— Давно я гляжу, тебя, девка, за косу никто не трепал, — ласково ответствовала я, возвращая привет.
А и права Яринка оказалась — до того девка хороша сделалась, что глядеть — не наглядеться. Бровь соболья, глаза, что омуты, губы — малина… Да только вот глаз не радостный. И вежество вовсе позабыла. Ну да то напомнить не труд.
Стешка только фыркнула, да косу свою богатую за спину перекинула, подальше от моих скорых рук. Но вперед все ж не ушла — потопала рядом, приноравливаясь к моему небыстрому шагу.
— У нас снежная стая сгинула, слыхала? — шепнула вдруг она, приблизившись ко мне сколь можно.
— Слыхала, — буркнула я, приходя в себя от неожиданности.
С чего бы это вдруг Стешка ко мне общительная стала?
— С чего только взяли, — продолжила я вслух.
— А как в метель снежные волки не запели, так ясно и стало, — дернула плечом под нарядным полушубком мельникова дочь. — Наши-то дурни поперву обрадовались, а как полезла из леса всякая шушера — так и по иному запели. Ну а как Руду мертвой сыскали — про Руду-то слыхала? — так муж ее с топором Колдуну разбор учинить пытался…
— И что?. - я спросила, а сама мысленно пообещала оторвать Яринке голову, это ж надо, такое умолчать!
— Да что ему сделается? — удивилась Стешка, — Зверь он что ли, Вепрь-то, троих детишек мал-мала меньше сиротить? Отобрал топор, да и прогнал… Только наши все равно шепчутся, что надо было магов сразу ж гнать, как по осени явились, ясно же было, что не будет добра — от чужаков-то…
Я хмыкнула:
— Их, пожалуй, погонишь.
— Ага… — откликнулась Стешка, и неожиданно добавила, самым тихим шепотом, себе под нос считай, — Мать стаю звать пыталась, да та не отозвалась…
Я вспомнила оберег с колосьями на взгорке, вспомнила льняные волоски… И наобум спросила:
— Четвертуня что, опять сноходил?
— Нет, — помотала косой девка, — То мать решила, коль стая его из беды раз вывела, то его зов волки лучше и услышат.
— Не помогло, выходит, — под нос себе буркнула я, изумляясь, до чего Аглая-таки бедовая баба.
— Не помогло, — согласилась Аглаина дочь, внимательно глядя себе под ноги.
До самого трактира дошли в молчании, черпая рыхлый снег, забивающий обувку и подол в предчувствии близкой оттепели.
Миновали ворота, и уже у самого крыльца разминулись — она пошла в обход, ко входу со стороны кухни, а я, решив что дальше от судьбы бегать невместно, поднялась на крыльцо в три ступени, и отважно прошла в обеденный зал.
А встретила меня там не матушка Твердислава, что по утреннему времени было бы не странно, не дядька Ждан.
ГЛАВА 20
— Вернулась? — буднично вопросил Аладариэль Сапсан, не отрываясь от своего занятие. На скобленном трактирном столе перед ним стояли две свечи — долгие, белые, какие не всякий день из сундука вынимаются. Еще там были разложены невеликие пилочки да щипчики, да сверлышки, да подпилки, да обрезки проволоки — тонюсенькой, что тот волос, да потолще, да вовсе толстой. Да не постой проволоки, а серебренной, ежели вовсе не серебряной… Взблескивали лежащие россыпью бусины. Протопленный очаг потрескивал поленьями у него за спиной.
Все то я успела заметить, мазнув быстрым взглядом, да сызнова впившись глазами в нелюдя. И не слишком по-доброму.
— Остальные где? — и голос мой прозвучал отрывисто, хмуро.
— Тебя искать пошли, — отозвался Сапсан, закручивая из проволоки завиток вокруг темной бусины, и будто так и надо, продолжил. — Ночью сторожевые струны загудели. В стороне от Лесовиков, между Ручьями и Березовкой. Судя по всему, объект типа «нежить снежная, одна штука», передвигался, и довольно быстро, в направлении от жилья, вглубь леса. Потом струны замолкли и больше сигнал не возобновлялся. Наши собрались и пошли искать.
Проволока под пальцами дивного легла вокруг бусины, как малые листки вокруг бутона. А эльф с невозмутимым видом уже низал на проволочный хвост бусины помельче, того же темного цвету. Красиво у него выходило. Ладно.
Опамятовавшись, я отвела взор от ловких умных рук, и пошла к темневшей в дальнем углу двери на кухню, буркнув себе под нос:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А ты-то чего остался?
Однако же была услышана.
— На всякий случай. Хотя, как по мне — можно было вовсе никому никуда не идти. Ясно же, что раз ты объявилась — значит, вернешься. Либо сюда, либо к подруге своей — а после все равно сюда. Так что можно сесть и спокойно дождаться, пока снежная нежить, одна штука, придет сама… — маленькими щипчиками Сапсан сворачивал проволоку так, чтобы свободно скользящие по ней бусины собирались в дивные узоры, — И расскажет, где ее носило.
Я скрылась в темной, теплой кухне, но и там слышала Сапсанов негромкий голос.
Но возвратиться и не подумала — вот еще!
Кто он таков, чтобы я перед ним ответ держала?
И вот что дивно — только что сама мечтала, как бы оттянуть встречу с Вепрем, а теперь вот сил нет боле ждать. Покончить бы уже со всем одним махом…
Но все ж, оно и к лучшему что не оказалось магов на месте. Ранее мне все некогда было, то в охоте, то в разговорах — не до размышлений, а подумать-то было о чем. Собраться с мыслями…
Они явились после полудня, когда я успела наведаться в свою клетушку, привести себя в порядок, и ныне помогала на кухне.
Зазвенела во дворе конская сбруя, раздались голоса — и среди них тот, от коего сердце дрогнуло и за малым не оборвалось. Вот стукнула тяжелая входная дверь, впуская воротившихся, вот негромко поприветствовал соратников Сапсан… Я выглянула в тот миг, когда он как раз кивал на кухонную дверь, и Горд Вепрь оборотился, куда кивком указал дивный. И сердце во мне оборвалось. Оборвалось, и покатилось вниз, по дощатому выглаженному полу, по общему трактирному залу, покатилось и замерло у ног того, кому мне, по уму, горло б стоило перервать — для своего ж собственного блага.
Похудел, или мерещится мне то? Осунулся. Щеки запали против прежнего. И горбинка ломаная на носу виднее стала… Только газа темные, жуткие, не переменились — все те ж, что мне помнились, остались.
Заметалось, проклятущее, в груди, защемило — а я, глупая, было решила, что нет его у меня боле…
— Я вам трапезу наверх, в комнаты пришлю, — прервала молчание матушка Твердислава.
Колдун отвел взгляд. И будто отпустил меня — я отступила за спину трактирщицы, собирать снедь на разнос. В комнаты гостям нести ее мне предстояло — кому ж еще?
Заскрипели под моими ногами привычно ступени — ни один, ни два раза подымалась я по ним ране, а такого, чтоб руки холодели да в груди замирало, не припомню.
Маги ждали. И расставить миски с плошками, как должно, не дозволили.
— Рассказывай! — и магичка, как самая нетерпеливая, ухватила ломоть хлеба с разноса.
Я взглянула на Колдуна — тот вид имел непроницаемый, но глядел требовательно. И к столу, подавая пример ближникам, не садился.
Все ж, вперед стоило бы поесть, вздохнула я.
И принялась за рассказ.
Сказывала я долго, со всем тщанием припоминая подробности, какие удалось отвоевать у забытья.
Про встречу с супостатом, про колдовство его, на снежного волка настороженное.
Про старое, позаброшенное зимовье. Про людей в нем — числом меньше полудюжины, а все ж, поди, утаи в наших лесах эдакую ватагу от местных. От людей-охотников, от меня. А ведь ни единого следочка не учуяла.
Про ошейник с бляхами. Про щит, в который бились и не могли пробиться волки. Про метельный зов, какой сильнее волшбы супротивничка оказался.
А про оберег с двумя колосками да двумя перьями, да с льняными детскими волосками говорить не стала. Не их ума дело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вместо того, пересказала обрывки разговоров, какие припомнить удалось. Их при мне не стесняясь вели — кто ж таится бессловесной твари, нежити, проклятием порожденной, людского разумения не имеющей?
И вот те разговоры я нынче на кухне вспоминала с особым прилежанием.
