Все эти предстоящие заботы угнетали отца. До этой минуты он еще ни о чем не думал — так он был сражен свалившимся на него несчастьем. Но по мере того как вместе с едой к нему возвращались силы, он начинал отдавать себе отчет в том, что ожидает его, если болезнь матери затянется. Он ведь совсем один. Будут ли ему помогать соседи? Часто ли станет приходить Мишлина? А служанка госпожи Робен? Она, конечно, сильна, как бык, да только ведь если она будет ходить регулярно, то придется ей платить.
Отец покончил с едой. Налил себе полстакана вина. Сваренного кофе в доме не было, и он растворил в вине два куска сахару и немного разбавил водой. Это верно: ему необходимо подкрепиться.
Он выпил вино, закурил сигарету, которую вытащил из пачки, оставленной Робеном, и взглянул на будильник. Половина первого, а сестры все нет. Долго же она собирается, а ведь доктор говорил, что укол надо сделать как можно скорее…
Отец торопливо убрал со стола, загасил сигарету, положил окурок в жестянку с табаком и пошел в спальню.
Лицо у матери резко изменилось. Из багрового оно стало очень бледным. Землистые щеки запали, нижняя губа отвисла. Веки были сомкнуты, из полуоткрытого рта вырывался слабый стон.
Отец осторожно протянул руку и коснулся ее плеча:
— Тебе нехорошо?.. Что с тобой?.. — Он наклонился над ней и уже громче повторил: — Что с тобой?..
Веки у матери чуть вздрогнули, но так и не поднялись.
Старик еще немного постоял в нерешительности, потом, охваченный страхом, быстро вышел из спальни, сбежал по лестнице и выскочил из дому, даже не надев куртки и сабо.
56
Шлепая ночными туфлями по уже затвердевшей мерзлой земле, отец быстро добежал до конца сада. Войдя во двор к Робенам, он увидел в окне лицо их сынишки. Мальчик обернулся, и тотчас же Робен приоткрыл окно.
— Идите скорее, — крикнул отец. — Дело плохо!
— Жена уже спускается!
Отец повернулся и пошел к дому. На полпути госпожа Робен догнала его.
— Что случилось?
— Боюсь, что бедная моя жена кончается.
На последнем слове голос отца пресекся.
— Сестра еще не приходила?
— Нет… Нет… Никого не было. Так вот и будем помирать одни-одинешеньки.
Госпожа Робен бросилась бежать. Отец не поспевал за нею. Сгоряча он не почувствовал холода, а сейчас сильный ветер, дувший прямо в лицо, не давал ему дышать, колол щеки, как иголками, проникал сквозь шерстяную одежду. От холодной земли стыли ноги в ночных туфлях.
В кухне ему пришлось остановиться и немного передохнуть — он приложил одну руку к груди, а другой ухватился за край стола.
Он слышал, как у него над головой ходит госпожа Робен. Потом дверь спальни отворилась, и молодая женщина позвала его:
— Господин Дюбуа! Вам надо подняться сюда.
Отец медленно поднялся по лестнице. Он ни о чем не думал. Он даже не ощущал больше ни страха, ни мучительной боли в груди от холодного ветра.
Дверь спальни была распахнута настежь. Госпожа Робен неподвижно стояла возле кровати — она повернулась и сделала два шага навстречу отцу. Он остановился, и тогда она медленно сказала:
— Господин Дюбуа… Ваша жена скончалась.
Отец взглянул на кровать. Мать лежала все в той же позе. Только рот у нее был теперь широко раскрыт. Веки были плотно сомкнуты, а лицо еще бледнее, чем тогда, когда он ее покинул.
— Господи боже… — прошептал отец. — Господи боже, умереть вот так…
Госпожа Робен беззвучно плакала.
Так они стояли, не произнося ни слова, не шевелясь, как будто присутствие матери парализовало их, Она умерла. Умерла одна. Пока он бегал за соседями. Теперь все кончено. Больше ничего нельзя сделать. Он ждал. И даже не знал, чего он ждет.
В распахнутую дверь вливался холод, он заполонил комнату. Наконец госпожа Робен шагнула к двери и тихо сказала:
— Спустимся… Пойду позвоню вашей невестке.
Она стала спускаться, и отец — следом за ней. Когда они дошли до нижней ступеньки лестницы, скрипнуло крыльцо под чьими-то шагами. Госпожа Робен открыла входную дверь.
Вошла монахиня в темно-коричневом платье и белом чепце. В руках у нее был небольшой кожаный саквояж, она поставила его на стол и сказала:
— Нам сейчас позвонили и просили прийти…
Госпожа Робен прервала ее:
— Слишком поздно, сестра… Бедная мадам Дюбуа скончалась.
Монахиня не выразила удивления. Она молитвенно сложила руки под висевшими на шее четками и спросила:
— Давно это случилось?
— Нет, думаю, всего несколько минут назад.
Наступило молчание. Губы монахини беззвучно шевелились. Отец подумал, что она, верно, молится.
Немного погодя госпожа Робен с дрожью в голосе спросила:
— Не понимаю, почему вы не пришли раньше. Ведь это совсем близко.
— Раньше? Разве я вам не сказала, что нам позвонили всего десять минут назад?
Монахиня была невысокого роста, полная, круглолицая и румяная. Из-под чепца поблескивали карие глаза. Она переводила взгляд с отца на госпожу Робен.
После некоторого колебания госпожа Робен снова сказала:
— Возможно, утром у вас никого не было.
— Никого не было? Да у нас всегда кто-то на месте. Вы же отлично знаете.
Отец встретился глазами с госпожой Робен.
Она уже не плакала. Лицо ее стало суровым. Отец почувствовал, что ноги у него подкашиваются, он тяжело опустился на стул и прошептал:
— Господи боже мой… Господи боже мой, неужели это возможно… Умереть вот так… умереть вот так…
— Вам понадобятся наши услуги? — спросила монахиня.
Отец растерянно пожал плечами и бросил взгляд на госпожу Робен, которая сухо сказала:
— Я полагаю, что у монахинь есть опыт в таких делах…
— Конечно, — поспешил сказать отец, — так будет лучше.
Госпожа Робен все так же пристально смотрела на него, потом спросила:
— Позвонить вашей невестке?
— Если можно.
Соседка направилась к двери.
— Будьте любезны, — обратилась к ней монахиня, — позвоните также нашей настоятельнице. Объясните ей в чем дело, и она пришлет мне в помощь другую сестру. Мне не придется ходить за ней, и господин Дюбуа не будет тут один.
Она назвала номер телефона, и госпожа Робен вышла, даже не оглянувшись.
57
Отец объяснил монахиням, что все необходимое они найдут в шкафу, стоящем в спальне. Сам он не в силах был подняться по лестнице. Все время кто-то приходил, уходил. Госпожа Робен, ее служанка. Потом появились Поль с шумно причитавшей Мишлиной.
Старик понял, что она говорила о какой-то медицинской сестре, живущей на улице Вальер, которой в тот день не оказалось дома. Она говорила быстро и громко. Временами останавливалась, чтобы всплакнуть или ответить на вопросы монахини. Выбрав минуту, Поль подошел к отцу и сказал:
— Покойницу нельзя оставлять наверху. Будут приходить люди, а лестница у нас неудобная. Надо положить ее в столовой.
— Но там нет кровати, — заметил отец.
— По-моему, в комнате Жюльена стоит односпальная кровать.
— Стоит.
— Вот мы и снесем ее вниз.
— Как же ты это сделаешь?
— Не беспокойся. Я сам всем займусь.
Отец понял, что ему лучше ни во что не вмешиваться. Жена умерла меньше часа назад, и вот в доме уже все перевернуто вверх дном. Он чувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Вокруг шумели, разговаривали, суетились. Как будто смерть всех закрутила, завертела, вовлекла в какой-то жуткий хоровод, в котором только он один не принимал участия.
Он увидел, как Поль и служанка Робенов выносят стол из столовой, сняв с него ковровую скатерть в красных цветах и опустив откидные доски.
— Ведь вы не поставите его просто во дворе? — робко спросил отец.
— Конечно, нет, — сказал Поль. — Не беспокойся. Мы поставим его в сарай.
И они понесли стол.
— Ах, да я и не беспокоюсь, — пробормотал отец, — к чему мне теперь этот стол.
В этой сутолоке двери все время были открыты настежь, и холодный зимний воздух наполнял кухню. Отец несколько раз начинал кашлять. Хоть он и подбрасывал дрова в топку, хоть и подсаживался к плите, его знобило.
Из спальни спустилась в кухню госпожа Робен и предложила отцу пойти к ним.
— Вы вернетесь, когда все будет сделано, — сказала она.
— Нет. Я хочу остаться здесь.
Когда отец увидел, что служанка Робенов и та из монахинь, что помоложе, сносят сверху уже обряженную во все черное и посаженную на стул покойницу, горло у него сжалось. Он встал, машинально стянул с головы каскетку, его тело сотрясли рыдания, которые наконец излились в слезах.
— Господи боже… Господи боже… Бедная моя старушка… Нет, не ей первой следовало умереть…
— Слушай, не плачь, не то опять раскашляешься, — сказал Поль, подходя к отцу. — Слезами горю не поможешь… Рано или поздно все там будем.
