Я вышел в дождь, терзаемый чувством ужаса и ощущением начавшегося сумасшествия.
Я съездил к отцу, но он тоже не вспомнил Джастина. Ни на одной из моих фотографий его не оказалось. Все упоминания о нем в дневниках, которые я вел в детстве, исчезли. Они не были удалены. Свой почерк я узнал, как и содержание записей, но все происшествия, в которых участвовал Джастин, теперь происходили со мной одним. Джастин как будто и не существовал вовсе.
Охваченный отчаянием, я купил билет на самолет и полетел в Париж, чтобы встретиться с Аленом. Всю дорогу я держал фотографию в потных руках и всматривался в нее до боли в голове. Если бы только Джастин материализовался на своем месте!
Перед тем как самолет пошел на посадку в Орли, я выглянул в окно на крыши Города Света, и, когда снова посмотрел на фотографию, Алена на ней тоже не оказалось.
История повторилась. В квартире Алена и в заведениях, где он любил бывать, никто о нем не слышал.
У меня началась жесточайшая депрессия, продлившаяся месяц. Я все больше склонялся к мысли, что мое выздоровление было ложью и мозг мой поврежден непоправимо. Я старался не думать о том, что происходит, но действительность не отпускала меня ни на минуту. Наконец я понял, что больше не вынесу этого. Чет остался моей последней надеждой хоть в чем-то разобраться.
По крайней мере, он все еще присутствовал на фотографии: мы с ним стоим рядом, положив руки на плечи друг другу. Самый верный способ связаться с ним, решил я, через его работу. Поэтому я позвонил бильд-редактору «Лайфа». Трубку снял раздражительный мужчина, разговаривавший с типичной для ньюйоркцев прямолинейностью. Он сказал, что у него есть номер Чета, и исчез с линии, но, вернувшись со своей телефонной книгой, снова спросил, кто мне нужен.
Я еще раз назвал имя Чета, но на этот раз ответом мне была тишина. Редактор не принимал на работу Чета и даже никогда не слышал о нем. Я попросил секретаря проверить конкретные выпуски журналов, в которых, как мне было известно, публиковались работы Чета, но теперь эти журналы отличались от того, что я помнил, и все снимки в них были сделаны другими фотографами. Я достал свою фотографию и увидел, что теперь с нее на меня смотрит только мое лицо.
Помимо всего, что происходило со мной, меня чрезвычайно беспокоила еще одна вещь: почему только я помнил этих людей? Но нет, это не так, сообразил я. По меньшей мере еще один человек знал их. Он приезжал к родителям Джастина. Наведя кое-какие справки, я узнал, что он также задавал вопросы в Париже и звонил в «Лайф». Ключом к разгадке этой тайны был Ван Димен, и у меня появилось подозрение, что он, возможно, был причиной происходящего. В военной разведке решили спрятать концы и поручили это работавшему на них профессору.
Через какое-то время до меня дошло. Каким-то образом все это было связано с тем, что мы обнаружили в каменном коридоре в самом сердце Железного треугольника. Ван Димен знал, что это. Я думаю, это было ему известно с самого начала. Когда мы бежали от туннелей к вертолету и не могли понять, почему там не было пилотов… Не могли понять, сколько с нами прилетело солдат… Всех их стерли точно так же, как Джастина, Алена и Чета. Мы не могли их вспомнить, потому что они не существовали.
Ощутимая часть моих американских долларов ушла на поездку в аэропорт на старой машине, забитой куриными клетками. Каким-то образом нам удалось проехать по улицам, запруженным людьми, выносящими кровати из богатых домов, сливающими бензин из машин, разбрасывающими конфетти из теперь не имеющих никакой ценности южновьетнамских денег.
Я пробился сквозь давку у ворот аэропорта. Вокруг галдеж, гневные крики, мольбы о помощи. Люди хотят знать, почему их бросают. Военные полицейские, увидев мое журналистское удостоверение, пропустили меня, и я бросился бежать по бетонированной площадке сквозь вонь горючего и оглушительный рев самолетных двигателей, думая о том, когда я исчезну из этого мира, как звезда на рассвете. Почувствую ли я что-то? Прикосновение холодных когтей к шее? Будет ли что-нибудь после этого мгновения? Или же наступит полное небытие и «никогданесуществование»?
Бегая вдоль рядов мужчин, одетых в белые рубашки с короткими рукавами и черными галстуками, и очень немногих женщин, не накрашенных и заплаканных, я начинаю думать, что Ван Димен уже давно позаботился о своей безопасности и покинул страну. Но вдруг я увидел сверкающую на солнце копну седых волос, он повернулся и посмотрел прямо на меня, как будто я его позвал. Но он не убежал. Наоборот, лицо его на миг озарилось, он улыбнулся, но тут же снова погрустнел и протянул ко мне руки.
В стороне от толп мы смотрели друг на друга. Я пытался заставить себя не дрожать. Не знаю почему, но слова застряли в горле.
— Мальчик мой, — неожиданно тепло произнес он. — Мне говорили, вы находились на грани смерти. — Увидев выражение моего лица, поспешно добавил: — Разумеется, вы хотите услышать ответы.
— Я хочу спастись. — Мой голос задрожал, как у испуганного ребенка.
Он по-отцовски положил ладонь мне на плечо.
— Я пришел к вам, чтобы все объяснить. Сначала я разыскал ваших друзей. К одному опоздал, но с французом и американцем успел поговорить перед концом.
— Вы убили их!
— Нет. Я пытался все исправить. — Он отвернулся и посмотрел на самолет, медленно наполнявшийся людьми, «больше всего желая оказаться в нем», — подумал я. Когда он повернулся обратно, в глазах его стояли слезы. — У вьетнамцев есть легенда о тварях-вампирах, которые питаются самой жизнью. Название их переводится примерно как Зубы звезд, но мифы только намекают на их истинную природу. Это не такие вампиры, как представляете вы или я. Эти существа вплетены в саму ткань нашей действительности… молчаливые тени, движущиеся позади нарисованных декораций.
— Они забрали Джастина… — Я сделал глоток воздуха, чтобы унять дрожь.
— Они способны изъять жизнь из самого бытия.
— Как же я могу их помнить?
— Возможно, ваши раны… — Он пожал плечами. Мы оба понимали, что это не имело значения.
— А вы?
Он опустил руку в карман куртки и достал амулет, который я нашел в одной из каменных камер.
— Это меня оберегает и помогает видеть истину. Такие штуки висели во всех комнатах. Когда вьетконговцы нашли это место, они их сняли, освободив то, что было заточено внутри.
Я вспомнил репортажи о том, как провалилась операция «Сидар-Фолс» из-за того, что, когда американские войска вошли в Железный треугольник, готовые к решающей битве, врага там не оказалось. Они растворились в джунглях, отступив задолго до начала атаки. Однако теперь я начал понимать, что это была неправда.
— Когда разведка донесла, что коммунисты в самом сердце Железного треугольника нашли что-то невероятное и опасное, было принято решение изъять потенциальное оружие для возможного использования Западом.
— Оружие? — ошеломленно переспросил я. — То, что обладает силой, о которой вы говорите?
— Любого человека можно переубедить, нужен лишь подходящий стимул, — продолжил он ровным голосом. — Я не дурак. Однако и я подвержен слабости, которая делает нас теми, кто мы есть. Мелкие страхи присущи как идиотам, так и умнейшим из людей. Я хотел, чтобы на земле воцарился мир. Видя открытый бунт молодежи, видя, как хаос охватывает Восточную Азию, я был готов на многое, чтобы остановить эту волну. — Он снял очки и потер глаза. — Но я не знал, что есть люди, готовые на большее.
Еще один взгляд на самолет на взлетно-посадочной полосе, уже почти переполненный. Мне захотелось наброситься на него с кулаками из-за его бессердечия и холодности.
— Да, я помог им сдержать эту силу. Понимаете, я считал, что поступаю правильно. Но использование этой силы зависело только от них. В конце концов, я им нужен был только поначалу. — Он сделал глубокий судорожный вдох. — Вы знаете, что Киссинджер собирался использовать здесь ядерное оружие? Можете представить, какие были бы потери среди мирного населения. Такие вещи не волновали людей, с которыми я работал. Для них главным было навести порядок, любой ценой. Жестокие люди. — Он покачал головой, как будто все еще до конца не верил в то, что случилось. — Я слышал, что произошло в Кентском университете в Америке. Что происходило во имя порядка. Жестокие, жестокие люди. Они не знали, как управлять этой силой, но им пришлось научиться. Им нужно было, пока еще оставалось время, провести испытание здесь, во Вьетнаме…
Тут меня осенило. На нас проводили эксперимент.
— Как только я узнал, что они задумали, я попытался остановить их. И, разумеется, превратился в помеху. Мне пришлось принять определенные меры.
— Вы перешли на другую сторону?
— Вы говорите о политике, а я — о моральном абсолюте. Я перешел не к врагу. Я пережил один из тех моментов, когда яркий свет озаряет твои темные глубины. То, что я увидел, мне не понравилось. Есть вещи пострашнее отсутствия порядка. И есть вещи пострашнее смерти.
