Кошачьи мисочки стояли повсюду. В дежурной части, в пультовой, в комнате отдыха резерва. Запасов харчей тоже хватало. Случись атомная война, кот, наверно, пережил бы всех.
Сотрудники баловали и любили кота, считая его неофициальным талисманом агентства.
— «Феликса» с курицей, которая в желе, — сделал выбор Брагин.
Опять хотел забраться в почту, и опять не дали. В дверь чередой пошли заместители, начался новый рабочий день. Вопросы, ответы, финансовая чехарда, игра российских законов в одни ворота — державные. А клиенты, а объекты, а друзья-товарищи менты, а сопровождение ценных грузов куда Макар телят не гонял… Затем, уже ближе к полудню, когда Брагин собрался на обед, за дверью истошно заорали, с напором поскреблись — и пожаловал отоспавшийся Кузя. Пришёл, естественно, не просто так, за вниманием и кормом насущным.
— Сколько можно жрать, может, у тебя глисты? — зверски глянул на него голодный Брагин, однако делать нечего — и покормил, и механическим мышом позабавил. А куда денешься, меньший брат, почти родня… Посмотрел, как кот устраивается на ноутбуке, обречённо махнул рукой и, не пытаясь согнать с лица невольную улыбку — «Нет, это, блин, не ЧОП „Эвкалипт“. Это какой-то кошкин дом!» — наконец вышел наружу.
Кто не знает, что такое питерский июль, тому, как говорится, лучше и вовсе не знать. Всю последнюю неделю простояло плюс двенадцать градусов, и каждый день лил дождь. Моросило даже под утро, пока Брагин истязал себя на турнике и таскал по ореховским улицам кирпичи, но сейчас тучи унесло, ветер стих и городу улыбалось проглянувшее солнце. Неужели всё-таки лето?..
В кафе «Забава», расположенном по соседству, безбожно морозили кондиционеры, зато на столах всегда были чистые скатерти, а из кухни благоухало картошкой, борщом, котлетами, селёдкой, блинами, выпечкой и вообще всем, чего может пожелать человеческая душа; имелось специальное меню для вегетарианцев и даже зелёные коктейли для сыроедов. Сотрудники «Эвкалипта» когда-то пресекли в кафе попытку поджога, и теперь их порывались кормить здесь бесплатно. Брагин сделал заказ и подумал о том, что на самом деле никто не стряпал лучше, чем Настя, дочка его соседа по ореховской улочке.
Он помнил, как всего через день или два после его вселения в домик она подозвала его к забору и совершенно неожиданно протянула закутанную в полотенце кастрюльку. Под крышкой обнаружилась порция горячего, по всем канонам приготовленного ферганского плова. Когда они с Кузей доели нежданную благодать, на смену пустой кастрюльке прибыл чугунок, и обычная с виду перловка на вкус оказалась пищей богов.
На третий раз Брагин догадался, что девушка была слепая.
С той поры он повадился таскать Насте из города то конфеты, то фрукты и переделал одну из секций забора, устроив в глухом полотне подобие форточки. Даже сотворил несусветную глупость — подловил на улице Клёнова-старшего, седого неулыбчивого мужика, поздоровался и по-соседски предложил всемерную помощь, от поиска хороших врачей до физической подмоги по хозяйству. Разговор не продлился и пяти минут; Брагину хватило, чтобы понять: его успели за что-то активно невзлюбить и контактов с Настей вовсе не одобряют. Уважая родительскую волю, Брагин твёрдо собрался взять под козырёк, но… на другой день Анатолий Ильич куда-то уехал, и спустя полчаса Настя уже стояла у «форточки» с дымящимся горшочком в руках. Брагин, чинивший крышу, отложил гвоздодёр и кувырком скатился к ней по стремянке. Куда и подевалась вся его твердокаменная решимость…
…Рядом с кафе, наискось через улицу, располагался кондитерский магазинчик с невероятно оригинальным названием «Шоколадница». Здесь Брагин был постоянным покупателем, продавщицы с ним приветливо здоровались. Нырнув в низенький полуподвал, он купил килограмм сырных палочек (Настя пекла их гораздо вкусней магазинных, но почему-то с удовольствием ела покупные, видимо ради разнообразия), убрал их в пакет и… сам себе удивляясь, по неожиданному душевному движению присовокупил шикарный большой торт. С персиками, ананасами и со взбитыми сливками.
И уже у себя в кабинете, задумчиво убирая покупки в холодильник, вдруг спохватился, посуровел, скривился, как от зубной боли. «Ну вот, опять начинается. Заигрываем, блин, бес в ребро. Заходим козырно, с торта…»
Когда-то Брагин полагал, что испытывает к юной соседке исключительно отцовские чувства. Теперь он был не так в этом уверен. Совершенно ясно оставалось только одно: Насте он был совершенно не пара. Старый уже, побитый жизнью кобель… да ещё и матёрый душегуб. А она?
Что такое Настя, словами Брагин описать был решительно не в состоянии. Только то, что в его понимании «Настя» и «счастье» были если не синонимами, то, во всяком случае, очень близкородственными словами. А ещё она была единственной дочкой опального генерала. Естественно, он навёл справки. Клёнов-старший некогда летал очень высоко, на уровне кремлёвских звёзд. А потом каким-то образом не вписался в систему и спикировал из заоблачных высей. Прямиком в автокатастрофу (ага, совершенно случайную…), в которой погибла его жена, а дочь утратила зрение. И теперь к этому единственному свету в окошке взялся подбивать клинья он, Брагин. Повадился, понимаешь, бегать с Настей трусцой, приёмы самообороны показывать, торты ей таскать… Эх… Неужели придётся продавать обихоженный домик и валить из Орехово? Нечего портить девчонке жизнь, и так-то не сахар…
— А ну-ка брысь, нашёл где разлечься! — Брагин в сердцах согнал Кузю, открыл ноутбук и наконец просмотрел почту. Заглянул в первый ящик, выгреб спам и рекламу, кое-чем заинтересовался, распечатал электронный конверт…
Всего мейлбоксов у него имелось с полдесятка. Четыре рабочих и один запасной, о существовании которого было известно только одному человеку. Туда Брагин заходил чисто автоматически, обманывая себя, главным образом для того, чтобы ящик не закрыли: писем не было уже несколько лет. Зря ли говорят, что надежда умирает последней…
…А ещё сегодня был четверг, и с утра моросил дождик. Оставалось проверить насчёт рака, свистевшего на горе, но это было уже и не важно, потому что в ящике было послание. Короткое и донельзя деловое.
«Коля, привет. Двигай в Бангкок, тут тепло и вкусные фрукты. Как прилетишь, купи сим-карту, кинь на почту номер и не выключай мобильник.
Твой П.».
Гернухор. Голос крови
С полуразвалившейся пристани, помнившей, вероятно, ещё Первую Игру, открывался замечательный вид: величественная река, веерные головки папируса, блики солнца на жирных спинах гиппопотамов. Вились радужные стрекозы, матёрый крокодил начал было присматриваться к детёнышам речных исполинов, но те находились под слишком бдительным и надёжным присмотром, и хищник, оставив охотничьи надежды, бревном зарылся в ил.
Насколько Гернухору было известно, взрослому гиппопотаму вообще некого было бояться. Разве что таинственного чудовища, о котором рассказывают чёрные племена…
Бывший полутысячник Гернухор, который никогда уже не станет полным тысячником, сидел на древнем тёплом камне и сквозь заливавший глаза пот смотрел на маленький дисплей инъектора, плотно прижатого к правому боку. Вот толстая игла вошла в печень, автоматически достигла нужного места, и внутрь сквозь неё не спеша пошёл дивитол.
Гернухору казалось, будто в подреберье ему неотвратимо вворачивали раскалённый бурав.
Он закусил губу, ноги пришли в движение, задёргались, заелозили туда-сюда по шершавой пыльной поверхности… Боль распространялась по телу, хлестала плетью, отдавала в позвоночник. От неё меркло в глазах, хотелось бешено вскочить, отшвырнуть пыточную машинку и куда-то бежать… Гернухор подвывал, скулил, мотал головой, но не смел потревожить инъектор. Если поторопить или нарушить процесс, дивитол вообще не всосётся, а он и так вводил его себе с большим опозданием. Да и тот — самой скверной очистки, дешёвая бурда для нищих регистрантов… И для него, о Творцы, для него, бывшего полутысячника Гернухора.
Доведённого до состояния, когда он был готов землю грызть даже и за эту переулочную бурду.
Стырить бы у Аммат её вибротесак и… чтобы изошли на боль, захлебнулись в крике, чтобы все кишки наружу… Чтобы вкусили хоть чуть-чуть от того, что он, Гернухор, хлебал сейчас полной мерой…
Наконец инъектор издал мелодичный звук, сигнализируя, что опустел. Игла втянулась обратно, и прибор занялся её очищением, но Гернухор с прежней судорожной силой удерживал инъектор у бока. Руки попросту отказались подчиняться ему, а боль сделалась запредельной. Дивитол начал расходиться по жилам. Сколько раз заходящееся сердце прогонит его по большому и малому кругу, прежде чем печень сумеет наконец отфильтровать всю дрянь и отраву? Надолго ли этот ужас? На полдня? На весь кусок жизни, которую этот дивитол должен был ему подарить?..
