Часы показывали три ночи, когда она поднялась и пошла в палату.
Люся спала. Даже при скупом свете керосиновой лампы, забранной в оранжевый колпак, было видно, как бледно лицо девушки. Ни кровинки не было в лице. Одеяло на груди лежало неподвижно, будто и не дышит под ним человек.
Акинфов покинул свое обычное место: сидел перед открытой дверцей печки на перевернутой табуретке. Локти уперлись в колени, широченные ладони подпирали лицо.
Он повернул к ней голову. Слабый свет не позволял увидеть выражение его глаз.
— Если к утру пурга не кончится, — сказала Юля, — буду оперировать сама.
Акинфов как-то дернулся, словно хотел встать, но неожиданно передумал. Потом резко кивнул ей, точно выразил согласие.
Сестра, дремавшая на стуле в другом конце палаты, оторвала от тумбочки голову, сонно спросила: «Вы меня?» — и тут же поднялась, подошла к печке.
Юля взяла стоявшую рядом табуретку, тоже понесла ее к печке, села рядом с Акинфовым. У печки лежал мешок с углем.
«Ведра два осталось», — определила на глаз Юля и начала расстегивать пуговицы на пальто.
Здесь пальто было ни к чему.
14
Пурга несется с Ледовитого океана. От самого полюса тянет снежную дорогу. Не счесть километров этой дороги! Не взвесить тучи снега, переворачивающиеся над землей!
Ветер и снег…
Снег и ветер…
И ничего другого не существует больше на свете.
Пурга бушует в Северном. Ухватив за горло дома, трясет их деревянное тело. Заталкивает поглубже в трубы дым, забивает в топках огонь. Тарабанит разбойным стуком в окна, ломится в двери тяжелым плечом сугробов. Сотнями пьяных голосов горланит на улице песни. И не прогонишь ее, не укротишь.
Пурга бушует в Северном. Все, что плохо лежало, — выметено из поселка. Все, что непрочно держалось, — сорвано, унесено в тундру.
Пурга бушует в темноте полярной ночи. Где дома, где сугробы, где столбы — не разберешь. Все исчезло, перепуталось в сплошном водовороте ветра, снега, тьмы…
Но что это за пятно чернеет, придавленное к сугробу? Вот пятно шевельнулось, распалось надвое, и два пятна двинулись вперед.
Это человек ползет по снегу, толкая впереди себя нарты. Голову он просунул под нарты, одной рукой упирается в снег, другой держится за полоз. Метр… еще метр… А пурга следит за человеком, не отстает от него. Она позволяет ему проползти только эти два метра. Потом она кидается под нарты, переворачивает их, вдавливает человека лицом в снег. И сразу отстает от него.
Человек минуту лежит неподвижно, потом медленно поднимает голову, ползет к нартам, хватается руками за ее края, одним рывком ставит тяжелые нарты на полозья. И тут же пурга снова набрасывается на него, силится вырвать из рук нарты. Но теперь он цепко держит их за оба полоза, держит так, что не отнять.
«Здесь», — думает человек.
Он толкает нарты влево, и они проваливаются в какую-то яму. Человек падает в ту же яму. Он долго трет глаза, осматривается. Снежная яма вырыта пургой перед самой дверью. Под дверью — ступеньки. Человек ощупывает их: одна, две, три, четыре…
«Магазин», — разочарованно определяет он.
Всего на один дом ошибся он.
Человек приподнимается из своего укрытия и смотрит вправо. Ему кажется, что он видит желтое пятнышко в том месте, где стоит нужный ему дом. Но пурга уже вспомнила о человеке, ударом в лицо заставила его опуститься в яму.
Человек немного посидел, потом потрогал веревки, крепившие на нартах поклажу. Потом стал на колена, уперся спиной в задок нарт и начал выталкивать их из ямы.
Гораздо позже, через несколько дней, он рассказывал своей сестре, какую злую шутку сыграла с ним под конец пурга. Он уже почти был возле дома, когда пурга сильнее прежнего накинулась на него, отбила у него нарты, отшвырнула их назад — к магазину. Но даже когда он вновь подтянул их к дому, ему еще долго пришлось разгребать руками снег, приваливший двери. А еще дольше — стучаться в двери.
Несколько рук втянули человека в сени. Те же руки затащили в дом нарты. И Юля Плотникова ахнула, увидев перед собой мальчишку-почтальона.
— Я привез уголь, — сказал Коля. — Я не успел раньше… И радиограмма тебе есть…
Ему помогли раздеться, повели в палату отогреваться. Юля вскрыла радиограмму:
«Кружусь над Северным. На борту хирург. Посадку не дают. Ухожу Крестовый…»
Она присела на краешек кровати, положила на спинку руку, уткнулась в согнутую руку подбородком.
«Ушак, Ушак! Как же ты не смог сесть? Ведь ты должен был сесть! Другой мог не сесть, а ты должен был…»
Юля почувствовала: еще минута и она заревет. На виду у всех… Хотя и главный врач больницы.
15
А в Крестовом тихо. В Крестовом мороз тридцать градусов. Воздух тугой, как резина, снег крепкий, как цемент, — пила не возьмет. В пору устраивать оленьи гонки. Или нестись с головокружительной скоростью на санках с сопки. Впрочем, ни один нормальный человек не станет предаваться таким развлечениям ночью. Для этого день есть.
Ушаров открыл глаза от взрыва хохота. Он и не заметил, как вздремнул. За столом, где шла игра в преферанс, во всю глотку ржали ребята. Ушаров локтем оттолкнулся от кровати — кровать заскрипела. Смех несколько утих.
— Не спишь, Ушак? — спросил его Рокотов. — Подсаживайся к нам. Мы Ветрову уроки игры преподносим, — сказал он, кивнув в сторону молоденького бортрадиста. — Третий раз продувается.
— Не хочется, — вяло отозвался Ушаров, вытаскивая из-под кровати унты.
— Никак не втолкуешь ему, что в распасовку взятки не берут, — продолжал Рокотов. — В летчики записался, а погоду делать не умеет. — И Рокотов наставительно сказал Мите: — Если экипажу не дают вылет по причине погоды, экипаж делает погоду сам: режется в преферанс или пропускает по маленькой. Вопросы будут?
— Понял, — бодро ответил Митя.
Но оптимистический тон никак не соответствовал выражению Митиного лица. На Митином лице была написана крайняя растерянность, лицо и уши горели, лоб был мокрый, словно парень умаялся от тяжелой работы. Хохотали, вероятно, по его адресу, отчего радист и был так смущен. Ушаров посмотрел на Митю, сказал Рокотову:
— Обрадовались чистой душе! — И Мите: — А ты в долгу не оставайся — это же разбойники!
Он натянул унты, снял с вешалки пальто и шапку.
— Далеко? — спросил его Рокотов.
— Так, пройдусь.
Ночь была морозная, светлая. По небу торопливо бежал зеленоватый месячишко, проглатывая на миг попадавшиеся навстречу звезды. Летный городок лежал как на ладони. От центральной дороги к домам разбегались тропинки, темнея на снегу. Ушарову хорошо был знаком этот городок. Так же, как десятки других лётных городков на Севере. В каждом из них он не раз бывал, в каждой гостинице не раз дневал и ночевал. Вон в этом доме живет начальник аэродрома. Жена начальника удивительная женщина: три года подряд дарит мужу по двойне, и все девчонки. В доме — собственный детский сад. Следующий дом — баня. Отличная банька с парной. А этот сугроб не убирают специально: для любителей окунуться в снег после изрядной пропарки. Дальше — клуб. Рядом — библиотека.
Дойдя до последнего дома, Ушаров повернул назад. Воздух приятно пощипывал лицо.
«Закручивает мороз, градусов тридцать пять, не меньше», — решил он.
Прошел мимо гостиницы — в противоположный конец городка. Снег певуче поскрипывал под мягкими подошвами унт, серебрился под ногами, У последнего дома Ушаров снова развернулся на сто восемьдесят градусов. Возле гостиницы остановился, закурил, поднялся на крыльцо, сел на боковую скамейку.
Курил и думал. О чем? Обо всем сразу. Но главное — о том, что паршиво сложился день. Можно было, конечно, отметить с ребятами — как-никак круглая дата. Но в общем не этого хотел он — не выпивки в честь сорокалетия. Затевать сейчас петрушку с днем рождения совсем не стоило.
Ушаров щелчком отшвырнул окурок, достал новую папиросу. За домом заскрипели шаги, кто-то прокашлялся простуженным голосом. Невысокий мужчина в летной куртке поднимался на крыльцо. Ушаров затянулся, сверкнув огоньком. Летчик толкнул дверь вовнутрь и вдруг остановился, повернулся к Ушарову:
— Так и есть, он самый! — Он уже хлопал Ушарова по плечу. — Здорово, Ушак!
Перед Ушаровым стоял старый знакомый — Федор Заводилов.
— Здравствуй, Федор, здравствуй, дружище! — гремя басом, тряс его за руку Ушаров. — Каким чудом?
— Прозрение не принимает. Семьсот километров отмахал сюда — и вот загораю.
— То же самое, — сказал Ушаров. — Чуть было не сел — вернули.
Заводилов уселся рядом на скамью.
Лет пять назад Заводилов был вторым пилотом у Ушарова. Потом сам летал первым пилотом, пока его не перебросили на другую базу. Последние три года они встречались редко, случайно попадая на один аэродром.
