Нонне очень хотелось показать своего сыночка родителям и родственникам, а заодно хоть немного отдохнуть — год был для нее очень и очень нелегким. Поэтому, в ответ на приглашение, она хватает двухмесячного Мишу и летит с ним в Ростов. Потом она рассказывала, что полет оказался очень неспокойным, самолеты тогда были еще небольшими, всех пассажиров укачало, многим было нехорошо. Но наш беспокойный сын требовал дополнительной укачки, и, к удивлению страдающих пассажиров, Нонна ходила взад вперед по проходу самолета и качала ребенка.
А меня примерно в это время тоже качнуло. Неожиданно хорошо качнуло в сторону удачи. Мне сообщили, что моей семье выделили комнату. Несмотря на то, что по условиям распределения я не должен был претендовать на получение жилья, я, как и другие молодые специалисты, еще в 1949 году, записался на прием к заместителю директора. Он был очень вежлив, не сказал категорическое “нет”, но абсолютно ничего не обещал. И вот теперь, без каких-либо дополнительных просьб с моей стороны, мое начальство проявило внимание, и мне дали освободившуюся комнату в самом лучшем институтском доме довоенной постройки, расположенном на 8-ой Советской улице, рядом с институтом.
В этом доме, имевшем неофициальное название “господский”, жил не только директор и многие из руководства института, но и некоторые важные начальники городского масштаба. В частности, в одной четырехкомнатной квартире на втором этаже еще недавно жил Г. Кедров, который был одним из высших руководителей Ленинградской области при Петре Попкове, послевоенном 1-м секретаре Ленинградского обкома. И вместе с Попковым и другими руководителями Ленинграда по “ленинградскому” делу он был репрессирован и расстрелян. Его семью вышвырнули из квартиры. По существовавшим тогда правилам игры квартиры репрессированных давали тем, кто их репрессировал, то есть сотрудникам КГБ. Но, по меркам того времени, “заслуживший” такое поощрение подполковник КГБ, не тянул на четырехкомнатную квартиру, и ему дали только две комнаты из четырех, в которые он и вселился со своей женой и двумя сыновьями подросткового возраста.
В этой квартире я и получил комнату. Я никакого участия в репрессиях, конечно, не принимал, но именно мне была уготована “честь” жить в одной квартире с кагэбешником, и в какое время! Моя комната, жильцы дома ее назвали “веселенькой”, площадью порядка 12 кв. метров, имела удлиненную форму и располагалась над аркой прямо напротив входа во дворик дома. Ее “веселость” я испытал потом, а пока с радостью попрощался с Красной Конницей и обитателями квартиры №17. Без особого труда, вещей еще было совсем мало, но все же с помощью моего товарища и бывшего хозяина, Жени Февралева, переехал в, наконец-то, собственную комнату.
Радость была, но душа моя была далеко на юге, в Ростове. Дел на работе много, разработка порученной мне системы шла туго, но все же очередной отпуск мне дали, однако, с условием — если вызовут, то немедленно возвращаться.
И вот я опять в Ростове. Впервые в статусе и мужа, и отца. Кочуем от Социалистической, дома родителей Нонны, до Газетного, дома моей мамы, и обратно. И, конечно, все многочисленные тогда родственники с обеих сторон горят желанием посмотреть на новую семью и, прежде всего, на творческий результат нашего годичного отсутствия. В этот “результат” сразу же и по уши влюбились две девушки: двухсполовиннойлетняя Мариночка и шестилетняя Юлечка. Было забавно наблюдать, как они одновременно тянули к себе коляску, и каждая из них считала, что только она имеет право катить ее дальше.
Но, к сожалению, вызов с работы все же пришел, и очень скоро, и мы всей семьей отправились в обратную дорогу. Наша семья, однако, расширилась. Сарра Наумовна, несмотря на то, что Нонна в ближайшее время не собиралась и не могла работать, как, впрочем, и на то, что нас ожидает в Ленинграде небольшая и не очень удобная комната, наняла няню. И эта женщина ехала с нами в Ленинград.
А в Москве завершил свою работу партийный съезд. В то время телевизоров почти ни у кого не было, вся живая информация шла из газет, радио и кинохроники. Благодаря кинохроники мы видели, что Сталин заметно округлился, но выглядел неплохо. Его речь, которую с нетерпением ждали, почти не касалась внутренних проблем и была посвящена новой фазе борьбы за мировое коммунистическое господство. Лидеры всех коммунистических партий и государств внимали указаниям вождя. В том числе и Мао. Почему-то мне тогда подумалось, что он недолго еще усидит на вторых ролях. И действительно, это был его последний приезд в Москву. Через несколько дней после закрытия партийного съезда к нам в институт на закрытое партсобрание пришел делегат съезда, первый секретарь Смольнинского райкома партии. С ненаигранным восторгом он рассказывал нам об удивительной активности Иосифа Виссарионовича. Все дела в президиуме съезда и многие записки проходили через него, причем он не сидел неподвижно на своем месте, а очень часто перемещался по президиуму и беседовал с членами президиума. Сталин был в достаточно хорошей форме, чтобы разыграть последний акт трагедии.
Обычно с новыми жильцами в коммунальной квартире уже проживающие соседи сразу же знакомятся, проявляют какое-то внимание и радушие. Ничего подобного. Сквозь зубы наши соседи ответили на наше приветствие, улыбки удостоился только наш малыш. Ну что же, если так, то так. Мы вселились в свою собственную комнату, ни от кого не зависим, у нас есть дела и у нас есть радость, которую никто не отнимет. На самом деле все оказалось значительно хуже. И началось с кухни и ванны, с главных арен женской деятельности. Любые мелкие гадости, на которые хватало ума и возможности Петровне, так звали жену кагэбешника, она старалась сделать так, чтобы помешать обычным хлопотам молодой женщины. Если, например, она видела, что Нонна собирается готовить, она тут же занимала все свободные горелки газовой плиты. Если она замечала, что Нонна собирается постирать или помыть ребенка, то тут же заскакивала в ванну и запиралась. Много раз она обрезала веревки, на которых висели пеленки и т. п.
Возможно, к двум причинам такой ненависти: мы заняли комнату, на которую они рассчитывали, и мы — евреи, добавилась третья — в квартире появился совсем лишний человек, нянька. Я собирался поговорить с мужем Петровны, но он меня опередил. Однажды он приглашает меня к себе и говорит, что ему очень не нравится то, что ко мне ходит много евреев. Я ему ответил, что это не его, а мои дела. “Вот я и боюсь, что это станет твоим делом.” Лет десять спустя, когда я уже преодолел “крутые повороты” (вначале я написал “все”, но потом понял, что это будет неправильно), кто-то из моих сотрудников спросил меня: “Ты что же, не узнаешь?” и назвал мне имя одного техника нашей лаборатории, молодого симпатичного парня, который мне всегда очень доброжелательно улыбался, но дел я с ним никаких не имел. “А почему я должен его узнавать, кто он такой?” — “Да, как же, ведь он сын” и назвал мне фамилию и место работы моего “доброго” соседа. Желания поговорить с ним и выяснить судьбу отца и всей его семьи у меня не возникло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
