16 октября состоялось расширенное заседание ЦК большевиков с представителями исполнительной комиссии городского комитета партии, Военной организации, большевистской фракции Петросовета, профсоюзов и фабзавкомов. Было подтверждено решение о восстании несмотря на возражения Каменева, Зиновьева, Шотмана и Фенигштейна, указывавших, что к захвату власти большевики не готовы, напоминавших июльский провал и полагавших, что раз уже объявлено о созыве Учредительного Собрания, то никакого выступления не нужно. Надо ждать Собрания и бороться демократическими методами. Была принята ленинская резолюция. А по окончании заседания, уже только составом ЦК, был избран Военно-революционный центр по руководству восстанием. Возглавил его Троцкий, членами стали Сталин, Свердлов, Бубнов, Урицкий, Дзержинский.
Этот центр вошел в состав ВРК для руководства его работой. Кроме перечисленных деятелей в Военно-революционный комитет вошли Подвойский, Лазимир, Антонов-Овсеенко, Садовский, Сухарьков, Чудновский, Иоффе, Крыленко, Менжинский и др. Свердлов, кстати, постарался пристроить в ВРК и «своих» людей. В частности, вызвав с Урала Шаю Голощекина. В распоряжении созданного органа сразу же оказался готовый аппарат Петросовета, связи «Военки», партийных организаций. Уже с 17 октября рабочие по ордерам ВРК начали получать оружие – с казенных складов! Велись переговоры с полковыми комитетами, чтобы они выступили на стороне большевиков.
Эти переговоры существенно облегчило само правительство. После Моонзундского поражения фронт опасно приблизился к столице. Причем фронт оголенный, почти без войск. А в Петрограде по-прежнему бездельничал 200-тысячный гарнизон. Уже 8 месяцев бездельничал! И в обстановке осени 17-го, как нетрудно понять, он представлял все большую угрозу для властей. Поэтому Керенский попытался решить проблему комплексно. Расчистить Петроград и заткнуть дыры на позициях. Призвал войска «защитить революцию» и издал приказ о направлении гарнизонных частей на фронт. Не тут-то было! Шкурникам – в окопы лезть? Под пули? Если кто и колебался, если кому и было по фигу, кто там находится у руля государства, то теперь гарнизон дружно возмутился. На митингах и заседаниях полковых комитетов приказ признали «контрреволюционным», и 17 октября Петроградский гарнизон заявил, что «выходит из подчинения Временному правительству».
Продолжались многолюдные собрания с представителями заводов, фабрик, воинских частей. Свердлов на них выступал четким «пробивателем» ленинской линии. 18 октября на сходке в Смольном, когда опять возникли сомнения и возражения, он своим громовым голосом попросту пресек их. Объявил: «Решение ЦК по вопросу о выступлении состоялось. Я здесь от имени Центрального Комитета партии и никому не позволю отменять его решения. Мы собрались не для того, чтобы обсуждать принятое ЦК решение, прошу выступающих высказываться по существу» – то есть по конкретным вопросам подготовки к восстанию.
Современники отмечали еще один его излюбленный «полемический» прием. Во время своего выступления он подмечал среди оппонентов тех, кто больше всех волнуется, нервничает. Внезапно прерывал речь и обращался персонально к ним – дескать, вот вы что можете возразить? Человек терялся, молчал или мямлил что-то невнятное. А Яков Михайлович, не давая времени опомниться, тут же обрушивался на него: ага, мол, вам и крыть нечем! Неизменно срывая таким способом аплодисменты у сторонников и подавляя противников.
Во время подготовки к восстанию он не оставлял и обычной своей «кадровой политики». Приметил члена Центробалта, решительного и исполнительного, но недалекого матроса Малькова. И взял «под опеку», приблизил, сделал своим как бы помощником. Определил на должность коменданта Смольного, с ходу придумав оную. Приметил солдата-водителя Юлиана Конопко, водителя броневика «Остин», который первым расстарался пригнать свою машину для охраны «штаба революции». И тоже взял под персональное покровительство. Вскоре он станет личным шофером и телохранителем Якова Михайловича.
А 18 октября в партийном руководстве разразился скандал. Каменев и Зиновьев опубликовали в газете Горького «Новая жизнь» заявление, что они не согласны с курсом ЦК на вооруженное восстание. Ленин разъярился. Говорил, что они выдали правительству планы большевиков. 18 и 19 октября обратился с письмами к ЦК, требуя изгнать предателей из партии. 20 октября состоялось заседание по этому поводу – без Ильича, скрывавшегося на конспиративной квартире. Дзержинский загорелся, поддержал ленинские предложения. Сталин, Милютин и еще ряд товарищей отнеслись спокойнее, указывали, что ничего особенного не произошло, и нечего горячку пороть. Свердлов высказался, что ЦК неправомочен исключать из партии членов ЦК, но «вопрос должен быть решен немедленно».
И тут К. Т. Новгородцева в своих воспоминаниях допускает явную «туфту». Пишет, что после слов Якова Михайловича было принято решение «вывести Каменева из ЦК и воспретить Каменеву и Зиновьеву какие-либо выступления против решений ЦК и намеченной им линии». На самом-то деле никто Каменева не выводил, он остался в ЦК. То есть речь Свердлова, по направленности ленинская, была по сути примирительной – не можем исключить, но решение принять надо. И Каменеву с Зиновьевым просто запретили дальнейшие подобные заявления. Куда более интересным выглядит другой фрагмент воспоминаний Новгородцевой: «Рассказав о заседании ЦК, он вынул из кармана и дал мне несколько листков. Как сейчас вижу эти листки простой бумаги в клетку, вроде как вырванные из ученической тетради, исписанные сверху донизу, строчка к строчке рукой Ильича. Верхний угол одного из листков был оборван.
– Возьми, – сказал Яков Михайлович, – это письма Ильича. Спрячь их получше и никому до поры до времени ни слова. Их надо сохранить во что бы то ни стало, они имеют огромное значение. В архиве ЦК их оставить нельзя, там Каменев может к ним подобраться. Знаю я его!»
Как видим, Свердлов начинает собирать свой «архивчик»! Компромат на других партийных деятелей! Авось пригодится… (ему-то, правда, не пригодилось, но позже Новгородцева передаст письма Сталину, и они станут весомыми кирпичиками в политическое, а потом и физическое надгробие Каменева и Зиновьева).
Что же касается сути вопроса, то правы были Сталин, Милютин и сторонники их мнения. Ничего особенного не произошло. Ведь никакой тайны уже не было! Подготовка восстания обсуждалась на многолюдных сборищах, с тысячами людей. Троцкий открыто заявлял на заседании Петроградского Совета: «Нам говорят, что мы готовимся захватить власть. В этом вопросе мы не делаем тайны. Власть должна быть взята не путем заговора, а путем дружной демонстрации сил». А с 19 октября газета «Рабочий путь» начала печатать «Письмо к товарищам» Ленина, где он прямо призывал к восстанию.
21 октября на совещании ЦК был уточнен срок выступления. Из каких соображений? Почему «сегодня – рано, послезавтра – поздно»? Ленин обосновал это так: «24 октября будет слишком рано действовать – для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на съезд приедут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени съезд организуется. Мы должны действовать 25 октября – в день открытия съезда, так, чтобы сказать ему – вот власть…»
То есть восстание было специально приурочено ко II съезду Советов рабочих и солдатских депутатов. Хотя рабочие и солдаты составляли не более 15 % населения России, но это все же был «признанный» орган. И единственный орган, способный легализовать перемену власти. Однако были и серьезные опасения, что II съезд, как и I, начнет осторожничать, примет совсем другие решения, и большевики, как в июне, окажутся в непонятном положении. Выскажись съезд против – и пришлось бы либо командовать «отбой», либо выступать противниками Советов! Под флагом которых поднимали людей на борьбу. Именно из-за этого предложение Троцкого начать восстание 26 октября Ленин назвал «полным идиотизмом» или «полной изменой». Съезд, только-только собравшийся, еще не сорганизовавшийся, надо было поставить перед свершившимся фактом. Тогда-то колеблющихся будет куда меньше. Кто же откажется от власти, преподнесенной «на блюдечке»?
Ну а если вспомнить о функциях, возложенных на Свердлова в ВРК – отслеживать действия правительства и на случай ударов готовить запасной штаб в Петропавловке, то именно этих обязанностей ему выполнять не пришлось. Потому что правительство не предпринимало никаких действий! Несмотря на открыто ведущуюся подготовку восстания, на широко известные планы большевиков. Времени чтобы организовать отпор и самозащиту было полно. С избытком! И любая мало-мальски дееспособная власть сумела бы хоть что-то предпринять. Но не такой козел как Керенский. Он еще верил в свой личный авторитет, в свое обаяние. В достижения «революционной демократии».
