всеобщим.
Весь бой шел на коротких дистанциях и характеризовался большим ожесточением и разрушительностью. Около 100 боевых кораблей с несколькими десятками тысяч человек на борту сражалось в узкой, практически закрытой бухте. «Сражение, – говорилось в современном русском описании, – происшедшее на столь тесном пространстве и в таком, почти отчаянном положении, не могло быть иное, как самое кровопролитное, губительное и решительное. Два флота, почти сцепившись рея с реями, подобны были двум бешеным поединщикам, искавшим не жизни и победы, а смерти бедственной, но славной. Ни друзья, ни недруги не могли уже уклониться, или избегнуть совершенно конечного истребления: малейшая неудача в движении или неудача в стрелянии долженствовало сопровождаться верной гибелью»[355].
Огонь русских кораблей был метким и мощным. Особенно успешно действовали артиллеристы «Азова». Ведя одновременно бой с пятью кораблями, они потопили два больших фрегата и корвет, тяжело повредили 80-пушечный линейный корабль, который выбросился на мель и был взорван. Был также сильно поврежден и на следующий день сгорел двухпалубный фрегат, на котором держал свой флаг командир турецкой эскадры Тахир-паша.
В ходе продолжавшегося около четырех часов сражения русская эскадра разгромила правый фланг турецко-египетского флота. Столь же успешно сражались англо-французские корабли против левого фланга неприятеля.
Все русские моряки, от адмирала до матроса, проявили в бою мужество, верность служебному долгу, воинское мастерство. «Не нахожу достаточных выражений, – писал Л. П. Гейден в своем рапорте Николаю I от 12 (24) октября 1827 г., – дабы изъяснить вашему величеству храбрость, присутствие духа и усердие капитанов, офицеров и нижних чинов, оказанные ими во время кровопролитного сего сражения; они дрались как львы против многочисленного, сильного и упорного неприятеля»[356].
В своем донесении Гейден отметил некоторых, особенно отличившихся в бою офицеров своей эскадры:
«Неустрашимый капитан 1-го ранга Лазарев 2-й управлял движением “Азова” с хладнокровием, искусством и мужеством примерным; капитаны Авинов, Хрущев, Богданович и Свинкин равно отличались. Сей последний, хотя при начале дела был ранен картечью, но продолжал командовать во все сражение, держась около четырех часов за канат и на коленях на палубе своего корабля». В донесении говорилось и о мужественном поведении лейтенанта Буренева с корабля «Азов». Ему «раздробило ядром руку; несмотря на чрезмерную боль, он оставался при своем месте, у батареи, бывшей в его распоряжении»[357].
В числе отличившихся в бою были и лейтенант Павел Нахимов, мичман Владимир Корнилов и гардемарин Владимир Истомин. Для этих будущих адмиралов, героев Севастопольской обороны 1854–1855 гг., Наваринская битва стала боевым крещением. Все трое фигурировали в списке отличившихся в бою офицеров, представленных к награждению[358]. О Нахимове в этом представлении говорилось, что он «находился при управлении парусов и командовал орудиями на баке, действовал с отличной храбростью и был причиной двукратного потушения пожара, начавшегося было от попавших в корабль брандскугелей». О самой битве и своему участии в ней Нахимов сообщал в письме от 4 (16) ноября 1827 г. своему другу М. Ф. Рейнеке: «Кровопролитнее и губительнее этого сражения едва ли когда флот имел. Сами англичане признаются, что ни при Абукире, ни при Трафальгаре ничего подобного не видали… Я не понимаю, любезный друг, как я уцелел. Я был наверху, на баке, у меня было 34 человека, из которых шестерых убило и 17 ранило, меня даже и щепкой не тронуло»[359]. О Корнилове в представлении говорилось, что он «командовал 3 пушками нижнего дека и действовал как весьма деятельный и храбрый офицер». В представлении отмечено было и мужественное поведение в бою Истомина: «Он, Истомин, назначен был командовать некоторыми орудиями в верхнем деке и исполнял долг свой храбро и с отличным усердием».
За Наварин будущие герои Севастополя получили свои первые боевые награды. Нахимов был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и произведен в капитан-лейтенанты, Корнилов получил орден Св. Анны 4-й степени, а Истомин был награжден серебряным крестом Св. Георгия и произведен в мичманы.
Моряки союзных эскадр действовали в бою дружно и в критический момент приходили друг другу на выручку. Примеры такой взаимовыручки приводил Л. П. Гейден в своем рапорте Николаю I от 13 (25) ноября 1827 г. Так, командир французского корабля «Бреславль» Ла-Бретоньер, увидев, что «Азов» подвергается интенсивному обстрелу, немедленно отрубил свой канат и занял место между «Азовом» и английским кораблем «Альбион», чем принял на себя часть вражеского огня. В свою очередь «Азов», хотя сам был окружен неприятельскими кораблями, направил огонь своих 14 орудий против 80-пушечного египетского корабля, с которым сражался английский флагман «Азия». В результате вражеский корабль вскоре взлетел на воздух[360]. «Никакой в мире флот, – говорилось в приказе Кодрингтона после сражения, – не оказывал в подобной степени такого совершенного единодушия, такого полного согласия, какими одушевлены были эскадры трех союзных держав в сей столь кровопролитной битве»[361].
Наваринский бой закончился почти полным уничтожением султанского флота. Некоторые свои корабли, утратившие боеспособность, турки сами взорвали на следующий день. В итоге из грозной армады, насчитывавшей более 60 военных судов, уцелел один фрегат и 15 мелких кораблей. Потери в людях турков-египтян составили 6 тыс. человек убитыми и 4 тыс. ранеными.
Союзники потеряли около 750 человек убитыми и ранеными. Потери англичан составили 79 убитыми, 205 ранеными, французов – 43 убитыми и 141 ранеными. На русской эскадре было убито 57 человек и ранено 141[362].
Соединенная эскадра не потеряла ни одного судна, но многие, особенно адмиральские, корабли были сильно повреждены. Из русских кораблей особенно пострадал «Азов». В его корпусе было насчитано 153 пробоины, в том числе семь подводных. Мачты русского флагмана были так избиты, что после боя с трудом удалось поднять паруса. Вследствие полученных тяжелых повреждений «Азов», после окончания средиземноморской кампании, был списан из состава флота. Вместо него в строй российского флота вошел новый корабль, который для увековечения подвига «Азова» в Наваринском бою получил название «Память Азова».
Эхо от пушечного грома в Наваринской бухте быстро раскатилось по Греции и всей Европе. Весть о Наваринской победе вызвала чувство радости и облегчения у греков и всех их друзей. Европейское общественное мнение расценило Наварин как триумф филэллинизма.
Реакция же правительств союзных держав на это событие была смешанной. В Петербурге целиком одобрили действия Л. П. Гейдена как полностью соответствующие Лондонскому договору и содействующие его выполнению. В Лондоне же сочли, что Э. Кодрингтон нарушил свои инструкции. Английский король Георг IV в тронной речи, произнесенной 29 января 1828 г., назвал Наварин «неудачным происшествием» и выразил сожаление по поводу столкновения британского флота «с морской силой старинного союзника»[363]. Через несколько месяцев Э. Кодрингтон был смещен со своего поста.
Для Порты и ее военачальников Наварин
