- Родители?.. Ты вызвала родителей? Этого еще не хватало. Бедный папа, он и так ослаблен диабетом, ему не выдержать провала.
На глаза Кальмана навернулись слезы.
- Горе ты мое!.. Твой отец веселый и мужественный человек. В кого ты такой нудный?
- В мамочку, - ответил сквозь слезы Кальман.
- Твоя мать спокойная, выдержанная женщина.
- Была когда-то. А сейчас все ее спокойствие на слезе.
- А ты чего так развалился?
- Брата вспомнил… Бедный Бела!.. Такой преданный и самоотверженный… отец постоянно ставит его мне в пример. Совсем больной, а работает не покладая рук… р-ради семьи…
- Он, видать, прекрасный парень. А не такой слюнтяй, как ты.
Рыдания душили Кальмана.
- Успокойся, милый, хватит!.. По-моему, ты расслезился на какой-нибудь хорошенький шлягер или бравурный марш. Скорей за инструмент, не теряй даром времени.
- Вечно ты смеешься надо мной, - укорил Паулу Кальман, - а мне так тяжело здесь, - указал он на кармашек куртки, подразумевая сердце, и, шаркая ногами, поплелся к инструменту.
Паула налила в блюдце молока и отнесла слепой таксе. Когда она вернулась, ее встретила бравурная мелодия, которой еще мгновения назад не существовало. Через годы и годы мелодия всплывет в сознании Кальмана и станет всемирно знаменитым дуэтом «Поедем в Вараздин!..».
…Паула и Кальман спали на широкой двуспальной, настоящей бюргерской кровати, способной вместить человек шесть. Тонкая рука Паулы невесомо покоилась на груди Кальмана, словно защищала его сердце.
Кальман спал тихо и печально, как и бодрствовал. Но вот дрогнули намеком на улыбку уголки губ: ему снился одинокий цыган, милый призрак детских лет, предвестник удачи. Цыган играл, забирая все выше и выше, вознося душу к бездонному небу, и вдруг с отвратительным звуком лопнула струна.
Кальман закричал, проснулся и сел на кровати.
- Что с тобой, милый?
- Это ужасно - лопнула струна!
- Какая струна?
- Я говорил тебе о своем детском видении… Одинокий цыган… Я увидел его, и мне стало хорошо. И вдруг у него лопнула струна. Это страшное предзнаменование - провал премьеры.
- Но ведь и у Жирарди должна лопнуть струна в конце: ты что - забыл?.. Вот если она не лопнет, будет фиаско. А так, это примета успеха…
И - лопнула струна у Жирарди в финале оперетты, старый цыган признал, что его время прошло, и уступил сыну-победителю и юную прелестную Юлиану, и своего бесценного Страдивария, а зрители плакали, бешено аплодировали и вопили от восторга.
Забившийся в артистическую уборную Имре Кальман слышал приглушенный, но грозный рев. Он устало закрыл глаза и всей душой впитывал божественный грохот освобождающегося от льда Балатона. Свершилось!.. Свершилось!.. Он медленно разомкнул веки, промокнул лицо носовым платком, привычно засучил рукав и принялся писать на манжете, только не нотные знаки, а колонки цифр.
За этим занятием его застал ворвавшийся в артистическую папа Кальман.
- Ты с ума сошел?.. Почему не выходишь?.. Зрители разнесут театр… - и тут он заметил письмена на манжете сына, когда тот опускал рукав. - Ты подсчитывал выручку, солнышко?.. Дай я тебя поцелую. Вот настоящий финал «Цыгана-примаса»…
Старики Кальманы засиделись допоздна.
- Стоит ли вам идти в отель? - уговаривала их Паула. - Наша спальня к вашим услугам.
- Что ты, девочка, мы уже давно не спим вместе, - со скорбным видом отозвался папа Кальман. - Моя жена ко мне охладела.
- Охладеешь, когда ты раз двадцать за ночь бегаешь в туалет, - не очень-то любезно отозвалась его супруга.
- Зачем такие подробности?.. Из-за диабета я много пью…
- Пива… - подсказала жена.
- Даже сумасшедший успех сына тебя не смягчил…
- Я не могу равнодушно смотреть, как ты себя губишь…
- Но согласись, что это чрезвычайно затяжной способ самоубийства. Я тебе крепко надоем, прежде чем отправлюсь на тот свет. Пойдем, Имре, в кабинет, здесь нам все равно не удастся поговорить.
Мужчины перешли в кабинет.
- Если б несчастный Бела видел твой сегодняшний триумф! - надрывно сказал старик Кальман. - Бедный мальчик, он даже на день не сумел вырваться.
- Теперь я могу увеличить вам содержание, - поспешно сказал Имре.
- Ты тоже неплохой сын, - суховато одобрил отец.
- У меня неважно шли дела… Но сейчас…
- Покажи-ка манжету. Ты подсчитал только венские доходы. Но «Цыган» уже ставится в Будапеште.
- Да, я очень рассчитываю на эту постановку. Моя мечта - привезти нашу оперетту в Вену.
- Вот за это хвалю. Родину нельзя забывать. И родных… Полагаю, что спектакль пойдет и в Германии, и в России, и в Париже…
- Не будем так далеко заглядывать…
- Надо смотреть вперед. Не забывай, как дорого стоит мое лечение.
- Вот на этом нельзя экономить. Я хочу показать тебя лучшим профессорам.
- Ты и без того заморочен, Имрушка. Дай мне деньги, я схожу сам.
- Твое здоровье для меня важнее всех дел, - твердо сказал сын.
- У тебя есть характер! - восхитился старый Кальман. - На сцене ты был похож на пингвина.
- А я думал, на императора!
Старик Кальман не понял.
- Оценил ты отцовские советы?.. Держись за чардаш, как утопающий за соломинку. Я не специалист, Имрушка, но это прекрасная работа. Она пахнет нашей землей. Я проплакал весь спектакль и осушил слезы, лишь увидев, как ты подсчитываешь выручку на манжетах. В ожидании будущих благ ссуди мне тысячу двести монет, чтобы долг мой округлился до…
- Трех тысяч ста семидесяти восьми шиллингов, - быстро сказал Имре.
- Какая голова! Если б ты не был композитором, то стал бы министром финансов. Впрочем, тебе и без того недурно, плутишка! Кто мог подумать, когда ты прыгал под окном у Лидля, что ты так далеко пойдешь! Теперь он должен прыгать под твоим окном, чтобы научиться делать деньги. Кстати, нигде так не воруют, как в музыке, разве что в благотворительных комитетах. Лучше сочинять с помощью немой клавиатуры… Мы все-таки пойдем, мой мальчик. Только не надо нас провожать. Мы пойдем, не спеша и нежно, как ходили молодоженами. Мать на людях ворчит, но любит меня, как в первый день. Ее понять можно. Дай я тебя поцелую. Если б не надорванное здоровье нашего дорогого Белы, я был бы вполне счастлив…
…И вот они опять встретились в Будапеште. В том же кафе, что и много лет назад, когда Кальман принял свое героическое решение, и даже за тем же столиком. Чуть запоздавший Кальман поспешил сделать заказ.
- Порцию сосисок с томатным соусом. Чашечку кофе.
- Что я слышал - ты уже покидаешь нас? - как всегда громко, чтобы всем было слышно, накинулся на него Мольнар. Он по-прежнему царил в артистическом кружке.
- Увы, да. И очень скоро. - Кальман глянул на часы. - Обниму друзей - и на вокзал. Саквояж со мной.
- Нехорошо, Имре. Ты помнишь, что случилось с Антеем?
- Разумеется. Его задушили в воздухе.
- Потому что он дал оторвать себя от матери-земли. Нельзя отрываться от родины.
Официант принес сосиски, кофе и поставил перед Кальманом.
- А я и не отрываюсь, - сказал Кальман, принимаясь за сосиски. - Кроме того, у меня толстая шея, меня мудрено задушить.
- Да, после «Цыгана» - это впрямь нелегкая задача, - усмехнулся Мольнар, - хотя и соблазнительная.
- Что вам сделал мой бедный «Цыган»? Вы все на него кидаетесь?
- Я - нет. Я кинулся тебе на грудь после премьеры… Но знаешь, тут все бедные, а от «Цыгана» несет деньгами.
- Боже мой, как все любят считать в чужом кармане! - вздохнул Кальман. - Денег у меня никогда не будет…
- Ты слишком расточителен… Эй, приятель, что вы делаете? - закричал Мольнар на официанта, хотевшего унести тарелку Кальмана. - Господин едет в Вену. Слейте соус в стеклянную банку и вручите ему.
- Слушаюсь, - бесстрастно сказал официант.
- Ты недобро шутишь, Ференц, - Кальман дрожащими пальцами достал сигарету и чиркнул спичкой.
- Безумец! - закричал Мольнар. - Мог бы прикурить от моей сигары.
Странно, но после второй выходки Мольнара Кальман не дрогнул.
- Мне понравилось твое сравнение с Антеем, - сказал он благодушно. - Но ведь родина - не только земля или трава. Для меня наш старый Королевский театр тоже родина. И эта родина явится ко мне в Вену. Не Магомет к горе, а гора к Магомету.
- Что это значит, Магомет?
- А то, любезный Мольнар, что я добился приглашения нашей труппы в Вену с «Цыганом-премьером».
- Ну знаешь!.. - И впервые острый, находчивый Мольнар растерялся: приглашение в Вену было заветной и, как все считали, несбыточной мечтой будапештской оперетты.
- Вот ваш соус, - сказал официант.
- Благодарю вас, - Кальман хладнокровно опустил банку в карман плаща. - До встречи на новой премьере, друзья мои!..
И когда он отошел от столика, Мольнар сказал грустно:
- Похоже, этот парень становится мне не по зубам…
