— Прошу прощения, — сказала я уже гораздо тише. — Если вы направили ее не к Кристофу, то к кому же? Ведь это Кристоф направил ее к вам.
— Это было очень трудное решение, мне пришлось выбирать между онкологом и хирургом-педиатром. Может, впоследствии окажется, что я ошибся, но я решил в пользу последнего. Я направил ее на Грейт-Ормонд-стрит.[32]
— Грейт-Ормонд-стрит? Это же не должен быть простой педиатр.
— Состояние Анджелины не относится к компетенции мистера Раднора.
— Да нет же, относится!
— Нет. Говорю вам, не относится.
— Но почему?
Он вздохнул.
— Когда мы разговаривали у меня в кабинете, ваш муж упомянул нечто такое, что мне хорошо запомнилось.
— Мой муж не имеет к этому никакого отношения.
— Мать Анджелины жила возле свалки химических отходов — вот что он сказал. Гербицидов. Диоксинов. Помощники Ричарда Шпитца вам все это объяснят, — сказал он. — Они видели результаты МРТ и очень заинтересовались. Они действительно хотят…
— Ричард Шпитц? — перебила я. — Вы сказали — Ричард Шпитц?
— Да. Ричард Шпитц.
— Боже мой! — рассеянно произнесла я, глядя на деревья, которые ветер сгибал почти пополам. Мне все стало ясно. Одна моя подруга когда-то работала у Ричарда Шпитца, и я теперь точно знала, о чем говорит Гай. — Боже мой! Теперь я поняла.
— Что вы поняли?
— Откуда там кость. Вот почему она до сих пор жива. Вот почему.
Гай Пикот был прав: Кристоф не имел отношения к уродству Анджелины. Ее «хвост» вовсе не был опухолью. И не имел ничего общего с расщеплением позвоночника. Это означало, что все мои усилия были простой тратой времени. Абсолютно все.
ОУКСИ
1
Когда я вышел из третьей спальни, на лестничной площадке было темно — свет не горел. Слабый дневной свет пробивался только из ванной, где дверь была открыта и слышался плеск воды. Я знал, кто там находится. Я ведь не дурак — я знал, кто там собирается принимать ванну. Тогда почему же я просто не вернулся к своей работе? Ну нет! Для Джо Оукса это было бы слишком просто.
Неслышно сделав шаг вперед, я остановился в дверях. Она была там, окутанная паром, склонившаяся над ванной, чтобы попробовать воду, полотенце обернуто вокруг талии. То, что кто-то стоит у двери, она почувствовала через секунду или две, а почувствовав, застыла на месте. Она не подняла глаз, руки ее неподвижно лежали в воде. Краска медленно поползла по ее обнаженным плечам и длинной шее, подбираясь к коротко обрезанным волосам. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она выпрямилась и повернулась ко мне.
Мы долго стояли молча, оба не знали, что сказать. В ее глазах стояли немые вопросы, маленький треугольный подбородок был почти прижат к груди, ее била сильная дрожь. Тем не менее она не сводила с меня глаз. Сделав глубокий вдох, она отвела назад плечи, словно собрала все свое мужество. По-прежнему не отрывая от меня глаз, она слегка повернулась, опустила руку и одним движением приподняла полотенце вверх — до самой талии, так что я мог видеть все: ее обнаженные ноги и то место, где разрастание соединялось с копчиком.
— Черт! — Сделав шаг назад, я прислонился к перилам. — Черт… — Опустив голову, я уставился в пол, кровь бросилась мне в лицо. — Послушай… — пытаясь подобрать нужные слова, начал я, но мой голос звучал слабо и безжизненно, словно я был пьян. — Послушай, мне очень жаль. Ты неправильно меня поняла. Ты должна знать, что я люблю свою жену. Я действительно люблю свою жену…
2
В начале девяностых, когда я заканчивал университет, по общежитиям ходила одна книга — «Энциклопедия необычной сексуальной практики». Ее написала какая-то женщина-сексолог, скрывавшаяся под не слишком правдоподобным именем Бренда Лав[33] («Ага, конечно, — говорили все старшекурсники, — именно так ее и зовут»). У всех эта книжка была в списке, обязательном для чтения. «Там полно поразительных вещей, которые можно проделывать своим пенисом», — говорил Финн, посылая мне из Штатов экземпляр этой книги. Заключительную фразу из раздела «Зоофилия» (или по-простому «скотоложство») все старшекурсники постоянно цитировали друг другу на ухо: «Рискованно заниматься сексом с партнером, который обладает низким интеллектом, большой силой и легко поддается панике…»
«Зоофилией называется секс между людьми и животными, обычно он принимает большее число форм, чем секс между людьми. Некоторые из наших предков считали, что секс с животными обладает мистической силой…»
Существуют различные виды зоофилов, и если вы считаете, что с головой у вас все в порядке, то можете просмотреть эту энциклопедию и прочитать все об андрозонах, авизодомистах, зоосадистах, формикофилах, некробестиалистах, офидицистах. Но была одна вещь, о которой я периодически вспоминал, — это гинозоон. У римлян была такая мания; гинозоон — это самка животного, обученная сексу с человеком.
В университете я прочитал «Энциклопедию необычной сексуальной практики» от корки до корки — о ребятах, которые не могут кончить без электрошока, без секса в подмышку или без того, чтобы вылизывать глаз своего партнера (надо же такое придумать! Было бы у меня столько фантазии!). Где-то в моем лондонском кабинете до сих пор лежит экземпляр этой книжки, но уже много лет я о ней не вспоминал. Вплоть до сегодняшнего дня. Теперь я вспоминал о ней снова и снова, до тех пор, пока в голове не начинало стучать. Я думал о гинозооне. О гинозооне.
«Дисморфофилия (от греч. дис — отклонение, нарушение; морфо — форма; филия — влечение). Обозначает сексуальное возбуждение, вызванное физическими дефектами партнера. [Связана с акротомофилией и апотемнофилией.] Сильное чувство сострадания или страха может заставить дисморфофилов спутать свое возбуждение с сексуальным. Одни чувствуют себя эмоционально защищенными либо хозяевами положения, поскольку партнер не имеет возможности уйти к кому-то другому. Другим нужно кормить или спасать сексуального партнера, чтобы испытывать к нему привязанность, а некоторых привлекает просто чувство новизны…»
Я вышел прямо под проливной дождь, совершенно не представляя, куда, собственно, иду. Я просто сел в машину и поехал, не думая, куда сворачиваю, толком не замечая окрестностей. Я хотел выехать на дорогу, оставив позади и Лекс, и Анджелину. Когда Лекси позвонила, я выключил телефон, бросил его на пассажирское сиденье и поехал дальше. Все дальше и дальше, увертываясь от грузовиков и автобусов, слушая компакт-диск с записями «Мэссив этэк»,[34] пока он не просверлил дыру у меня в голове. Я даже не заметил, что дождь ослабел и стал едва моросить, проезжающие мимо машины погасили фары, а из-за облаков выглянуло тусклое осеннее солнце. До меня не доходило, что я двигаюсь на запад. И лишь когда прошло уже два часа, я посмотрел на знак и сбросил скорость. Почтовое отделение в Ардферне. Я оказался на полуострове Крейгниш. Волоски у меня на руках встали дыбом. Что-то привело меня сюда, словно это было то место, куда я должен был вернуться.
Еще больше замедлив ход, я проехал немного дальше. Я не был здесь с той самой ночи, когда вернулся, чтобы забрать Лекси. Сейчас, осенью, подъезд к бунгало лучше просматривался с дороги. Свернув, я поехал по нему, чтобы взглянуть на бунгало, постепенно проглядывающее из-за деревьев, вид у него был мрачный, окна стали грязными после прошедшего дождя. Это было последнее место, где я проспал всю ночь, не ворочаясь, словно узник после пыток, и не размышлял о Малачи Даве или о его дочери. С тех пор бунгало не сильно изменилось.
На середине дорожки я заглушил мотор, поставил машину на ручной тормоз и посмотрел вперед. Теперь, когда мне больше не нужно было вести машину, меня начало трясти. Была середина дня, и шторм, должно быть, ушел на восток. Под лучами солнца капли дождя на деревьях сверкали, словно бриллианты. На другой стороне залива на берегу сверкнула цветная вспышка. Я смотрел на нее и думал о Лекс, плакавшей под дождем в Думбартоне, когда я уезжал. Сжав кулак, я приложил его к виску, желая себя ударить, желая выбить из головы дурные мысли.
— Ты тупой козел!
Уже много лет я не видел ее плачущей. Так плачут, пережив потрясение, я сам так плакал после увиденного на острове Свиней. Я никогда не желал ей этого. Никогда. Я посмотрел на телефон, по-прежнему лежавший на пассажирском сиденье. Что мне теперь делать? Может, просто повернуться, взять телефон и сказать: «Мне очень жаль, детка, но я собирался сказать тебе об этом уже много месяцев: наш брак можно спустить в унитаз»? Или, может, солгать? Ложь бы ей понравилась. С ложью ей было бы лучше. Я потянулся к телефону и чуть было его не взял, но что-то заставило меня остановиться. Нечто такое, на что я до этого толком не обращал внимания. Опустив руку, я медленно, очень медленно — эта мысль пронзила меня словно молния — поднял глаза на залив.
