У них тоже все напоминало прошлое. Вера Августовна была сестрой адмирала Эбергардта, который командовал в мировую войну Черноморским Флотом. Она тоже принимала когда-то в Морском Дворце в Севастополе…
Теперь жизнь ее сводилась к двум маленьким комнатам, окна которых выходили в сад монастыря. Она выходила только, чтобы покормить у подножия лестницы кошек, с которыми она говорила по-французски, потому что это были «французские кошки». Мы виделись каждый день, так как дом, в котором жили дамы Гутан, стоял против нашего.
Память о прошлом бережно хранилась, но никто не жаловался и не роптал. Мы жили в таких повседневных заботах, что для бесплотных сожалений не оставалось места. Русская пословица гласит, что, «потерявши голову, по волосам не плачут». Много позже я узнала, что у Веры Августовны самый молодой из сыновей остался в России. О нем она ничего не знала. Был ли он еще жив?
Как безразлично казалось все остальное!
* * *
Мы регулярно получали новости из Югославии. Бабушка с Анной Георгиевной жили теперь в Дубровнике. Они получали маленькую пенсию, вероятно, очень недостаточную, так как им пришлось продать американцам портрет Александра II с собственноручной подписью; ту фотографию, которая нас чуть не погубила при одном из обысков в Рубежном.
Мама старалась, как могла, им помочь, когда случилось совсем неожиданное событие: ее тетя Екатерина Фарке, которая была замужем за австрийцем и не все потеряла в России, оставила ей небольшое наследство. Бабушка снова ожила. Ее письма были полны проектов, один не реальнее другого, с далекими юношескими отголосками Смольного. Помню, что она мечтала построить на берегу Адриатического моря «Павильон искусств». Мы получили посылки: тонкое белье по моде XIX века, серебряные столовые ложки с инициалами «E.F.», золотые часы для Шуры — бабушкиной крестницы. Часы были с императорским гербом — это царский подарок, полученный бабой Муней. Конечно бабушка поехала в Париж, где с некоторых пор жили ее два сына — Ника и Иосиф. Ее встречали с цветами. Дамы, мужья которых служили под командой генерала Кононовича, ждали ее на вокзале. Она встретила много знакомых в гвардейских кругах.
Кажется, очень скоро от наследства ничего не осталось! Но тогда произошло другое неожиданное событие. Мы узнали, что сорок лет тому назад молодая Анастасия Александровна Насветевич встретила на выпускном балу Смольного молодого офицера и что жизнь ее могла сложиться по-другому. Почему осталась эта встреча только нежным воспоминанием? Как встретились они теперь? Далеко от Смольного, далеко от полно прожитой жизни, оба одинокие, они нашли в этой встрече обоюдное утешение. Так бабушка вышла замуж за Димитрия Розалион-Сошальского.
* * *
В 1928 году я смогла «попутешествовать». Я поехала в Тунис!
Уже восемь лет, что мы жили в Бизерте, у нас не было возможности никуда двинуться. Невероятно, когда думаешь о беспредельных пространствах, которые мы исколесили в моем детстве в России. Я поехала к Татьяне Степановне Ланге, которую не видела с того незабываемого дня, когда на Рождество она повезла меня на елку. Уже несколько лет, как ее муж Александр Карлович работал шофером в Тунисе у директора лесного склада «Morel et Livet» (Морель и Ливе). Он иногда заходил к нам, когда возил своего патрона в Бизерту. В начале лета 1928 года я уехала с ним в Тунис по приглашению Татьяны Степановны провести у них месяц.
Каким веселым городом был Тунис в конце 20-х годов! И не надо думать, что это мое старческое воображение в поисках моих шестнадцати лет!
Автомобиль уничтожил толпу. Для пешеходов город жил в коммерческих и заселенных кварталах, в прогулках под фикусами, на террасах кафе и кондитерских: «Ля Руаяль», «У негров», «Кафе де Пари», где назначались встречи, или у «Шилинга» на площади Пастер. Старые тунисцы подтвердят, что площадь Хальфауин никогда после войны не обрела того веселья, которое царило в те года, даже в месяц Рамадана.
Я провела благодаря Татьяне Степановне очень веселые каникулы. Она меня хотела побаловать, и для меня все было ново и, следовательно, полно интереса.
Ланге жили в маленькой квартире из трех комнат на улице Каира, 15, совсем близко к центру города, тогдашней авеню Жюль Фери. Татьяна Степановна превратила квартиру в модный салон. Ее карьера модистки началась очень скромно: не имея денег чтобы купить себе шляпу — тогда все носили шляпы, — она сама сшила себе из материи головной убор, потом подарила шляпку подруге, потом подругам подруги… Так зародилась ее слава модистки. Скопив необходимую для путешествия сумму, она поехала в Париж и прошла специальные курсы. Теперь известная модистка, она делала шляпы для мадам Люсьен Сен и для дам Генеральной резиденции. Ночью я спала в узкой комнатке, где днем примеряли шляпы. В довольно просторном ателье, столовой — днем, спальной — ночью, было всегда много народа: две или три русские дамы, склонившиеся над шитьем, но также неожиданные визитеры, которые устраивались на заваленном кусками материи диване в ожидании чая. В третьей комнате жила старая Ксения Ивановна, которую я хорошо знала по «Георгию», вернее хорошо знала ее худую фигуру, которая, как тень, мимоходом проскальзывала по Церковной палубе, как бы боясь, чтобы кто-нибудь с ней не заговорил. Очень редко выходила она из своей каюты с нотами в руке, направляясь в Адмиральское помещение, где она играла на пианино в часы, когда зала была пустая. Только десятками лет позже узнала я, что ее младший сын Владимир был убит в начале революции во время массовых убийств офицеров на Балтике, и я вспомнила тот далекий вечер в Ревеле, когда Александр Карлович ждал у нас новостей о брате. Как могла посмертная фотография мученика попасть в руки матери? Часами Ксения Ивановна неподвижно сидела с фотографией в руках. И однажды фотография исчезла. В маленькой квартире в Тунисе ей труднее было уединиться. Всегда прямая, всегда в черном, она много курила и говорила очень мало. Ее отчужденность тем более поражала, что ее невестка была центром деятельной жизни, которая кипела вокруг нее. Личное обаяние Татьяны Степановны? Она любила понравиться и умела нравиться, несмотря на то, что ее облик совсем не соответствовал моде тех лет. Я никогда ее не видела с глубоким декольте, ни с голыми руками, она даже не отстригла волосы. Похудеть она тоже не стремилась и скорее умела выбирать со вкусом то, что ей шло. Ее обаяние заключалось в ее манере быть самой собою: выразительное лицо, прямой взгляд, она привлекала с первого взгляда. Она умела принять посетителя. У нее было всегда много народа, и ей приходилось работать по ночам, так как дня ей не хватало. Чтобы не беспокоиться, она не носила часов и жила в полном неведении времени. Торопиться она тоже не любила. Когда она просила подождать ее «немножко», нельзя было удержаться от улыбки. Но она умела быть точной, если это касалось расписания церковных служб. Мы ходили на всенощную в субботу и на литургию в воскресенье утром. Был в Тунисе на улице Селиэ, № 60 большой арабский дом, многочисленные комнаты которого выходили на внутренний двор. Отец Константин Михайловский со своей многочисленной семьей занимал несколько комнат, все остальные были сданы русским жильцам. В самой большой из комнат находился алтарь. Когда места не хватало, люди молились во дворе. Духовная жизнь русской колонии оставалась долго связана с этим кварталом Туниса. Отец Константин олицетворял с большим достоинством моральные ценности русского православия, и матушка была ему доброй и разумной помощницей. Русскую церковь на авеню Мухамеда V построили только в 50-е годы. Большинство русских, прибывших с эскадрой, устроились в самом городе Тунис или в его окрестностях. В церкви я встречала много знакомых лиц с «Георгия». Иногда по воскресеньям мы ездили на пляж. Мы садились на маленький поезд: Тунис — Гулет — Марса и высаживались в Амилькаре. Счастливая эпоха, когда возможно устраивать пикник в Амилькаре! Море было чистое, пляж пустынный. Мы могли смеяться и петь, никому не мешая. Число моего возвращения домой приближалось, и я старалась уговорить Татьяну Степановну поехать со мной на несколько дней в Бизерту. Мне ни на секунду не приходила мысль, что у нас не было ни одного свободного угла, чтобы ее приютить! Она обещала приехать на мой день рождения. Они приехали с Александром Карловичем на целый день. Знаю еще, что это была среда. Один из молодых людей прислал из Туниса поздравительную открытку:
