Франсуа думает о Жоао, о его ополовиненном теле, о том, как одна его часть компенсирует другую, недвижимую, умершую. Усилия безо всякого вознаграждения… Он видит обтянутые перчатками руки Этьена, которыми он вовсю вращает колеса своей коляски, видит зажатый между бедром и подлокотником мяч, мокрую майку, серебрящийся под усами пот. Он смотрит, как вздымается грудь Этьена, как тот кричит, смеется и дышит полной грудью вместе с другими игроками. «I’m happy» — это первая фраза на английском, которую он вызубрил на уроках Франсуа. Несомненно, Содружество играет в его жизни огромную роль. Вот он выполняет проход между соперниками, бросает мяч — и попадание! И Франсуа решает поговорить с Жоао. Он непременно должен вступить в их клуб.
Дорожки бассейна поделили между собой восемнадцать пловцов — пятнадцать мужчин и три женщины. Зрителей едва вполовину больше, чем соревнующихся, а те, словно дети на школьном празднике, переговариваются со своими домашними, слышны имена: Моника, Жози, Эмма, Полин, Феликс, Жан-Пьер, Александр… Франсуа вся эта суета напоминает какой-то благотворительный праздник или ярмарку, он выступает перед отцом, матерью, сестренкой, но, главное, перед мадам Дюмон, которая, стараясь скрыть волнение, приветственно машет ему рукой, и остальные тоже машут, чтобы он не сомневался в их поддержке. Они еще не видели его голым, только лишь мадам Дюмон и мама в тот день два года назад, когда попыталась помыть его. Ну, еще отец — тогда, в Центре протезирования… И вот теперь Франсуа возвышается на тумбе среди других участников соревнования, стройный, словно буква I, на голову выше остальных. Некоторые считают идеалом генерала де Голля, конечно, де Голля той поры, когда он еще был молодым, красивым и стройным; однако больше они не знают никого ростом выше двух метров — и это их впечатляет. Если бы Шарль фотографировал их теперь, команда выглядела бы еще более диковинной: со скрученными конечностями и отсутствующими взглядами, четверо пловцов с ампутированными руками — у одного отсутствует кисть, у другого — по локоть, а еще у двоих их вообще нет. Один из них — Франсуа, а в правом углу воображаемого снимка, повернувшись лицом к комиссии, стоит гвоздь программы — четырнадцатилетний Бертран Гари, родившийся без обеих рук. Его плечи совершенно ровные, на них не видно шрамов от ампутации; он гладок, словно вылеплен из пластика. На его лице играет веселая улыбка; вместо руки он протягивает ошеломленному члену комиссии, не ожидавшему подобного жеста, ногу. Паренек выигрывает заплыв кролем, показывая превосходную работу ног и умение задерживать дыхание, чем приводит Шарля в восторг. Выйдя из бассейна, он спокойно усаживается на табурет, стягивает ногой шапочку и плавательные очки и кусает печенье, держа его пальцами ноги.
Шарль настаивает на том, чтобы Франсуа вновь стал практиковать кроль. «Ты видел? — повторяет он, — кроль не ломает ритм! В брассе слишком много мертвых точек, даже если у тебя есть руки. А без рук… без рук ты лишь без толку дрыгаешься. Кроме того, — добавляет Шарль, — уж не знаю, заметил ты это или нет, но Бертран Гари еще не достиг половой зрелости, поэтому у него не растут ни борода, ни волосы на ногах, а это сильно снижает сопротивление. Так что изволь уж побрить свои ласты, мсье Сандр, и физиономию заодно!» И Франсуа ставит перед собой эту совершенно уж детскую, бесполезную цель — победить ребенка. На каждом соревновании — в том году их совсем немного, так что можно пересчитать по пальцам — он не сводит глаз с Бертрана. Его интересует не столько цель, победа, сколько сам процесс. Он работает мышцами живота, он учится задерживать дыхание, ибо поворачивать голову набок слишком утомительно. Он ни с кем не делится своими мыслями, а просто работает, старается задержать воздуха в легких столько, чтобы хватило на двадцать метров; он сражается сам с собой.
Он жив. Весел. И он нужен другим. Он зарабатывает.
— Хорошо выглядишь, bastardo! — восклицает Жоао. — Да только гляньте на него, bonito como um principe, ха-ха! Смотри-ка, и цвет лица здоровый, и настроение! — Он хлопает друга по спине: — Выпьем-ка за твое здоровье!
Жоао говорит слишком громко; он смеется, но у него дрожат губы; когда он разливает по стаканам вино, его руки заметно трясутся. Он наливает Франсуа.
— Да я, в общем-то, не пью…
— А, ну да, я ж совсем забыл!.. А с бабами как? Им же нравятся мускулистые парни, да? А то что толку накачивать мышцу, чтобы только хлорку глотать?
Вино переливается через край стакана.
— А, не хочешь говорить со мной об этом, bastardo? Думаешь, я обижусь? Да ладно, бери свой стакан, camarada! Ура!
В конце концов Жоао засыпает, положив голову на стол. Ему не выбраться из своего гетто. Франсуа же стремится стать муреной.
Он живет полной жизнью. У него есть работа, обязательства, планы на будущее. Он пишет Надин письмо. Дело в том, что он решил съездить к своему двоюродному брату в V., чтобы отблагодарить его за все, что он сделал для него и его семьи. Он хочет посмотреть снова на те места, пообщаться с людьми, которые знают о том, что с ним случилось, больше, чем он сам. Разумеется, это несколько самонадеянно, но ему хочется узнать как можно больше. И да, конечно же, он хотел бы встретиться с Надин. Уже конец июля, Франсуа отлично представляет себе, как сейчас выглядит городок V., он покинул его два года назад… Он помнит, как шумит река, как колосятся луга, как желтеют нарциссы. Перед его мысленным взором возникает местный пейзаж и Надин на его фоне, он слышит, как бьется на ветру воздушный змей; он мечтает увидеть это снова. Они не встречались уже семь месяцев; ему рассказывали об американских девушках, которые выходили замуж за солдат в самом конце войны, понимая, что долго еще не увидят своих мужей. Он знает истории Пенелопы, жен моряков, ему хочется верить…
Он просит Жана Мишо опустить в конверт его визитную карточку. На конверте надпись: «Франсуа Сандр, преподаватель, — леди Фай. Ваш покорный слуга».
Франсуа давно уже не был так счастлив.
— Грузовик, если следовать рассказу Тото, должен был стоять на другой стороне дороги, — говорит Жорж.
Франсуа вряд ли сможет вновь увидеть Тото, тот теперь работает водителем на юге.
Кузены направляются по узкой дороге в сторону Синьи-л’Аббэ. Останавливаются на повороте, где растет дуб. Тото сказал, что несчастье произошло где-то в этом месте, но из-за проклятого снега уже ничего не упомнит. Жорж кто-то вроде проводника Франсуа в его воспоминаниях. В деревне они встречаются с местным учителем и его дочерью, приветствуют их соседа, владельца трактора с прицепом, на котором стонущего, замерзшего, всего в ожогах Франсуа и доставили в больницу. Они осматривают этот самый прицеп — н-да, не бог весть какие удобства!
Франсуа приветствуют местные жители. О нем писали в газетах, они читали репортажи — о чудесном спасении, благодаря усилиям врачей; о матери, которая, словно Гипнос, охраняла его сон, сидя в больничном коридоре; об ужасной ампутации обеих рук. И вдруг Бейль падает с неба и исчезает без следа… Учитель кричит в лестничный пролет:
— Аннет!
В гостиную вбегает босоногая девчушка.
— Помнишь этого человека? Ты нашла его около вагона, с той стороны леса! Помнишь, ты еще тогда искала свою лису?
Девочка прищуривается: труп до сих пор у нее перед глазами.
— А потом тебя еще допрашивал жандарм. Он говорил, что этот человек не умер, и, слава богу, оказался прав. Так вот, перед тобой он самый — Франсуа Сандр. Он живет далеко от нас и приехал поблагодарить.
Франсуа смотрит, как маленькая девочка прижимается к ногам отца. Именно она-то и увидела его тело, увидела то, что он не мог видеть сам. Ее взгляд исполнен ужаса — видно, что он до сих пор не покинул ее. Франсуа так и остался для девочки воскресшим трупом. А для него Бейль — обращение к прошлому; так бывает порой, когда хочешь вернуться в раннее детство, чтобы найти причины жизненных неурядиц.
