Сам Рич уехал на следующий день – ему нужно было присутствовать на заседании суда. Пенелопа осталась одна. Она находилась в восторженном состоянии, и все казалось ей отчасти нереальным, как при лихорадке, но все же она не совсем потеряла голову. Пенелопа чувствовала, что до того, как примет окончательное решение, она должна посоветоваться с кем-либо, кто не подпал под чары отца Герарда. И ей было ясно с кем. Ей все равно придется написать Чарльзу. Она не могла разорвать с ним те близкие отношения, что у них были, даже не предупредив его об этом. Хоть бы он понял ее и помог ей! Он воспитывался католиком – может быть, он вернется в лоно матери-церкви? Это уменьшит боль от их разрыва, так как в этом случае их ждет воссоединение, и пусть даже их отношения будут несколько иными, чем раньше. Правда, она начала было сомневаться в правильности своего решения, но вовремя заставила замолчать этот внутренний голос, взывающий к разуму, и села писать длинное письмо Чарльзу.
Уже три дня, если считать с того момента, как она отправила письмо с доверенным слугой, Пенелопа ждала ответа. И ответ пришел, но не в виде послания. Впустив с собой морозный февральский ветер, еще больше похолодавший к вечеру, в гостиную собственной персоной вошел Чарльз Блаунт.
В зале играла музыка – Пенелопа с домашними музыкантами исполняла одну из баллад Берда. Когда объявили о приходе Чарльза, Пенелопа повернулась в сторону двери, не снимая рук с клавиатуры клавесина. Очарование звуков исчезло, когда она увидела его, направляющегося прямо к ней.
– Сэр Чарльз? Чему обязана вашим посещением? Склонив голову, он поцеловал ей руку – они были не одни.
– Как дела в Лондоне?
– Ваш брат занят государственными делами, а в Лондоне все идет своим чередом, – ответил Чарльз, глядя ей в глаза.
Музыканты отложили инструменты. Возникла неловкая пауза.
Она предложила ему ужин, стакан вина. Он отказался и от того и от другого.
– Я хотел бы поговорить с вами наедине. Пенелопе не очень понравилось это высокомерное утверждение собственных прав, но она попросила всех удалиться, прекрасно понимая, какое злоязычие сейчас рождается.
Когда все ушли, она сказала:
– Тебе нельзя было сюда приезжать, дорогой. Это противоречит нашему договору с Ричем. Нам повезло, что он сейчас в отъезде.
– Я не думаю, что он стал бы возражать против моего приезда, если бы знал, что меня сюда привело. Он, по крайней мере, верный сын церкви. Пенелопа, какой бес в тебя вселился и заставил написать такое письмо? Ты что, сошла с ума?
– Я так и думала, что это тебе не понравится, – пробормотала она.
– Не понравится! Ты написала, что хочешь перейти в католическую веру. Как ты могла додуматься до такого... да еще спрашивать моего одобрения?
– Я пыталась объяснить это в письме... Чарльз, ты не представляешь себе, что я пережила в первый день, когда вернулась сюда, к моим детям. Моя Летиция, она убежала из дома...
– Мне жаль, что так вышло, действительно жаль дорогая. Но это не должно влиять на твои решения. Наша с тобой любовь – не прелюбодеяние, как кажется на первый взгляд. Даже если твои дети восприняли ее в таком свете, это ударило по ним меньше, чем ударила бы правда. Они выросли бы с убеждением, что они незаконнорожденные, полагая, будто ты никогда не была законной женой их отца. А мою дочь они считали бы законнорожденной.
Горечь в его голосе привела ее в смятение. Она молчала, чувствуя, что его слова справедливы, но до этого он никогда не попрекал её ошибками, сделанными в прошлом.
– В любом случае я не вижу, каким образом эти неприятности могли привести тебя в лапы Рима. Что заставило тебя принять в своем доме иезуитского шпиона да еще посвятить его в наши с тобой отношения? Ты же знаешь, что эта акция может быть расценена как государственная измена.
– Я абсолютно убеждена, что отец Герард не шпион. Он джентльмен и очень смелый.
– А, так это был Герард? Я мог бы догадаться. Согласен, трусом его назвать нельзя. Ведь ставки так высоки.
– Ты имеешь в виду мою душу? – В ее голосе прозвучал страх.
– Не льсти себе, девочка моя. Ты всего лишь приманка. Всем известно, что ты – любимая сестра графа Эссекского. Ты могла бы помочь им заполучить его, самого могущественного человека Англии, и тут, уж конечно, игра стоит свеч.
Чарльз стал объяснять ей, что якобы бескорыстная попытка иезуитов помочь ей – это всего лишь ловкий ход в политической игре. Он начал допрос. Как Герард представил ей католическую веру?
Пенелопа старалась изо всех сил пояснить все, что она поняла, но Чарльз показал себя безжалостным и неутомимым следователем, и самые тонкие различия в доктринах по-прежнему ускользали от нее. Очень скоро она запуталась.
– Так я и думал, – сказал Чарльз. – Герард избегал обсуждать с тобой настоящие проблемы, углубившись в область устаревших софизмов. Ты позволила обмануть себя велеречивому проходимцу – так простушку: обводит вокруг пальца ловкий ярмарочный торговец. Я и не думал, что это может пройти в твоем случае.
– У меня достаточно ума, чтобы отличить хорошее от дурного, хоть я и не умею спорить с людьми, окончившими Оксфорд. Он был честен со мной. Он больший христианин, чем ты и я, вместе взятые.
Чарльз пропустил ее реплику мимо ушей.
– Тебе придется покаяться в своих заблуждениях, как в грехах. Это неслыханно – признать ложной веру, в которой ты была рождена, веру, в которой отошли в мир иной твой отец и Филипп Сидни. Ты уже готова признать, что они были соблазнены дьяволом, и поверить, будто они будут вечно гореть за это в адском огне?
– Но я в это не верю! – Пенелопа пришла в смятение.
– Во имя Господа, Пенелопа, я уже и не понимаю, во что ты веришь. Ты собираешься расстаться со мной, отречься от нашего брака, будто это связь, в которую мы вступили из похоти, будто мы должны этого стыдиться. И ты это собираешься сделать, примкнув к римско-католической церкви, хотя не имеешь никакого понятия об их учении. Я вижу, что ты не уверена ни в одном из иезуитских догматов.
Его гнев шел из самого сердца, ведь он был убежден, что ненавистные ему католики заставляют ее отречься от истинной веры и вступить в ложную, которая, в частности, утверждала, что брачный союз не может быть законным, если он не подкреплен венчанием в церкви. Пенелопа старалась найти в себе мужество сказать ему, что все совершенно не так, как он себе представляет, что это ее собственные проблемы толкнули ее к Риму, а не наоборот. Она опустилась на стул возле клавесина и смотрела на клавиатуру, не видя ее. У нее начала болеть голова. Чарльз встал рядом, не переставая анализировать различные принципы католицизма в той холодной, ироничной манере, которая заставила Пенелопу понять, как далеки были эти расплывчатые аргументы от любовной муки и муки сожаления, рвущих ей сердце.