И вдруг, когда я краем глаза рассматривала девушку — рассматривала ее белую кожу, ее волосы, норовившие выскользнуть из-под черепахового гребешка, ее сережки с жемчугом, — ее мать, произнося слова с каким-то непонятным, почти иностранным акцентом, обратилась к ней:
— Лаура, ты помнишь, сколько стоит эта сумка?
Я правильно услышала? Лаура? Впрочем, очень многих девушек зовут Лаура. Возможно, мама уже прошла через это, а теперь и я вижу точно такой же мираж.
Когда Лаура слегка повернула голову в сторону матери, но ничего не ответила, та позвала ее во второй раз:
— Лаура!
Лаура, сказав «Извините!» покупательнице, с которой в этот момент разговаривала, подошла к матери.
— Сейчас посмотрим, — сказала она, заглядывая внутрь сумки. — Вот тут есть этикетка.
— А я и не заметила, — сказала мать, лишь слегка приоткрывая рот — по-видимому, она не хотела, чтобы кто-то увидел ее зубы.
Лаура вернулась на свое место за прилавком. Продавщицей она была, похоже, смышленой: ей удалось уговорить купить по три пары туфель студенток, которым после таких покупок придется довольно долго питаться одной пиццей.
Мать еще несколько раз подзывала ее к себе. У нее никак не получалось снять деньги с кредитных карточек клиентов. Попробовав это раз-другой-третий, она почувствовала, что нервы у нее сдают, и, наконец-таки обслужив японцев, сказала, что пойдет выпьет кофе. «Я уже больше не могу», — сокрушенно покачала она головой, накидывая на плечи самый красивый из габардиновых плащей, какие я только видала в жизни. Когда она выходила на улицу, подол платья слегка колыхался над голенищами ее сапожек.
На улице ждал парень, который был лет на тридцать моложе ее. На нем были штаны сиреневого цвета и высокие ботинки на толстой подошве, которые ему, наверное, подарила она. Поверх куртки был перекинут большой плечевой ремень, который, как мне тут же припомнилось, я видела в прошлый раз в этом магазине. На шее у него был шейный платок, а щеки и подбородок покрывала очаровательная двухдневная щетина. Она обхватила его рукой за талию, а он ее — за плечи, и они поцеловались в губы. На ее лице появилась счастливая улыбка. Они, продолжая обниматься, куда-то медленно пошли.
Лаура, просматривая какие-то чеки, резко дунула вверх, чтобы убрать прядь волос, норовившую упасть на глаза. Держа один из этих чеков в руке, она направилась к витрине, на которой лежали такие же сумки, какие только что продала ее мать. Взглянув на бирки, она сокрушенно покачала головой. Ее мать, похоже, сделала все не так, как следовало. Пощелкав по клавишам калькулятора, Лаура в сердцах швырнула на прилавок шариковую ручку, но тут же, спохватившись, осмотрелась по сторонам, опасаясь, не заметил ли этого кто-нибудь. Я сделала вид, что рассматриваю чемоданы «Луи Виттон».
В этот момент она заметила меня. До этого она была слишком занята магазином и своей матерью. Мать ее, похоже, пребывала в каком-то другом, своем мире, и это совпадало с тем, что рассказывала мне о ней в Эль-Оливаре бывшая балерина. У Лауры не было отца. Ее мать была либо веселой вдовой, либо веселой разведенкой, либо веселой незамужней женщиной. Но в любом случае веселой. Я подумала об этом с завистью, потому что, если бы моя мама вот так наслаждалась жизнью — пусть даже у нее и был бы роман с юношей, которому всего лишь двадцать с лишним лет, — она, вполне возможно, никогда бы не заболела. Впрочем, по правде говоря, мне вряд ли бы понравилось, что она не любит моего папу и заменила его мужчиной, которому под стать быть любовником не ее, а моим. А еще я позавидовала легкости, с которой Лаура воспринимает данную ситуацию. Ей, похоже, всего лишь хотелось, чтобы ее мать переживала за магазин — да и вообще за все остальное — хоть чуточку больше. Ей хотелось этого так же, как мне с четырехлетнего возраста хотелось, чтобы мама переживала за все хоть чуточку меньше.
Дочь была абсолютно не похожа по манере поведения на свою мать. В их внешности я тоже не заметила ничего общего. Лицо матери было худощавым, угловатым и полностью покрытым веснушками. Судя по цвету кожи в вырезе ее платья и по ее рукам, летом она целыми днями жарилась на каком-нибудь пляже. Нос у нее был широким и крупным, как у львицы, а взгляд — веселым и рассеянным. Все это являлось прямой противоположностью круглому лицу Лауры и ее голубым глазам, которые были открыты так широко, как будто ее пугало то, что она видит. И это казалось мне ужасным, потому что — как бы я ни пыталась это отрицать — они чем-то напоминали мне глаза отца.
Я могла спросить, не узнавала ли она у своей бабушки насчет портфеля из крокодиловой кожи, однако в случае, если она мне что-то ответит, у меня уже не будет повода сюда зайти. Мне нужно было услышать побольше, узнать побольше, мне нужно было выудить как можно больше сведений, чтобы кусочки пазла начали занимать свои места. Самое же главное — я горела желанием познакомиться с ее бабушкой, которая когда-нибудь, рано или поздно, должна была зайти в магазин.
Свежий воздух на улице вернул меня в мой мир. Лаура же осталась там, за стеклом витрины. Осталась стоять там в своих фантастических туфлях на высоких каблуках. Она была худощавая — такого же телосложения, как и Анхель. Я мысленно спросила себя, как отреагируют мои подруги, когда я расскажу им историю своей пропавшей и теперь найденной сестры и познакомлю их с Лаурой. Впрочем, такое развитие событий было маловероятным, потому что Лаура по-прежнему оставалась для меня чем-то вроде призрака. Я узнала об этом обувном магазине только потому, что мама купила здесь портфель, когда искала свою пропавшую дочь. Вполне могло быть так, что она как-то раз случайно зашла в этот магазин и почему-то подумала, что эта Лаура и есть ее дочь, а я сейчас оказалась примерно в такой же ситуации. Если бы на моем месте оказалась Мария, помощница Мартуниса, она подумала бы, что у нее нет достаточного количества объективных данных для того, чтобы считать эту девушку как-то связанной с нашей семьей.
В кафетерии, рядом с которым я уже проходила в прошлый раз, когда направлялась в метро, я увидела мать Лауры и ее юного друга. Они сидели, взявшись за руки. Она смотрела на него зачарованным взглядом. Я зашла в кафетерий и, подойдя к стойке, заказала кофе, чтобы выпить его прямо здесь. Пока я не спеша его пила, я позвонила Росане. Для меня это было все равно что позвонить в прошлое. Едва я набрала номер, как мне захотелось, чтобы она не взяла трубку. А когда я услышала ее голос, то пожалела о том, что вообще позвонила.
Она очень обрадовалась моему звонку, потому что ей многое хотелось мне рассказать. Когда я выходила из кафетерия, мать Лауры, обхватив лицо своего парня ладонями, целовала его. Официант наблюдал за ними краем глаза, я — тоже. Мы оба испытывали чувство зависти, потому что ни мне, ни ему никто не кружил голову.
Росана пригласила меня встретиться в университете, на ее факультете. Она училась на факультете журналистики, была уполномоченным представителем своего курса и участвовала в различных собраниях. Ее вдруг стала очень интересовать политика, и она уже даже знала имена и фамилии всех министров. Голос у нее был зычный, как у меня, и официант в кафетерии отчетливо слышал его среди голосов, раздающихся нестройным хором возле стойки бара. Я даже не знала, кто из нас двоих научил другого бороться подобным образом за свои интересы в толпе людей — она меня или я ее. Как бы там ни было, переорать мы с ней могли кого угодно.
Благодаря тому, что ей очень многое хотелось мне рассказать, мне ей рассказывать почти ничего не пришлось. Она частенько ходила одна в кинотеатр «Фильмотека» и, перед тем как начнется фильм, что-нибудь ела и пила, читая книгу. Ей нравилось то, что она сейчас делала. Она занималась в читальном зале библиотеки и примкнула к группе очень активных студентов. Она говорила, что ей даже не верится, как много событий произошло за столь короткое время. Летом она собиралась отправиться с представителями какой-то общественной организации в Кению. Она сменила контактные линзы на очки с широкими дужками и уже не красила волосы в светло-русый цвет. Мне вспомнилось, как она сидела в старшем классе на уроках философии и ничегошеньки не понимала. Ей казался ужасно скучным учитель, который постоянно повторял, что все, что нас ждет в будущем, будет тем лучше, чем лучше будем мы сами. Мне нравилось слушать его рассуждения о жизни, но он, наверное, был неправ: то, что происходило сейчас в моей жизни, отнюдь не было лучшим по сравнению с тем, что происходило в ней раньше. Впрочем, у Росаны все было как раз наоборот. Возможно, потому, что она сейчас была лучше, чем раньше, а я — нет.
Росана, исчерпав весь запас информации о себе, спросила, что я могу ей рассказать про себя. Я посмотрела на часы. Мне уже пора было идти. Я сказала, что у меня все хорошо и что у меня не так много хлопот, как у нее. Росана поинтересовалась моим расписанием занятий. Ей хотелось как-нибудь встретиться со мной на моем факультете. Мы, по ее мнению, могли бы заниматься вместе. Я в свое время не стала признаваться Росане, что не поступила в университет, потому что она могла как-нибудь позвонить мне домой, попасть на маму, разговориться с ней и проболтаться. Мне также не хотелось сильно отличаться теперь от нее: мы ведь раньше были так похожи! Она сказала, что во второй половине дня у нее нет занятий, поэтому мы можем сходить в кино. Я ответила, что сходим, но в какой-нибудь другой день. Я не могла позволить себе тратить два часа на пребывание в каком-то там темном зале, когда у меня дома больная мать, а в том обувном магазине — Лаура, и обе представляют собой проблему, которую нужно как-то решать. Наши с Росаной жизненные пути разошлись гораздо дальше, чем она могла себе представить.
