Норма замотал головой так сильно, что пошатнулся и схватился за стену, чтобы не упасть.
Полынь снова скрипнула зубами и вздохнула. Этот собеседник явно помнил намного меньше слов, чем Обычное Имя – и это становилось проблемой. Остро хотелось выбить Норме пару зубов. Почему-то это казалось решением всех проблем.
Вместо этого Полынь спросила:
– А кто знает?
– Что знает?
– Бригады. Рабочих. Кто их знает?
Норма глубоко задумался – или, может быть, наконец забыл окончательно, как говорить. Он замер на месте, время от времени безмолвно открывая и закрывая рот, полный остро заточенных зубов.
– Зна-а-ет… – протянул он. – Знает. Раджа знает.
– Знает рабочих?
– Не знаю. Не знаю. Раджа знает больше, чем я.
– Да эта кость знает больше, чем ты.
– Может быть, – с неожиданной серьёзностью ответил Норма, – может быть.
– Отведи меня к Радже.
– Сейчас?
– Да, прямо сейчас.
– Эх-х…
Норма Выработки потоптался на месте, после чего развернулся и молча пошагал вглубь тоннеля. Полынь бросила последний взгляд на Болтуна, после чего устремилась за своим проводником; ей вслед раздался только ритмичный и глухой стук костяной кирки.
Путь петлял по тем переходам и развилкам, куда Полынь никогда не свернула бы по своей воле. Разные отрезки тоннеля ничем не отличались друг от друга; бесконечно дрейфующая и текущая плоть превращала любой участок стены в неразборчивую кашу, беспрестанно меняющую свой внешний вид. Несмотря на это, Норма шагал без остановки, словно не испытывая сомнений.
– Эй! Эй! – Полынь ускорила шаг, пытаясь поравняться со своим спутником. – Откуда ты знаешь, куда идти?
– Плёнка говорит.
– Кто?
Норма на ходу потыкал пальцем в стену.
– Плёнка. На стенах. Если у тебя есть глаза, ты её видишь. Всегда.
– Ты… Ты слушаешь голос плоти?
– А можно не слушать?
– Да, конечно! – Полынь яростно закивала головой, пытаясь вытрясти из неё страх. – Нужно постоянно думать свои мысли. Думать свои громче, чем чужие.
– У меня нет столько мыслей, – грустно ответил Норма. – Забыл. Давно-давно.
Услышав тон его голоса, Полынь вспомнила новое слово – а вместе с ним и новое, незнакомое чувство. Жалость.
Тоннель резко завернул за угол, и она тут же забыла о жалости, восхищённо уставившись на открывшуюся картину.
Множество переходов пересекалось в одном месте, сливаясь в одну огромную полость в плоти. Потолок вздымался так далеко вверх, что до него больше не удавалось достать рукой; светящиеся гнойнички, свободные от посягательств любопытных прохожих, размножились на потолке в таких количествах, что начали сливаться в огромные пузыри, сияющие и мерцающие, словно озёра, полные огня.
Полынь кровожадно пощёлкала языком, представив, какой поток гноя зальёт её с ног до головы, если суметь дотянуться до такого светлячка хоть одним острым когтём. Но от этих мыслей её тут же отвлёк обитатель зала.
Посреди пещеры, почти задевая потолок, громоздился огромный куб плоти.
Множество тел, каким-то образом всё ещё сохраняющих свои смутные очертания, были уложены в прямоугольные слои и стянуты вместе широкими лентами из чёрного материала. Куб неторопливо полз по полу, оставляя за собой широкую рваную полосу, которая медленно затягивалась новой кожей. Каким-то чудом он удерживал свою странную, чуждую форму, несмотря на то, что всё вокруг плавилось и текло в бесконечном калейдоскопе частей тел, тканей и органов.
Норма Выработки бесстрашно подошёл к кубу и внезапно пнул его ногой.
– Раджа! – крикнул он куда-то вверх. – Тут… Поговорить хотят.
Не дожидаясь ответа, он развернулся к Полыни и так же внезапно помахал ей рукой:
– Ну, я пошёл.
Тем же широким и уверенным шагом он скрылся в одном из выходов, и Полынь была готова поклясться, что это не тот тоннель, из которого они пришли.
Удивиться или возмутиться она не успела – на поверхности куба проступила целая россыпь глаз и ртов. Некоторое время разноцветные и разнокалиберные глазные яблоки изучали гостью; после чего один из ртов сказал:
– Не сдаёшься, да?
– Не сдаюсь, – на всякий случай уверенно ответила Полынь.
– Очень жаль, – один из соседних ртов вдруг тихо рассмеялся, – так чего ты хочешь?
– Я… – Полынь замерла на мгновение, но всё же не смогла сдержать терзающее её любопытство. – Почему тебя так зовут? Почему ты такой странной формы?
На этот раз рассмеялось сразу несколько ртов.
– Вместо своих устремлений и желаний ты интересуешься мной?
– Да, конечно. Это же интересно.
– Очень приятно. Из уважения к твоей вежливости я отвечу. Я правлю этими местами, поэтому я Раджа. С позволения Плёнки, впрочем. Она правит всеми и всем.
– Плёнки…
– Того, что вокруг нас. Того, в чём мы. Разве ты не слышала её? Нужно просто перестать думать, и она тут же начнёт думать тобой.
– Я не хочу переставать думать, – сердито ответила Полынь. – Кто не думает, того едят.
– Нет-нет, ты всё перепутала! Кто думает, того не едят. Это банальная вежливость. А кто не думает… С тем происходят самые разнообразные вещи. Впрочем, я понимаю. Такие, как ты, никогда не останавливаются.
Раджа прервался и подождал, пока Полынь догонит ползущий куб.
– А насчёт формы… – продолжил он. – Именно так нас… меня сюда отправили. Наверное, что-то перепутали. Забыли разрезать упаковочную ленту. А то, что оказывается здесь, обычно стремится сохранять ту форму, в которой прибыло.
– Почему?
– Возможно, из чувства ностальгии. Впрочем, они оказали мне услугу. В этом месте размер и количество решают очень многое.
– Размер? Количество?
– Размер тела. Количество мозгов.
Полынь подождала, пока утихнет разноголосый смешок, после чего сказала:
– Я ничего не понимаю…
– Ничего страшного. Понимать не нужно. Ты сама начнёшь задавать вопросы, если что-то вспомнишь. Впрочем, если не вспомнишь, то это и к лучшему. Будешь счастливей… Как наш общий друг Норма. Так чего ты хочешь?
– Я хочу найти себе работников.
– Зачем?
– Чтобы поесть… – Полынь подумала и добавила. – Мне так Обычное Имя сказал.
– И это всё? – с недоумением спросил Раджа. – Не может быть. Не может быть, чтобы тобой двигал только банальный голод, чужая идея о еде. Этого слишком мало, чтобы удерживать тебя в маниакальной стадии.
– Я не понимаю…
– Подумай. Покопайся в памяти. Это будет больно, я знаю. Но должно быть что-то, что терзало твою душу ещё до того, как ты проснулась здесь, под землёй. Что-то важное.
– Как я могу покопаться в том, что уничтожено?
– Нет-нет, не уничтожено! Память – это не философская абстракция, не какой-то хрупкий конструкт. Это физический объект, и довольно крепкий, потому что состоит из двух частей. Те электрические заряды, которые искрились в твоём мозгу, бегали по дорожкам нейронов, рисуя карту памяти… Да, их стёрли. Перегрузили, временно изгнали из разума.
– Но что тогда осталось?
– Сами дорожки, конечно же.
– И что же мне делать?
– Воспоминания не хранятся в памяти одним большим блоком, похожим на меня, ха-ха. Они собираются из кусочков, каждый раз заново. Как салат. Помнишь, что такое салат?
– Не… Стой, нет, кажется, помню! Ха!
– Повар-мозг импровизирует воспоминание из тех кусочков, которые он смог нахватать. Которые ему кажутся нужными и уместными в данный момент. Если ему не хватит продуктов, то он будет их искать, и очень усердно. Тебе стёрли книжку с рецептами, но кусочки всё ещё на своих местах. Просто нужно напомнить повару, что и где лежит.
– Я не понимаю… Ты слишком много говоришь.
– Просто начинай готовить. Думай, вспоминай. Пользуйся своей памятью.
«Не хочу я выполнять твои указания», – хотела было огрызнуться Полынь; но её остановило чувство опасливого уважения к Радже. Он был прав: его подавляющие размеры, то количество слов, которое он знал – всё это действительно решало многое.
