— Где он?! — закричал громовержец. — Где Октябрьский? Дома нет, на даче нет, нигде нет! Отвечай!
Схватил спящего Егора за шиворот, затряс. От тряски Дорин заморгал и увидел, что никакой это не сон. Над диваном склонился сам Нарком, лицо у него неестественно белое, а волосы подсвечены ярким солнцем — за окнами кабинета вовсю сияло утро.
Лейтенант вскочил, как ошпаренный, пытаясь заправить в галифе выбившуюся рубашку.
— Лей… До… — залепетал он, помня о том, что прежде всего нужно представиться. — Дежу…
— Плевать мне, кто ты! — застонал Нарком, и столько в этом звуке было страдания, что Егор испугался еще больше, чем в первый миг. — Октябрьский где?
У Дорина наконец-то включилась голова: Сам прочитал записку, прослушал магнитную запись, теперь хочет срочно видеть шефа.
Стоп. Ну, узнал Нарком, какого именно числа нападут немцы. Ну, не терпится ему узнать у шефа подробности. А чего так кричать-то? Зачем за ворот трясти?
И совершил лейтенант страшное должностное преступление — соврал Зампреду Совнаркома, генеральному комиссару госбезопасности:
— Не знаю. Товарищ старший майор собирался к вам, как только вы вернетесь из поездки. Наверно, скоро появится.
А сам покосился на стенные часы. Двенадцатый час. Ничего себе поспал. С Октябрьским-то понятно — ждет звонка от Егора, радуется жизни, пока есть такая возможность.
Позвонить ему, конечно, надо. Но сначала неплохо бы выяснить, из-за чего разъярился Нарком.
Что с меня, мелкой, сошки, взять, подумал Дорин и, вытянувшись в струнку, отрапортовал:
— Я — лейтенант Дорин, сотрудник спецгруппы «Затея». Вчера весь день состоял при товарище Октябрьском, участвовал в операции по задержанию агента Вассера и в допросе. Готов отвечать на любые вопросы, пока не нашелся товарищ старший майор.
Нарком нацепил нанос свалившееся пенсне, прищурился. Глаза у него были большие, красивого темно-карего оттенка.
— Дурак ты, лейтенант Дорин, — уже не гневно, а печально сказал генеральный комиссар. — Начальник твой сам по себе не найдется. Его искать нужно.
— Виноват, не понял! — еще громче рявкнул Егор. Дурак так дурак — спросу меньше. Да и потом, он в самом деле не понял. Как это «не найдется»?
— Сбежал Октябрьский. Сделал свое черное дело и сбежал, — тихо-тихо проговорил Нарком. Подбородок у него дернулся книзу, будто вдруг налился неимоверной тяжестью — потянул за собой всю голову, и она опустилась на грудь. — Погубил, вражина.
— Как сбежал? Зачем? — растерялся Дорин. — Вы ошибаетесь! Он не враг!
Нарком пытливо смотрел исподлобья. Лицо у него было хоть и свежевыбритое, но очень усталое. Еще бы! За сутки побывал в четырех округах. И надо думать, не чаи там распивал.
— Сядь, лейтенант. — Нарком положил Егору руку на плечо, надавил. — Парень ты смелый, способный, знаю. И честный, а это самое главное. Только настоящим чекистом еще не стал. У настоящего чекиста на врага должно быть чутье, как у волка. Э, да что я тебя, мальчишку, попрекаю… Сам-то тоже хорош, генеральный комиссар.
Он безнадежно махнул рукой. Сел на диван, Егора усадил рядом.
— Октябрьский в записке сообщает, что тебя четыре недели в подвале скованным держали. А ты сумел вырваться и выполнить свой долг. Это ты, конечно, молодец…
Вот что шеф вчера приписал-то, сообразил Егор. И мне показывать не стал. Хотел, чтоб меня сам Нарком наградил. Только непохоже, чтобы дело шло к наградам.
— Тебя-то я ни в чем не виню. Выложился на всю катушку. Беда только, что работал ты на врага, вот какая штука…
— Почему?! Да, я передавал и получал радиограммы, но Вассера мы все-таки взяли! И он дал показания!
Дорин хотел вскочить, но Сам удержал, не позволил.
— Я не про радиограммы говорю… Эх, не имею я права тебе всё объяснять. Это государственная тайна, наивысшая категория секретности… Но человек ты надежный, верить тебе можно… — Нарком махнул рукой. — Ладно, слушай, и сразу вычеркни из памяти. Понял?
— Так точно, товарищ генеральный комиссар, — прошептал Егор, леденея от предчувствия чего-то очень значительного, а может быть, и ужасного.
Но то, что он услышал, превзошло самые худшие его ожидания.
Глядя лейтенанту прямо в глаза бесконечно суровым, но в то же время как бы сочувственным взглядом, Нарком объявил:
— Ты стал пособником чудовищной провокации, цель которой — столкнуть Германию и СССР лбами, развязать войну.
— Так ведь решено уже! — Дорин опять рванулся с места и опять сильная рука заставила его оставаться на месте. — Немцы нападают 22-го! Разве вы не прослушали пленку?
— Ничего еще не решено! — Голос генерального комиссара сделался звонок и тверд, как закаленная сталь. — Более того — Вождь, наш великий Вождь дает стопроцентную гарантию, что войны не будет. Стопроцентную, ясно?
— Ясно, — пролепетал Егор, сраженный этим неопровержимым аргументом.
— Тогда слушай дальше. В немецком Верховном командовании и разведке есть силы, которых не устраивает подобный поворот событий. Они решили спровоцировать нас на разворачивание войск. Чтобы Фюрер подумал, будто Советский Союз в нарушение договоренности готовит вероломный удар во фланг немецкой армии едва лишь она повернет на юг. Твой Октябрьский клюнул на абверовский крючок. А может быть, и не просто клюнул… Все минувшие сутки я летал по приграничным округам. Лично, с глазу на глаз, разговаривал с командующими. Жестко. Чтоб никаких военных приготовлений и демонстраций, под страхом расстрела. Наоборот. Командиров — в очередной отпуск, технику — на профилактику. Возвращаюсь в Москву, и вижу на столе так называемый рапорт твоего начальника. Да еще магнитную ленту! И теперь я хочу понять, кто такой Октябрьский — дурак или подлец.
Егор вздрогнул — очень уж дико было слышать эти слова из уст Наркома, да еще в адрес старшего майора.
— Товарищ генеральный комиссар! Но ведь Вассер, он же корветтенкапитан фон Теофельс, на допросе показал, что война начнется 22-ого! Он был под воздействием фенамин… я забыл, ну препарата, который не дает врать! Вы можете сами допросить Вассера! Он сейчас…
— Час назад корветтенкапитан отправлен спецрейсом в Берлин, — перебил Нарком. — Ему принесены извинения. Ясно?
Нет, Дорину не было ясно!
Вассер отпущен с извинениями? Октябрьский — дурак или подлец?
Лейтенант затряс головой.
Тогда Нарком полуобнял его за плечо.
— Да пойми ты, дурья башка, мне нужно срочно потолковать с Октябрьским. Скорее всего никакой он не враг, а просто заигрался. С профессионалами это бывает. Но я должен с ним поговорить. Это вопрос жизни и смерти. Его, моей, твоей — всех нас. Помоги мне. Ты знаешь, где он. Я вижу, что знаешь.
Егор вздрогнул, но не удивился. Конечно, Нарком видит его насквозь.
— Знаешь, кто приказал мне немедленно отыскать и допросить Октябрьского? — наклонился к самому его уху генеральный комиссар и поднял палец к потолку. — Вождь. Лично. Он — ты пойми — ОН чрезвычайно обеспокоен этой историей. Завтра ТАСС выступит с публичным заявлением, что никакой войны между СССР и Третьим Рейхом не будет. По сути дела это тоже извинение. Сам Вождь на весь мир извиняется за самодеятельность какого-то Октябрьского!
Слушать такое было. жутко. Егор вжал голову в плечи, потупился. Но все равно молчал.
— Это хорошо, что ты предан своему начальнику, — добродушно усмехнулся Нарком и потрепал лейтенанта по ежику светлых волос. — Если выяснится, что в действиях Октябрьского не было злого умысла, что он просто оступился, ограничусь взысканием. Работник он ценный, такими не бросаются. На существует верность, которая гораздо выше личных отношений. Это верность Родине, партии, Вождю. Он, волнуется, места себе не находит, а товарищ Октябрьский прохлаждается неизвестно где. Или не прохлаждается? — Карие глаза сузились. — Может, он всё-таки в бегах, а ты мне тут горбатого лепишь?
— Нет, что вы! Он ждет, когда его вызовут. Сказал: не вызовут — значит, не нужен. Он вчера вас весь день…
— Где он? Дорин, золото мое, скажи — где он? — тихо-тихо попросил Нарком.
— На Мещанах, в Безбожном переулке. Я точного адреса не знаю. Только номер телефона: Д-65421. Давайте я наберу. Я все равно должен ему доложить, когда вы вернетесь.
На этот раз Нарком позволил ему встать и поднялся сам. На Дорина он больше не смотрел — сосредоточенно потирал веки.
— Не надо никуда звонить, лейтенант. Без тебя разберутся. А тебе такой приказ. — Он рассеянно улыбнулся. — Получаешь десять дней отпуска для поправки здоровья. Езжай в санаторий, в какой захочешь. Ступай в АХО, скажи, я распорядился. А то вид у тебя дохлый. С начальником твоим я разберусь. Всю правду мне скажет, без «Колы-С». Ломать голову, из какой он категории — глаза или яйца, не придется.
Генеральный комиссар показал на абажур лампы, испуганно выпучил глаза и приложил палец к губам: тс-с-с, подслушивают.
