— Конечно, нет, — сказал Поль. — Не беспокойся. Мы поставим его в сарай.
И они понесли стол.
— Ах, да я и не беспокоюсь, — пробормотал отец, — к чему мне теперь этот стол.
В этой сутолоке двери все время были открыты настежь, и холодный зимний воздух наполнял кухню. Отец несколько раз начинал кашлять. Хоть он и подбрасывал дрова в топку, хоть и подсаживался к плите, его знобило.
Из спальни спустилась в кухню госпожа Робен и предложила отцу пойти к ним.
— Вы вернетесь, когда все будет сделано, — сказала она.
— Нет. Я хочу остаться здесь.
Когда отец увидел, что служанка Робенов и та из монахинь, что помоложе, сносят сверху уже обряженную во все черное и посаженную на стул покойницу, горло у него сжалось. Он встал, машинально стянул с головы каскетку, его тело сотрясли рыдания, которые наконец излились в слезах.
— Господи боже… Господи боже… Бедная моя старушка… Нет, не ей первой следовало умереть…
— Слушай, не плачь, не то опять раскашляешься, — сказал Поль, подходя к отцу. — Слезами горю не поможешь… Рано или поздно все там будем.
— И все-таки я ведь старше, мне туда первому надо бы. Он говорил, захлебываясь от рыданий, которые разрывали ему грудь.
Когда все было закончено, его позвали в столовую. Кровать стояла посреди комнаты, там, где прежде был стол. Мать в черном платье лежала на белоснежной простыне. Почти такая же бледная, как белое полотенце, которым был подвязан ее подбородок. Запавший рот казался прямой и узкой черной полоской. Ночной столик был покрыт салфеткой. Горевшая на нем свеча освещала лишь половину лица усопшей. Рядом с медным подсвечником стояло блюдце с водой, куда монахини положили веточку букса.
Старшая из монахинь подошла к отцу. Он знал ее в лицо, потому что часто встречал на улице. Она приходила к ним в сад за цветами и фруктами, которые мать дарила сиротам.
— Ее не успели соборовать, — сказала монахиня, — но мы станем молиться за упокой ее души… Мы ее хорошо знали. У нее было доброе сердце. Она хоть и небогата была, но всегда умела найти более бедных, чем она, и помогала им… И господь воздаст ей за это.
Монахиня умолкла. Отец поднял на нее глаза. Это была женщина лет пятидесяти. Белый чепец обрамлял ее квадратное лицо, он закрывал виски и был подвязан под подбородком, подчеркивая жесткость черт. Она вполголоса читала молитвы, и ее темные глаза, устремленные на покойницу, время от времени впивались в лица Поля и Мишлины, которые стояли рядышком по другую сторону кровати. Монахиня была видна отцу только сбоку, и все же ему казалось, что ее взгляд, исполненный милосердия, пока она смотрела на мать, выражал упрек, едва он падал на лицо его сына и невестки. Они же стояли потупившись. Так прошло несколько долгих минут, потом в дверь кухни постучали, и Мишлина вышла из комнаты, сказав:
— Не беспокойтесь, я схожу и узнаю, кто это.
Она скоро вернулась вместе с мадемуазель Мартой, которую вела под руку другая соседка. Мадемуазель Марта плакала. Она окропила усопшую святой водой, потом подошла к отцу и зашептала:
— Господи Иисусе, до чего же мы бренны на этой земле… Еще в субботу я видела, как мадам Дюбуа шла на работу… Она совсем не казалась больной… И вот сегодня ее уже нет… До чего же мы бренны.
Старушка умолкла. Наступило долгое молчание, потом та монахиня, что постарше, осенила себя крестным знамением и вышла.
Отец смотрел на руки жены. Эти большие руки с искривленными пальцами и распухшими суставами были сложены на груди… Казалось, четки с фиолетовыми бусинами сплели между собой ее пальцы. Колеблющееся пламя свечи плясало на распятье из мельхиора, которое увенчивало четки.
Отец почувствовал, что кто-то взял его под руку.
— Пойдемте, — сказала монахиня. — Здесь надо открыть окно… Пойдемте, а то еще простудитесь.
58
До самой ночи отец просидел на своем обычном месте, глядя то в окно — на тот клочок земли, где утром упала мать, то на решетку топки. Служанка Робенов, выйдя за сабо матери, принесла также и оброненный ею нож. Ветер по-прежнему терзал испанские артишоки. Теперь полопались другие веревки и мешки снесло в сторону, они валялись на грядках или катились в направлении колодца. Ветер разметал солому. В саду бесчинствовала зима.
В кухне все время толклись люди, входили, выходили. Отец даже не поднимался с места.
Поль попросил у отца бумаги, необходимые для того, чтобы выполнить формальности, связанные с похоронами, и адрес Жюльена, которому надо было послать телеграмму. Старик сказал:
— Все это лежит в ящике буфета, в столовой. Там и письма Жюльена, на конвертах есть обратный адрес. Принеси сюда ящик, мы здесь быстрее найдем.
Поль вместе с женой пошел в столовую. Они пробыли там несколько минут. Отыскали нужные бумаги и конверт, после чего Поль ушел.
Отец встал со стула только при появлении священника. Он снял каскетку и опять заплакал.
Священник пробыл недолго. Стемнело. Мишлина проводила его до крыльца. Вернувшись в кухню, она сказала:
— Вот и снег пошел.
— Только этого не хватало, — отозвался отец.
Он встал, зажег керосиновую лампу и закрыл ставни. За окном носились по ветру пушистые снежинки.
Поль вернулся около семи вечера. Глаза его блестели, и от него разило вином. Он объявил, что все сделано.
— Домой ты заходил? — спросила Мишлина.
— А как же. Служанка пришлет нам ужин сюда. Отец поест и ляжет. А мы с тобой посидим возле покойницы.
— Тут еще наши соседи обещали прийти, — сказал отец.
— Это ни к чему, — буркнул Поль. — Зачем беспокоить людей, вытаскивать их из дому ночью, да еще в такую погоду… Мертвых этим все равно не вернешь.
Зашло еще несколько человек, потом рассыльный Поля принес корзинку с едой. Мишлина согрела ужин, и все трое поели. Уходя, служанка Робенов затопила печь в спальне и приготовила отцу постель. Мишлина дважды поднималась наверх с коптилкой, чтобы подбросить дров. И всякий раз она говорила:
— Что за фантазия жить без электричества!
Отец ничего не отвечал. Он все время порывался спросить Мишлину, почему она сразу не прислала сестру, как обещала, но не решался. Он припомнил, что, когда она вернулась, она все твердила о какой-то медицинской сестре. Он толком не понял, о чем она говорила, но боялся своим вопросом рассердить невестку. И все-таки каждый раз, когда их взгляды встречались, у отца что-то подступало к горлу.
Вскоре после ужина пришел Робен с двумя другими соседями. Они окропили усопшую святой водой, потом Мишлина и Поль принесли из столовой стулья.
— Может, что-нибудь выпьете? — предложила Мишлина.
Поль взглянул на отца и спросил:
— У тебя, верно, найдется в погребе несколько бутылок? Я спущусь и принесу одну.
Мужчины запротестовали. Не станут они пить вино в такой поздний час.
— У меня сварен кофе, — сказала Мишлина.
— Вот это самое подходящее, — отозвался Робен, — раз мы пришли провести ночь возле покойницы.
— Незачем вам сидеть возле покойницы, — сказал Поль. — Незачем. Выпейте с нами кофе, а потом все пойдут спать. И отец тоже… Мы с женой останемся тут, возьмем шезлонг… Какой смысл проводить всю ночь без сна. Это уже отживший обычай.
Соседи переглянулись, потом посмотрели на отца, и он прочел в их взглядах вопрос.
— Право, не знаю, — пробормотал он. — Раз уж Поль с женой решили остаться, пожалуй, в такой холод вам и вправду не стоит целую ночь не спать.
Наступило неловкое молчание. Мишлина налила соседям кофе, а отцу подала липовый отвар. Кто-то заговорил о войне. Беседа на некоторое время оживилась. Говорили об освобождении Страсбурга и о том, что 1-я французская армия ведет бои в районе Зундгау. Это название упоминалось несколько раз, но отцу оно ничего не говорило. Он только понял, что оно имеет какое-то отношение к Эльзасу, однако расспрашивать не решился. Он лишь слушал. Толковали о войне, о том, что зима может задержать продвижение союзников, но война была от него бесконечно далека. А вот зима и вправду наступила. Она, можно сказать, действительно наступила в это самое утро. Не успел он еще ее почувствовать, как она уже отняла у него жену. А из-за чего? Из-за нескольких артишоков, которые в конце концов все равно замерзнут.
Отец вскоре перестал следить за беседой соседей и сына. Мысленно он вновь переживал минувший день с того самого часа, когда поднялся. Он вновь с необыкновенной отчетливостью видел каждое самое незначительное событие. Вновь видел каждое движение жены. Слышал каждое ее слово. Он дошел до той минуты, когда она надела свое суконное пальто, чтобы выйти из дому, и тут слова, произнесенные ею, сами всплыли в памяти без всякого усилия с его стороны.
Тогда отец перестал разматывать клубок воспоминаний и снова вернулся к действительности. Соседи обсуждали вопрос о национализации угольных шахт на севере страны. Он немного послушал, потом поднял руку и спросил:
