скомандовал он. – Осколочным! Огонь!
Пашка подпрыгнул от восторга и первым выстрелом снёс трёх солдат.
– Они мне предложили стать сотрудником, – сообщил Коршунов.
– Ого!
– Да, опять наш общий знакомый с Дальнего Востока приезжал, – продолжил Коршунов. – Я вот думаю, что дело не во мне, а в тебе, точнее, во всей вашей истории. Прокурорский намекал, что в ноябре у них почти никого нет, а очень надо.
– А причём тут мы? Мы же сентябрь-октябрь.
– А вдруг однажды что-нибудь сорвётся? – Коршунов незаметно указал на Пашку. – Кто тогда прикрывать в ноябре будет?
– И что ты?
– Сказал, что подумаю.
– Не пойдёшь?
Коршунов отрицательно мотнул головой.
– Мне и одного начальства хватает. А о Пашке я и так позабочусь, без всяких приказов.
Мы затихли. Пашка сидел посреди разгромленных солдатиков и встревоженно поглядывал на нас. Чувствуют дети, когда у взрослых неспокойно на душе.
– Пойдём-ка ужинать, – предложил Коршунов. – А? Пашок?
– Ура!
Вот и сынок повеселел. Но мне всё никак не получалось улыбнуться. Выспаться надо бы, вот что. Сегодня переместимся и заляжем спать. Без будильника! Отец я или не отец? Значит, принимаю решение – будем дрыхнуть, пока не выспимся.
***
В те месяцы, когда Пашка гостит у мамы, я задумываюсь, во что превратилась моя жизнь. Огромный мир, который когда-то открывался мне каждое полнолунное утро, сузился. У нас с Ритой ушло много сил на то, чтобы Пашка не отставал от обычных детей из линейного времени. Конечно, до конца он никогда не будет таким же, как они. Мы не могли отдать его в школу. У него, по сути, не было друзей среди ровесников. Среди хомо новусов вообще мало детей.
Но мы старались: Ритка учила его читать и писать, я старался побольше с ним путешествовать, чтобы сын знал географию и историю. Жаль, что мне не рассказать ему истории хомо новусов – всё, что я знаю, это слухи, слухи и ещё раз слухи.
Дозор тоже расщедрился: он смог найти и математиков, и физиков. Пашка по очереди занимался с ними.
Чем взрослее он становился, тем больше у него возникало вопросов ко мне, а у меня всё больше вопросов к Дозору. Я был уверен, что они годами чего-то недоговаривают. Наверняка им была известна информация за пределами наших месяцев, иначе зачем постоянно утверждать, что мы в опасности. За всё минувшее десятилетие ничего угрожающего не появилось. Даже пугающие нас исчезновения Пашки сошли на нет. Когда я пытал вопросами Глеба, то он разводил руками – он выступал лишь посредником. Всё равно, хороший был мужик, заботливый. Мы подружились с ним, даже разок ездили к нему в деревенский дом.
Год назад он умер. Алиса объяснила, что причиной была застарелая сосудистая болезнь. Жаль мужика.
Мы с Ритой… Сложно с Ритой. Дело в том, что как только началась импровизированная пашкина школа, он всё больше месяцев проводил со мной. Так получилось, что в октябре Дозору было проще найти репетиторов, да и путешествовать со мной Пашка любил. К тому же можно было видеться с дядей Кешей… Рита ревновала, злилась, но ничего поделать не могла. Мы с ней уже мало напоминали влюблённых. Сказывалась редкость наших встреч. Видимо, для влюблённости достаточно дня в месяц, а вот для семейной жизни уже нет. Это грустная страница, но такова жизнь.
Я рад, что она поддерживает связь с Нелей. Один раз даже ездила вместе с Пашкой в Казань. А вот мы с Нелей, да и с Димой как-то отдалились. Опять-таки разный месяц – это, пожалуй, не легче другого города в обычной жизни. Тем более, что и город тоже другой.
Я сижу на скамейке у своего пруда и чувствую, как на меня грузом давят годы. В этот цикл я уговорил Пашку отправиться к маме. Они празднуют в сентябре его день рождения. Раньше мы всегда отмечали его вместе, втроём, но в этот раз мне пришлось покривить душой и настоять, чтобы он отметил 10 лет с мамой. Дескать, это особая дата и всё такое. Но на само деле мне хотелось, чтобы Ритка немного ко мне потеплела.
***
Утром Пашка проснулся раньше меня. Я слышал, как он шлёпает в ванную, фырчит и плещется. Когда он умывался, то дверь не закрывал. Вымахал сын за последний год. Такой лось в четырнадцать лет, я таким не был. Или это так кажется? Эх. Я тяжело поднялся. В прошлом цикле у меня неожиданно стал болеть коренной зуб. Вот и сейчас, стоило о нём вспомнить, как за щекой заныло. Давненько у стоматолога не был, даже боязно. Старею, что ли.
– Пап, мюсли будешь?
Пашка услышал мои шуршания.
– Откуда у нас мюсли?
– Сейчас сгоняю.
– Волосы обсохли?
– Я толстовку с капюшоном надену.
– Мы её ещё не купили.
– Фак!
Любит он английские ругательства. Вообще с языками у сына гораздо лучше, чем у меня. Они с Барри даже умудряются сносно разговаривать, не повторяясь как со мной про три раза. Я, конечно, не рассказал Барри, что Пашка мой сын. Для Барри это очередной появившийся хомо новус, а что подросток, так это редко, но случается.
– Паша, куртку мою можешь взять, – предложил я. – У неё капюшон есть.
– Чего у тебя фена нет? – спросил сын, заглядывая в комнату.
– Зачем студентам фен? – удивился я. И тут же подумал, что от дядьки тридцати с лишним это звучит странновато.
– Иди уже за своими мюслями. Колбасы с сыром прикупи!
Пашка убежал в магазин, а я, морщась от зубной боли, отыскал в аптечке обезболивающее.
– Колеса выпиты, можно приступить к утреннему омовению, – сообщил я моей любимой африканке.
Когда я вышел из душа, завтрак был уже накрыт – мюсли в мисках ждали, когда в них опрокинут молоко, сыр с колбасой были крупно порезаны, заварочный чайник плакал на подставленное блюдечко. Пашка, подобно мне, наливал слишком много кипятка.
– Кушать подано, – приветствовал меня сын.
– Садитесь жрать пожалуйста, – откликнулся я фирменным паролем.
– Папа, мне надо с тобой поговорить.
Когда такие заходы слышишь от детей, то жди подвоха. Впрочем, Пашке давно пора было уже задавать вопросы о девочках. Хотя мне Коршунов намекнул, что уже провёл несколько раундов воспитательных бесед. В общем, я внутренне мобилизовал все свои педагогические таланты.
– Давай.
– Только ты не
