— Лучше плоские шутки, чем выдающееся занудство, — парирую я, прекрасно понимая, что мой ответ действительно плоский и практически бессмысленный.
— Полностью с тобой согласна, — говорит она. — Хотя выдающееся занудство частенько идет в ногу с плоскими шуточками.
Клайв с Майлзом все это время стоят в стороне и, посмеиваясь, слушают наш обмен любезностями. Наконец они как по команде вмешиваются:
— Ну все, все, заканчивайте. Мы же сюда веселиться приехали.
Майлз в килте (его мать наполовину шотландка), как и Клайв, что со стороны последнего не очень мудро. Пусть он и чистокровный шотландец, но уж слишком у него конопатые коленки. И все-таки они с Амритой, судя по их виду, безумно поглощены друг другом. Мерзавцы.
О лорде Крэйгмуре еще ничего не слышно, зато, едва мы начинаем усаживаться за стол, двери распахиваются, и в облаке сигаретного дыма, воздушных поцелуев и черного шелка появляется Оливия.
Очень надеюсь, она не поставит меня в неловкое положение.
Обед удался на славу: дичь с тушеной красной капустой, доброе старое бургундское, пропитанный виски пудинг с лимонным джемом и заварным кремом — то что надо перед бурным шотландским хороводом-рилом.
Разговоры сводятся к одной теме: ради одного ли счастья живет человек? Не знаю, как всплыл этот вопрос, но он вызывает немало ажиотажа. А я-то думал, мы просто соберемся за столом и тихо-мирно посплетничаем об общих знакомых.
Кто-то заявил, что индуизм обречен на вымирание, и Амрита высказалась в защиту своей веры:
— Религия индусов призвана главным образом освящать и украшать нехитрые радости жизни — семью, секс, пищу…
Эдвард покорно склоняет голову.
— Согласен. Значит, религиозные учения, если их верно толковать, идут в ногу с одержимостью современных людей обычными земными радостями.
— Все-таки, на мой взгляд, в священных книгах подразумеваются радости несколько иного рода, — уточняет Амрита. — Мы с вами говорим скорее об удовольствиях: деньги, статус, материальное благосостояние. А вот в том, что касается истинного счастья, мы, боюсь, полные профаны. Из нашей жизни давным-давно ушли ритуалы и святыни. И мы от этого далеко не обогатились.
— А отсюда вытекает, что мы — народ глупый и культурно обедненный, — добавляет Эдвард. — Мудрые люди трудятся ради счастья, как сказал доктор Джонсон [46].
— Кто? Мой доктор Джонсон? — удивляется Клайв.
Все явно забавляются разговором.
Клайв розовеет и берет бокал.
— Я о другом, — говорит он, не в силах скрыть озадаченности: Клайв втайне представляет себе, как было бы забавно, если бы у них с Эдвардом и впрямь был общий лечащий врач.
— Хм… — размышляет Амрита. — Я подозреваю, что Джонсон позаимствовал строчку из Монтеня.
Она само совершенство, согласитесь: кикбоксинг, с полдюжины иностранных языков, палеоантропология, красива и элегантна. Неужели бывают жемчужины без изъянов?
— Но постойте же, — вмешивается Кэт, вероятно, почувствовав, что разговор начинает смахивать на брейн-ринг, — ведь можно считать счастьем тихую размеренную жизнь, которую почему-то путают с мягкотелостью.
— Конечно, в итоге-то дело сводится к покою и умиротворению. Влюбленные находят друг друга, все счастливы, и занавес опускается.
— Нет, правда, — продолжает Кэт. — Почему-то считается, будто счастье бывает только в сказках и дешевых новеллах, а серьезные произведения должны оканчиваться драмой и слезами: героиня обязательно или полоснет себя по венам, или совершит еще что-нибудь в том же роде.
— Совершенно справедливо. Нельзя считать счастье уделом лишь сказочных героев, — соглашается Амрита.
А дальше она рассказывает старую-старую историю, миф о смерти и перерождении, испытании и возвращении к жизни. Я мечтательно слушаю, и кое-что мне становится понятно. Хоть немного, да все-таки проясняется. Наливаю еще вина и думаю о Бет. Я знаю — все пройдет, и я забуду ее — ту, что сидит за столом напротив меня со своим любимым мужчиной и моим другом Майлзом; меня покинут одиночество и пустая задумчивость. Время — хороший лекарь. Потом уже без боли и колебаний я взгляну на прожитое, и история с Бет будет казаться мне не больше, чем приключением, временной проверкой сил, после которой все неизменно возвращается на круги своя, и я оказываюсь там, откуда и начал.
Не я первый попадаю в жернова судьбы, не я последний. Скоро я буду в Лондоне, неторопливо пройдусь по мосту Альберт-бридж, направляясь на вечеринку в какой-нибудь клуб. Влажный весенний ветер взъерошит мне волосы, а я буду идти и улыбаться своим мыслям: как горько и в то же самое время упоительно быть одному и никому не принадлежать. Посреди моста я остановлюсь, облокочусь на перила и стану смотреть вниз.
И вот заключительный кадр: я крупным планом со спины, одинокий, молча смотрю на воду; мое отражение — лишь крохотная тень, а по набережной бегут огоньки, машины мерцают золотом и пурпуром, на волнах пляшут огни городских башен Сити, а над рекой поднимается первый туман. Старая мудрая река повидала на своем тысячелетнем веку много несчастных влюбленных: вот валлийский лучник и его темноокая возлюбленная; белобрысый мальчишка-подмастерье и дочь мэра (их тайные свидания на Лондонском мосту под головами лоллардов [47] у Дробриджских ворот); здесь и молодой баронет, соблазнивший кухарку и влюбившийся сам… Река была и будет немым свидетелем бесконечных исканий, она видела миллионы человеческих душ, большинство из которых, как и я, жаждут жить, жить и еще раз жить. А им отводится ровно столько, сколько положено человеческому телу, и не больше, чем может вынести человеческое сердце. И все эти герои и героини ненаписанных романов торопятся взять максимум из того немногого, что им отведено.
Но тут включают музыку, и мне в партнерши достается Оливия. На другом конце зала отплясывают Бет с Гектором.
Наша мерзавка флиртует как сумасшедшая. Она, как и все мы, не представляет, что такое шотландский рил, и все-таки умудряется двигаться на зависть умело и смотреться на удивление изящно. Мы же, остальные, выделываем потешные неуклюжие кренделя. Гектор с радостью принимает знаки внимания и флиртует в ответ. Может быть, он и гей. Однако, как все геи, Гектор чертовски хорош собой и пользуется любой возможностью пококетничать с женщинами. К тому же не исключено, что он все-таки не стопроцентный гомосексуалист. Клайв рассказал мне, что совсем недавно Гектор пожаловался, будто он сильно обеспокоен тем, как сильно его стало тянуть в женское общество. Как бы снова не стал гетеросексуалом…
Сначала я нигде не мог заметить Майлза. Хотя не припомню, чтобы наш милый здоровяк когда-нибудь любил танцы. Наверное, засел в баре, уплетает соленые орешки и болтает с парнями о регби. Тут я поднимаю глаза, и вот он: мой друг стоит на балконе над нашими головами и, опершись на дубовые перила, смотрит вниз. Только видели бы вы его лицо! У меня мурашки по спине побежали. Бет, похоже, и не догадывается, что ее спутник где-то поблизости. Если бы она поймала такой взгляд!.. Тут же прошла бы охота дурачиться.
— Ну, — начинает Оливия, когда мы с ней, сцепившись локтями, безумно отстукиваем каблуками по полу, — как успехи на профессиональном поприще?
Я вынужден рассказать о случившейся катастрофе. Кажется, она порядком разочарована.
— О, это неизбежно. Боюсь, рано или поздно такое случается со всеми. — Мы снова кружимся в танце, и она продолжает: — Через пару недель уезжаю на Ближний Восток.
— Счастливица.
— Не на отдых, а по делам. Ты не поверишь, сколько в Дамаске английских акварелей девятнадцатого века.
— Много?
— Хотя возникла небольшая проблемка. Давина, моя главная помощница по галерее, ушла в декрет, глупышка. Не знаю, заинтересуешься ли ты… Да я и не навсегда тебя зову… Деньги хорошие.
Ассистент в художественной галерее Пимлико — похоже, мне предлагают работу.
— И, кстати, дорогой, — добавляет она, склонившись к моему уху, — на этой должности гораздо меньше шансов подцепить гонорею.
— О чем болтали? — интересуется Клайв, отирая лоб пунцовым платком.
— О деле, — отвечаю я. — Исключительно о деле.
Новый танец — новый разговор.
— Ну а с личной жизнью как? — спрашивает Оливия.
— Эх, — вздыхаю. — Опять я не у дел.
— И не говори, — продолжает она. — Девушка в зеленом?
— Откуда вы…
— Ты с нее глаз не сводишь.
— С нее все не сводят глаз.
— Да. Но только когда на нее смотришь ты, у тебя лицо становится таким же зеленым, как ее платье. Будто тебя вот-вот стошнит.
— Спасибо, — отвечаю я, улыбаясь сам не зная чему. — Как бы там ни было, а она занята.
— Они с Майлзом счастливы?
— Боюсь, безумно. — Прокручиваю Оливию под своей правой рукой совсем не в такт музыке, но с таким залихватским жаром, какой, на мой взгляд, вполне оправдывает подобный маневр. — Как и Амрита с вашим Третьим.