Нижегородского князя беда застала в Городце. Он спешно послал к Нижнему боярина Жидислава в лодье, предлагая татарам окуп с города. Двукратное давешнее разорение и гибель ратей сломили старого князя. Но татарские мурзы не приняли окупа. Город, ограбив дочиста, подожгли, и спасшиеся нижегородцы смотрели издалека с томительным отчаянием, как светлое пламя съедает их только что отстроенные хоромы.
Уходя назад, татары опустошили Березово Поле с волостью "и, много зла сотворше, отидоша"…
В Орде царила радость. Мамай открыто торжествовал, мысля, что оказался прав в споре с Вельяминовым и теперь, смирив до зела тестя великого князя, сможет без помех заняться самим Дмитрием. Спешно собиралась иная, большая рать, теперь уже для похода на Москву, с которой Мамай посылал лучшего своего воеводу Бегича. Сравнивая себя с Батыем, Мамай называл иногда Бегича своим Субэдеем.
Иван Вельяминов во всех этих торжествах и сборах участия не принимал. Он лениво ездил в главный Юрт, являлся Мамаю и новому хану, Тюляку, посаженному на престол Орды всесильным темником, участвовал в пирах, когда этого не можно было избежать.
Сегодняшний день Ивану было особенно пакостно. Ели руками, рыгали, пили без береженья русский мед и красное греческое вино. Мамай сам передал ему глаз лошади:
— На! Съешь! Ты — почетный гость, Вельямин! Сегодня твоя радость! Идем бить великого коназа Димитрия! — Довольный Мамай маслено улыбался, щурил глаза. Иван тоже был пьян, колыхались цветные шелковые занавесы ханской юрты, двигались, плыли спины гостей в дорогих халатах, и несокрушимые шеи степных повелителей склонялись над грудами баранины и конины. Кто-то, смеясь, швырнул вареную баранью голову в толпу слуг. Иван с отвращением жевал плохо пропеченные конские почки, обсасывал баранье ребро, брал горстью пахучую траву тархун и стебли дикого чеснока, макал в жидкий рассол и думал только об одном: как бы скорее уйти.
Уже явились зурначи, уже полуголая хорасанская рабыня начала извиваться на ковре, складывая пальцы тонких рук в замысловатые живые узоры и двигая обнаженным животом под томительный горловой напев степного певца, а гости разлеглись на подушках, лениво протягивая руки то к греческим орехам, то к плетям хорезмийской вяленой дыни, когда по-за спинами гостей продвинулся к повелителю Орды улыбчивый Некомат, что-то нашептывая Мамаю.
Пьяный Мамай плохо слушал фрязина, кивал, отвечая нетерпеливо: "Потом, потом!" И Иван, исхитрясь и выждав миг, когда Некомат полез вон из шатра, схватил его за ногу и подтащил к себе по ковру:
— А ну садись, приятель!
Некомат с некоторым трепетом глянул в бедовые хмельные очи московского боярина, не посмел спорить. Подталкиваемый Иваном, опружил чашу греческого вина.
— Пей! Пей еще! — кричал Иван в хмелевом задоре, а сам все подливал и подливал и, дождав, когда у фрязина глаза полезли в стороны и выступила испарина на лбу, жарко притиснул Некомата к себе, оглаживая, словно красавицу, вопросил вполголоса: — Почто прилез, приятель? Кого теперь хану продаешь? — И не отстал, пока сдавленный, мало что соображающий Некомат не пробормотал сквозь зубы, что речь идет о Митяе, печатнике князевом, коего надобно проводить сквозь ордынские степи на поставленье к патриарху Константинопольскому.
Помучив еще и отпустив Некомата, Иван задумался. Возня и недомолвки фрягов давно стали подозрительны ему. Выйдя из шатра и ощупью отыскав своего коня и стремянного, которому сунул в руки просяную лепешку и кусок бараньей ноги, Иван все думал и думал, решал что-то, медленно прокручивая жернова отуманенного соображения. Выругался даже, едучи верхом по темной ночной степи. Да за каким чертом фряги нового митрополита на Москве ставят! Взаболь захотелось понять. Просыпался ночью, пил квас, засыпал опять и во сне тоже думал. Утром, кажется, понял.
— Филофея скинули! С Андроником посадили нового патриарха! Киприан… Да не нужен им вовсе Киприан! Католическая Литва надобна! Вота што! Эх, наши ти дураки московские! Опять обоср…! Доколе же будет этот теленок Дмитрий русское дело губить! Мамай, вишь, должен благословить Митяя. Ах, гады! Пока тут мирятся да ссорятся, они, гляди, и всю Литру заберут под папскую власть! А там и Москве край придет. Олухи стоеросовые! Заглавной беды не угадали! А фряги-то, фряги! Уж и Царь-град забрали под себя. Не-е-е-ет, Русь вам не получить! Не так просто!
Скакать, отдаться Дмитрию? Рассказать все? Дак ведь и не допустит пред очи, казнит! Да и не поверит ищо!
Долго лежал, утонув в курчавом меху. После позвал негромко:
— Отец Герасим!
Поп, словно того и ждал, вылез, уселся рядом.
— Не слушает кто? — строго вопросил Иван.
— Слуги коней прибирают, — возразил тот.
— Слышь, отче, фряги-то что затеяли?..
— Слыхал, слыхал, батюшко, — ответил, кивая головою, Герасим. — Святой град забрали под себя!
— Не то! — отмахнул рукою Иван. — Митяя, слышь, печатника Князева, фряги ладят тута провезти на поставленье, к Макарию. Чуешь? Киприана скинуть, а там и Литву католикам передать! Совсем Митрию голову задурили!
Герасим растерянно внимал, не в силах враз уследитъ за быстрою мыслью своего боярина: "Литву? Почто же Литву?" И только когда Иван нетерпеливо и вновь перечислил все свои доводы, Герасим понял. Огромность замысла подавила и потрясла его до глубины души.
Фряги в этот раз действительно не мельчились и затеяли самую крупную игру.
— Уж без легата папского тута не обошлось! — подытожил Иван.
— Что же делать-то, батюшко? — растерянно вопросил отец Герасим.
— Ехать в Москву! — сурово отрезал Иван. — Тебе ехать! Меня тамо безо слова убьют. С ратью ихнею, с Бегичем, и поедешь, в обозе. Ну, а на Руси — сам смекай! Примет твои слова великий князь — ин добро, а не примет…
— Погинуть сумею, батюшко, — тихо отозвался Герасим. — За веру православную нашу и я, старый, коли надобно, муку пытошную приму!
Так вот вельяминовский поп и оказался в татарском войске Бегича.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Знаменитое сражение на Воже, прообраз или набросок Куликовской битвы, описано многажды и многими. Однако неясностей тут хватает и поднесь.
Неясно, например, кто предводительствовал полками. В челе войска стоял, по всем данным, сам великий князь Дмитрий. И почему-то не назван Боброк. Не было его тут? В столь важном сражении! Почему? В бою погиб известный боярин выдающегося рода Белозерских вотчинников Монастырев. Чем руководил он? Крыльями войска началовали Данило Пронский и Тимофей Вельяминов, окольничий ("Московский летописный свод конца XV века", "Рогожский летописец"), или Данило Пронский и Андрей Ольгердович Полоцкий ("Тверская летопись", "Никоновский свод"). Данным "Рогожского летописца" и "Московского свода" следует доверять, однако настораживает вот что: Тимофей Васильич Вельяминов, окольничий, год спустя осуществлял тыловую службу армии. Человек мирный и распорядительный, он как раз вряд ли годился для прямого ратного дела. А Андрей Ольгердович на Куликовом поле руководил крылом огромного войска, руководил со славою. Вряд ли беглому литовскому князю, да еще разбитому под Вильною Кейстутом, дали бы такое ответственное место, "не проверив" его на рати. А битва на Воже как раз и могла быть таковою проверкой. Но тогда, значит, Андрей, бежавший сперва во Псков, а потом на Москву, попал к великому князю Дмитрию еще летом 1378 года, то есть почти в то же время, когда и Киприан пытался проникнуть туда! Не было ли сговорено у Киприана с Андреем? А ежели было, что помешало им объединиться? Воля Дмитрия? Но Андрея-то он принял радостно и с распростертыми объятиями! Остается предположить, что у Киприана не было прямого сговора с Андреем, да и Андрей, видимо, сидя во Пскове, не знал еще, примет ли его Москва.
Вторая, и значительная, неясность касается Данилы Пронского и отношений с князем Олегом, не получивших доднесь у наших историков и романистов истинного освещения. Мамай в том же году отмстил за разгром на Воже разорением Рязанской земли. А Дмитрий, в свою очередь, углублялся с войском, не обинуясь, в пределы той же Рязанщины (Вожа протекает по владениям князя Олега), то есть явно имея сговор с рязанским князем, по крайности о ненападении. Спорить с Олегом в ту пору Москве было бы слишком накладно. Косвенные и многие при том свидетельства убеждают нас, что между Дмитрием и Олегом в это время состоялся союз или иное какое военное соглашение и что, во всяком случае, против Орды они выступали вместе. Не послал бы иначе Олег, достаточно властно распоряжавшийся к этому времени подручными князьями в своей земле, не послал бы пронского князя с ратью на помощь москвичам! А и у Мамая, при ином толковании событий, не было бы нужды в злобе за погром пустошить ту же многострадальную Рязанскую землю. Да и слишком видна в этом стремительном набеге на Рязань рука Мамая. Тот же стратегический почерк и расчет, как и с Нижним Новгородом: нежданным ударом сокрушить еще одного союзника московского князя, выбив его из игры, дабы потом всеми силами обрушиться на одинокого Дмитрия. Так что союз Дмитрия с Олегом Рязанским в эту и последующую, год спустя, пору приходится признать существующим и повторить опять то, что бросается в глаза при первом же беспристрастном изучении событий: в спорах с Рязанью виноват был всегда московский князь, то оставляющий Рязань на грабление татарам, то и сам пытающийся отщипнуть кусок от рязанского пирога. Правду не худо восстанавливать и через шесть веков, ибо правда надобна всегда, и любое извращение ее сказывается разрушительно на самом солгавшем даже и спустя столетья.
