— Игорь Валерьевич очень доволен сюжетом, — сказала Даша, входя в кабинет.
— Правда?
— Ну да. У тебя здесь приборка? Он просил, чтобы ты набросала вступительное слово в новый буклет. — Даша склонилась над ее столом, повела крашеным ноготком по бумаге.
— Ага.
Катя села в кресло-вертушку. Опустошение. Чувство каникулярной радости схлынуло. В этом офисе она может провести еще год. Или два. Или сколько захочет.
А потом перейти в другой офис. Спокойно, без потрясений. Без лишних потрясений.
— Ты что? — спросила Даша, всматриваясь в нее.
— В общем, я сейчас приду, — сказала Катя, — я просто иду покурить. Понятно? Просто иду покурить.
Стерильная любовь. Любовь без внутреннего заражения бредом, без инфицирования тоской, любовь без последствий, протекающая в открытой форме, быстро, безболезненно, без житейских, экзистенциальных, метафизических осложнений.
В какие-то дни Кате нравилась деятельность. Или, может, нравилась белая блузка и черный костюм, который хочешь не хочешь, совсем как в школу, надо надевать на работу — каждый день.
— Здравствуйте, вас беспокоит Арина Петровна. — Ровный, спокойный голос в телефонной трубке был Кате смутно знаком. — Могу я поговорить с Игорем Валерьевичем?
— Вы знаете, его сейчас нет, — сказала Катя, и удовольствие белой блузки сникло.
Необходимость врать — отрицательная сторона работы. Но Игорь Валерьевич просил не беспокоить.
— Тогда с Дарьей Слипченко?
Даша красилась и замахала руками, пусть, мол, перезвонят.
— Оставьте ваше сообщение, и я обязательно передам.
— Тогда, может быть, я могу поговорить с Екатериной Хохломской?
— Хохломская слушает.
— Очень рада вас застать. Знаете, это не так-то просто, — так же ровно и спокойно тек голос. — Я врач школы-интерната номер двести четырнадцать, вы были в одном из наших отделений.
— А, да-да! Здравствуйте, Арина Петровна.
Даша при звуках имени как-то напряглась. Или Кате показалось.
— Мы говорили с Игорем Валерьевичем. Вы же помните. Вы же тоже присутствовали. Так вот, я еще раз напомнить. Я видела сюжет, его показали по всем центральным телеканалам. Правда, конкретно наш интернат не упомянули, да и не важно, нас сотни по стране, все в одинаково бедственном положении. Особенно в регионах что делается. Вы знаете, что происходит в областях? На лекарства на одного ребенка в месяц выделяется 59 копеек, на питание — 50 рублей в день на ребенка, на моющие средства 500 рублей на квартал на школу, на юридические вопросы, такие, как оформление опекунства, поиск беглецов, возможные в связи с этим командировочные расходы, — 600 рублей на квартал на школу. Капитальные ремонты не проводятся десятилетиями, на учебники, одежду и постельное белье деньги не выделяются вообще.
— И… и что? Зачем вы мне это говорите? — смутилась Катя. — Вам мало перечислили денег?
— Денег? Игорь Валерьевич пока не перечислил нам денег. — Голос будто стал спотыкаться, падать. — Да мы и понимаем… Не такое быстрое дело. Я просто звоню… Напомнить, уточнить… Попросить…
— Арина Петровна, уважаемая. Простите. Я не знала. Я обязательно проверю вопрос, всех потороплю и перезвоню.
— Да, будьте добры… Прошу вас. Пожалуйста.
Катя повесила трубку. Обернулась к Даше. Молча вопросительно посмотрела на нее.
— А что? Что такое? — вдруг вскрикнула Даша. — Что случилось? Что стряслось? Чем там недовольны? Они что, вообще, они что, не понимают, — Она затрепыхалась, затрепетала вся, как подстреленная куропатка: Катя видела по телевизору, в передаче про охоту. — Мы им сделали такой пиар, такую раскрутку. Да им, наверно, каждый день после такого сюжета люди деньги переводят. Им все мало! Разожрались.
Катя вспыхнула — короткий, как фотовспышка, взгляд — и выскочила в коридор.
УЖАС СЛАБЫХ перейдет к потомкам. Жертвы рожают жертв.
Анна и Павел распрощались с Вениковым на улице. Дул ветер. Сверкала реклама.
— Мне в ту сторону.
— А, ну ладно. Я — в другую.
— Я с тобой, — сказала Анна и неопределенно махнула рукой. — Туда.
Веников побрел к метро, а они развернулись и зашагали вниз по бульвару.
— Знаешь, что мне напомнила наша общая встреча? — Павел засмеялся. — Эпизод практически из любого фильма. Завязка: Нью-Йорк тридцатых годов. Встречаются два друга и едут к третьему. Тот им говорит: да я завязал, давно женат, у меня фирма, копим ребенку на колледж. А они ему — не, ну типа давай грабить банк. И он их слушает сперва безо всякого интереса, а потом зажигается и такое начинает творить…
Уже совсем весенний ветер нес по небосклону клочки облаков, а сквозь рваные края синело небо, яркое, словно рана.
Она хорошо представляла, как он приходит домой после целого дня работы. Как садится вечером перед телевизором. Читает газету. Играет с ребенком. Как рассказывает ему сказки с теми же интонациями, которые сейчас звучали в разговоре с Вениковым, разве что более нараспев. Его темные волосы собраны в хвост на затылке. В глазах на бледном лице пляшут кисточки веселого огонька.
Анна помнит его тонкоруким пареньком. Отдаленный приятель, Сергей Балалеев, ревниво осведомлялся: «Он влюблен в тебя?» Она отвечала: «Он — человек идеи». Словно это и было ответом на вопрос.
— Москва — какой-то бредовый город, — сказал Павел. — Ты видишь человека — кажется, достаточно руку протянуть. Но завтра он исчезает, как не было.
Светлые глаза, как бы только что проснувшиеся, живые, голубая жилка пульсирует на виске, тонкая чистая сухая кожа, бородка, на просвет — как туман или пена, — Павел.
Как-то зашли в церковь. Сумрачное и холодноватое пространство старинного храма. Красные, желтые и зеленые тени мягких, теплых, живых, словно приправленных охрой оттенков двигались от звездных лампад и от колебания свечей. И лицо спутника показалось Анне ликом ангела с древней фрески.
Фрески, которую она видела. На днях в Интернете.
Безногий попрошайка уже минуты две взбирался на тротуар, он обессилел, координация движений нарушена, то ли пьян, то ли так ослабел — не понять. Калеку заслоняли, как в клипе, быстрые фигурки пешеходов — летящие плащи девушек, куртки и пиджаки парней, иной раз проплывала розовая коротенькая шубейка, чисто декоративная, понятно, в такую погоду, или проходил свитер. Пару раз мелькали даже майки.
— Не может быть, — пробормотала Катя. — Просто не может быть.
— Может.
Лариса Михайловна, Иринина мама, была тверда и спокойна.
Она медленно помешивала кофе. Вообще держалась молодцом. Никаких полосок от слез на лице, набрякших век, запаха вина или еще чего-нибудь в таком роде. Только глаза сухие, острые и черные.
— Мы сами узнали лишь спустя неделю. Она не каждую неделю звонит. Иногда отец, иногда я. Заботились. Ей это не нравится. Она старается держаться от нас подальше. — Лариса Михайловна медленно, кривовато усмехнулась.
— А я даже не побеспокоилась. — Катя стиснула руки на коленях. — Я даже не подумала.
— Никто ничего не подумал. Не надо зря себя винить.
Катя быстро закивала. Еще не хватало, чтобы Лариса Михайловна ее утешала.
— В общем-то, ничего необратимого пока не произошло, — проговорила Лариса Михайловна.
Белый газовый шарф обвивал загорелую шею, глаза теперь смотрели на улицу, из замкнутого зеркального мира московской кофейни было видно, как там, вовне, грязно, холодно и неуютно.
— Я позвонила тебе не потому, что считаю, будто ты обязана поддержать мою дочь.
Катя подняла на нее глаза, хотела возразить, но Лариса Михайловна сделала усталое движение рукой:
— Каждый умирает в одиночку. Ирина ведет, вела, во всяком случае, довольно разгульную жизнь.
Катя снова подобралась ответить, и снова ее остановили:
— Мы с отцом пытались на нее повлиять. Трудно, тем более если знать, что за человек ее отец. К делу не относится, мы с ним давно расстались и живем раздельно. Вечные мальчики, меняются, как в калейдоскопе, сегодня один, через неделю — другой. Она очень эмоциональная, влюбчивая девочка, очень искренняя. Не гулящая, нет. Но ветреная и в то же время очень целеустремленная. Я не хотела беспокоить ее подруг.
Катя дернулась в третий раз, Лариса Михайловна приподняла бровь:
— Сначала решила, справимся сами. Но все оказалось так сложно.
Лариса Михайловна прикрыла глаза рукой. Длинные розовые ногти, выпиленные в форме прямоугольников по моде прежних лет, смотрелись дико на бледной руке, по которой, как по карте, можно было точно проследить течение внутренних рек — голубых кровеносных сосудов.
— Положительных результатов нет. Врач сказал, отрицательная динамика. Не знаешь, кто у нее там был? Владимир какой-то.
