Первыми откликнулись уши. Их тут же затопил мерный, монотонный шорох. Из непрерывного шелеста выпрыгивал гулкий перестук – он проникал в кости и отдавался вибрацией в зубы, не затухая и не прекращаясь ни на секунду; словно собирался звучать вечно.
Звук принялся плавить её сознание, сглаживая любую выступающую мысль. Тело не выдержало и само открыло глаза.
Она со вздохом восхищения приподнялась с пола и принялась вертеть головой. Вокруг, повсюду, куда ни кинь взгляд, сияла россыпь огоньков. Оранжевые, жёлтые, белые, зеленоватые – казалось, они висели прямо в воздухе, кружась в бесконечной воронке.
Глазные яблоки наконец немного вернули себе эластичность под напором мышц и начали менять свою форму; а вместе с этим вернулось и понимание расстояний. Она поморгала и пригляделась.
Огоньки не просто висели в воздухе – они росли на поверхности, тёмной, и поэтому почти невидимой. А воронка оказалась не плоской, и даже не воронкой вовсе.
«Тоннель, – из глубин раздробленной памяти всплыла подсказка. – Это проход… В чём-то».
Проход должен куда-то вести. По нему должен кто-то ходить.
Она попыталась встать, но руки и ноги ответили только глухим недоумением. Они не собирались действовать. Не собирались даже ощущаться.
Это вызвало мгновенный прилив слепого гнева.
Злобно зарычав, она принялась размахивать конечностями и с размаху бить ими о стены и пол. Тут же вернулась боль. Сознание хорошо помнило, что это такое – но на этот раз боль показалась полезной, даже приятной. Словно кислота, она прочистила засохшие нервы и вернула контроль над мышцами.
Одна из рук тупым, едва управляемым обрубком врезалась в стену и попала прямо по сияющему огоньку. Тот лопнул с громким «чавк!» и погас, оставив после себя только язвочку с медленно сочащейся из неё жидкостью.
Почему-то это показалось забавным. Даже приятным.
Она с трудом взгромоздилась на колонны непослушных и зудящих ног. Пара неуверенных шагов – и удалось прислониться к стене. Та оказалась мягкой, влажной и удивительно жаркой. Казалось, стоит только расслабиться, позволить разуму потерять контроль над телом, и стена впитает это тело без остатка, растворив его в своей горячей толще.
Но сейчас не время для этого. Огоньки выглядели более интересными.
Она наклонилась к стене и принялась разглядывать один из светлячков – тот оказался не огоньком, а пузырьком. Тонкая плёночка удерживала под собой сияющую жидкость; настолько тонкая, что её легко прорвал коготь пальца. С тихим «чпок» огонёк погас, оставив после себя ещё одну тёмную ямку.
– Чпок! – сказала она. – Ха-ха.
Вот так тело обнаружило, что у него есть голос. С помощью него можно озвучивать слова, крутящиеся в голове, – это тоже показалось интересным.
– Голос, – сказала она. – Го-о-олос.
Она заковыляла по тоннелю, лопая все пузырьки света, до которых могла дотянуться, и бормоча все известные ей слова. Этих слов оказалось немного, но с каждой новой мыслью становилось всё больше.
Страшно хотелось пить.
Уничтожение светлячков, растущих из стен, быстро наскучило – на их месте тут же созревали новые пузырьки; они поднимались из мякоти стен, словно плоть медленно кипела.
Новое слово – плоть. Стены, пол, потолок – везде переплетались длинные и влажные тяжи мышц, проложенные рыхлым жиром и скреплённые тонкими нитями сухожилий. Эта мешанина находилась в постоянном движении; она ходила волнами, вздымалась гигантскими вдохами и оплывала, словно густая и вязкая жидкость.
Кости проступали на поверхности странными узорами: иногда они выпирали в проём тоннеля острой гребёнкой рёбер, которые так и хотелось отломить мимоходом; чаще из костей собирались ажурные колонны, подпирающие низкий, провисающий брюхом потолок.
Иногда встречались почти целые туловища. Кто-то не справился с желанием расслабиться, сдаться и утонуть в стене, пожертвовав ей надоедливое тело. Кожа с этих остовов уже успела уплыть в другие места, уносимая вечным, неостановимым дрейфом живого окружения. Оставшиеся силуэты превратились в забавную игру – они то распадались на составные части, то собирались обратно, с каждым разом всё больше и больше теряя изначальную форму.
Но даже эта игра не могла отвлечь её от мучительной проблемы. Тело хотело пить.
Слишком много новых слов было придумано и сказано. Уставшее горло саднило, шершавый язык судорожно и безнадёжно пытался найти на потрескавшихся губах хотя бы каплю влаги, но от этого становилось только хуже.
Не выдержав пытки, она кинулась к стене и принялась слизывать испарину, собравшуюся на горячей, подёргивающейся плоти. Солёная жидкость покрыла губы и язык жирноватой плёнкой, тут же склеивая трещины и успокаивая боль.
– Эй! – вдруг раздался грубый голос; чужой голос. – Не ешь то, что думает и говорит!
Она оторвалась от стены и оглянулась. В проёме тоннеля громоздилась массивная, тёмная фигура. Неожиданный пришелец ещё сохранял почти всю свою кожу – а где кожи не хватало, там её дополняли желтоватые костяные наросты-шипы.
– Но я не ем, – с недоумением ответила она. – Я пью.
Незнакомец замолчал и принялся чесать костяную маску на лице.
– Пить… Пить можно, – неуверенно сказал он; но тут же нашёл новый повод для нападения. – Почему не работаешь?! Работай!
Он подошёл и попытался ткнуть её шипастым пальцем в живот. Ей это очень не понравилось – поэтому она схватила палец и сломала его сразу в двух местах.
– А, – отреагировал он, – ты хочешь не работать. Так бы сразу и сказала.
Он спокойно отобрал свой палец и принялся вправлять фаланги на место; не отрываясь от своего увлекательного занятия, он спросил:
– Как тебя зовут?
– Пол… – она нахмурилась; казалось, слово было готово скатиться с губ, но где-то по пути рассыпалось и потерялось, оставив после себя в памяти только болезненно неполные осколки. – Поли… Полин…
– Полынь?
– Может быть. А что такое полынь?
– Откуда мне знать. Это же твоё имя.
– И правда.
– А меня зовут Обычное Имя.
Полынь нахмурилась. Она не помнила ни одного имени, но почему-то именно это казалось ей неправильным.
– Тебя точно так зовут?..
Он равнодушно пожал плечами:
– Обычное Имя.
– Ладно…
Он достал из пальца осколок одной из фаланг и резким движением всадил его себе в лицо, добавив к маске ещё один костяной шип. После чего довольно улыбнулся и сказал:
– Если не хочешь работать, то ищи тех, кто хочет.
– Зачем?
– Чтобы заставлять их работать.
Опять слова Обычного Имени показались ей неправильными.
– Но зачем заставлять работать тех, кто и так этого хочет?
– Сложные вопросы задаёшь, – поморщился Имя. – Ты что, много слов помнишь?
– Очень много! – похвасталась Полынь. – Так долго говорила, что горло заболело.
– Это плохо. Помнить больно. И не так больно, как ты мне палец сломала. А неприятно больно.
– Понятно…
– Нужно заставлять работать, – продолжил он, тыкая вверх укоротившимся пальцем, – чтобы находить тех, кто хотел работать, но перестал. Кто просто лежит и не двигается.
– Зачем?
– Затем, что их можно есть.
Полынь хотела что-то возразить, но её прервало громкое урчание собственного живота. Разговоры о еде пробудили аппетит, вызвав резь в пустом желудке.
Сглотнув слюну, она спросила:
– А есть можно только их?
– Да. Раз они перестали работать, значит, они перестали думать и говорить. Запомни, никогда нельзя есть то, что думает и говорит.
– Почему?
– Если ты съешь такое, то оно начнёт говорить внутри тебя.
Полынь оглянулась:
– Почему стены нельзя есть? Они не выглядят говорящими.
– Это потому что ты слишком много болтаешь! Будешь долго молчать, и услышишь их шёпот.
От слов Обычного Имени у неё по спине пробежали мурашки незнакомого чувства. Как будто ослабели нити, удерживающие тело в напряжённой, готовой к действию форме; на ладонях выступил холодный пот.
