— Девочка, а девочка?
— Что? — вздрагивая.
— Веришь в Бога?
— Верую, — истово.
— А я — нет. Я когда в твоем возрасте была, меня муж порезал. Видишь — шрам?
— Это потому, что ты больная, — авторитетно заявляет еще одна.
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ Ван Лан проводил перед голенастым и несуразным насекомым, «атакуя» его стеблем тростника или вишневой веткой. Через годы он завершил создание нового стиля в единоборстве. Этот стиль принес ему много побед. Он назвал его стилем боя богомола.
— Ну, то есть я хочу сказать, во всем этом есть какая-то романтика, — поправился Сергей. — Все вокруг тебя воспламеняется, только ты остаешься холодным. Секретная деятельность. Организация. Ты мне напоминаешь иной раз…
— Лучше скажи, куда мы сегодня двинем? — перебил Рамзан.
Сергей вынул зазвеневший сотовый из кармана.
— Достал, — буркнул себе под нос.
— Кто у тебя там? — поинтересовался Рамзан.
— А, пустяки. Человек один.
Мария — толстая, молодая, безобразная, с выпирающими крупными зубами. Медитативно чешет уши. Ходит в черных носках, поверх рваной, как у всех, нижней рубашки — красный халат. Лоб стянут черной лентой. Как совершенен Бог в своих твореньях, твердит Ирина.
— Я — сделала аборт. Потому что я — Мария. Кому нужен Антихрист? Я убила его, а мне сказали, что я ненормальная.
Она разводит руками.
Мария не говорит — бормочет. Кажется, зубы мешают ей говорить — они большие, кривые, выпирают.
— Я — из ада.
— Нет такой страны на земном шаре, — вступает еще одна.
— А где же Царство Божие? — спрашивает третья.
— Везде, — отвечает Мария.
— Ну, понятно, — отмахиваются от нее.
— Я так же прекрасна, как и ты? — спрашивает она Ирину, протягивает руку, хочет — погладить? ударить?
Ирина вскрикивает и просыпается, просыпается, просыпается… Зачем?
Впервые у Сергея возникло ощущение, что вот он нащупал, вот теперь он приблизительно знает, что и почему свело их с Рамзаном и зачем вообще они столкнулись на плотных улицах Москвы, где легче легкого пропустить кого-то.
— Аллах акбар, — приветствовал Рамзан.
— Зиг хайль! — отозвался Сергей и добавил: — Все шутишь?
Рамзан не улыбнулся. Они вошли в зал. И снова понравилось Сергею, как именно они вошли: полы легких плащей развевались, шаг точен, упруг и весом, движения быстры и отрывисты. Вот тут бы и крикнуть голосом с басовитой ноткой: «Так, всем сидеть!»
— А ведь все, что нужно сделать для предотвращения терактов, — так только всем сразу выключить телевизор.
В зальчике, как раз рядом со столами и стульями, громоздились до самого потолка стеллажи, а на них в ряд — книги, видеокассеты, музыкальные диски. Красные, синие, белые, черные обложки.
Оранжевые стулья. Кирпичный свод, выкрашенный красной краской.
— Водки и солений, — сказал Рамзан официантке.
Принесли запотевший графинчик, огурцы, маринованные грибы, какие-то стручки. Рамзан провел пальцем по краю тарелки — маленький, а скол.
— Люди простые и славные, но никогда не верь им, — начал Сергей. Он быстро хмелел. — Они хорошие и абсолютно бездарные. Они не позволят миру вывернуть их наизнанку, а горе способны воспринимать только по телевизору. В реальной жизни они его не наблюдают. Они делают рейтинг передачам про преступников и о дорожных катастрофах. Это они совершают теракты, созерцая экраны, каждый на своем законном месте.
Рамзан кивал. Сергей просто повторял его мысли, которые он высказал в прошлый раз. Своими словами. Он вытащил пачку сигарет, вынул одну и задымил, прищурясь, глядя на Сергея.
— Они защищены, — длил свою мысль Сергей сквозь клубы дыма. Он был доволен, что на сей раз говорит он, а не Рамзан. И Рамзан слушает его. — Несчастная любовь не выдавит им кишки. Они дойдут до тех позиций, с которых можно отрицать все живое и планомерно накладывать вето на все, что трепещет. Они займут все позиции в руководящих учреждениях, а нам останется только наблюдать, если мы не будем действовать.
Сергей агрессивно и бодро захрустел крепким огурчиком, раскосые скулы ходили ходуном.
— У нас есть арсенал оружия, — сказал Рамзан, слегка подавшись к нему.
Сергей застыл с открытым ртом.
— Оружия, которое помогает нам ориентироваться на пересеченной местности современного информационного пространства. Вчерашние парадоксы не работают. Следи за исправностью личного оружия, смазывай выводы, счищай ржавчину с открытий, утилизируй устаревшие модели умозаключений, обновляй запас мысленных боеголовок. Следи за боеспособным состоянием личной армии.
Сергей сидел, не дожевав огурец.
Столы начали сдвигать, девушка в передничке улыбнулась и сказала:
— Извините, сейчас здесь будет поэтический вечер.
Зал стал постепенно заполняться нечесаными бородатыми людьми, некрасивыми девушками.
— В мире мы все делимся на два вида. Одни — пища для богомола. Вторые — сам богомол. — сказал Сергей.
Рамзан усмехнулся.
Первый читал, сам себе дирижируя, приплясывая и притопывая на месте, с подвываньями. Второй достал из рукава какую-то свирельку, свисток, и стал пищать.
— Концепт, — хихикнул Сергей.
— Пожалуйста, передавайте нашим уважаемым поэтам записки. — И та же девушка, шурша штанами, понесла по рядам нарезанные кусочки зеленой бумаги.
— Слышь, давай и мы что напишем, — толкнул Сергей Рамзана, видя, как проворно разбирают листики.
«Вопрос к обоим поэтам. Почему вы такие уроды?» — прочел один выступавший.
— Ну, мы уроды потому, что уродами нас делает время, — не растерялся тот, со свирелькой.
В соседнем зале ожидалось музыкальное выступление. Сергей и Рамзан переместились. На сцене уже настраивали гитары.
— Солнце, песок, вода, — заблеял длинный, худой и узловатый, как бамбуковая удочка, растаман, — но я знаю: Джа где-то здесь, Джа где-то рядом… Рядом-рядом Джа, да!
— Зря ты высовываешься, — сказал Рамзан, когда они вышли в сырую темную морось.
Москва спело брызгала неоновым соком, плыла, плавилась, утекала.
— Девушка дала мне номер!
Сергей торжествующе поднял руку в жесте римского приветствия, на ладони и впрямь были написаны цифры. Среди линий судьбы они значились в таком порядке: «123-45-67».
— Ну-ну.
Рамзан улыбнулся.
— От черт!
Разведчик противостоит интеллектуальному терроризму.
Расчесываясь в туалете, улыбаясь отражению, Ирина заметила, что сзади подходит еще одно.
— Раньше я часто улыбалась. Мне нравится, когда люди улыбаются. И мне говорили: «Вот какая веселая женщина».
— А сейчас что — не говорят? — спрашивает Ирина.
Отражение грустно качает головой.
— Эта чашка пластмассовая из стекла.
Медсестра:
— Таких пластмассовых чашек не бывает.
— Люди! Вам всем нужна помощь. Всем, — настаивает больная.
— Господи, избавь меня от Тебя, — взмолилась Ирина.
Сбылась мечта — она научилась проходить сквозь двери. Для этого сначала дверь надо открыть.
Катя сжимала голову, чтобы не разорвалась. Казалось, достаточно опустить руки — и ее разнесет на мелкие осколки, а мозги забрызгают бурыми капельками стены домов и автомобили.
Вот оно. Оно. Чужое, чуждое. Бессмысленное. Ненужное. Пугающее. Что-то разрушилось, что-то сломалось. Детские шалости. Агукающие. Смешные. Пахнут детьми. Сладко, ваткой, волосиками, присыпками, кашей, розовым, утренним, солнечным, смешным, родными, веснушками.
Она набрала Иринин номер. По-прежнему никто не отвечал. Автоответчик замогильным голосом провещал:
— Здравствуйте. Вы позвонили Эльзе, ее кошке и ее кошмарам. Лучше бы вы не звонили, но раз позвонили, говорите.
— Словно сквозь тебя прорастают лучи. Я боюсь его.
— Кого? — спросила бы Ирина-Эльза насмешливо, а трубка молчала.
— Ребенка. Я никогда не захочу рожать. Нет, нет. Ира, ну где ты?
В реальной жизни всегда приходится разделять победу с другими. Всякий, кто стоял возле, мешал, дышал за спиной перегаром и луком и ныл о своих сомнениях, перечисляет себя через запятую, когда все становится ясно и мир обретает нового победителя.
Тут не так. Только его были эти крысы, свирепствующие на третьем уровне, только его. Как они выскочили из-за угла, изгибаясь, охлестывали свои бока острыми и голыми, без единой шерстинки, наоборот, словно покрытыми чешуей, хвостами. Они танцевали вокруг него, пока точные и короткие удары не порубили их на части. Отдельно валялись хвосты, отдельно — лапки. Богомол, направляемый Рамзаном, успел увернуться — даже отчлененная лапа скребла по полу когтями.
