пункт — защищает арабов[66]. Может, Джойс Блумберг — последняя спица в колеснице, а может, и вообще ни при чем, но я должен это выяснить.
— В итоге вы получили волнения, — заметил Кирш.
— То есть?
— Де Гроот. Уверен, вы помните, сэр. Вы сами закрыли расследование из предосторожности. А они все равно схлестнулись.
Кирш поморщился от боли. В последнее время нога реже давала о себе знать, но тем не менее боль была мучительной.
Прежде чем ответить, Росс тщательно взвесил слова:
— Когда вас выпишут, думаю, вам стоит взять недельку-другую отпуска. Это пойдет вам на пользу. Вы столько всего пережили.
Когда Росс удалился, Кирш, потрясенный услышанным, вышел во внутренний двор и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Посмотрел на соседний дом: идиллическая комнатка и сад на крыше вдруг поразили его своим убожеством, букет в банке из-под повидла выглядел жалкой попыткой скрасить тесноту жилища. Проснулась Рахель и заплакала. Медсестра, не такая заботливая, как Майян, даже не посмотрела в ее сторону и поспешила к другому пациенту. Кирш потрогал ногу. Неужели это Джойс привезла оружие, которое сделало его калекой? Как такое возможно? Нет, чушь какая-то. Рахель заплакала громче. Словно в ответ ей, на улице залаяла собака. Кирш увидел через окно, как в комнатушку вошла женщина, поставила на пол сумку с продуктами, присела на край кровати. Должно быть, на стене висело зеркало, скрытое от глаз Кирша, потому что женщина чуть склонила голову набок, как будто смотрит на себя в зеркало. Средних лет, в длинном черном платье, полная, но вполне привлекательная. Потом она подняла руки к затылку — поправить прическу? — и, к изумлению Кирша, сняла волосы. Под париком она была абсолютно лысая. Кирш скривился от отвращения. Проклятое место, везде одно притворство.
Был четверг, доктору Бассану пора начать вечерний обход. Сквозь ставни пробивались узкие полоски света. Остальные обитатели палаты Кирша, два араба и еврей — все трое пострадали в дорожном происшествии, ослиная повозка столкнулась с мотоциклом, — дремали под москитными сетками. Кирш обычно спал в это время, но сейчас маялся. Сидел на кровати и тупо глядел на лампу, свисавшую с потолка на длинной цепи. По ночам от лампы на плиточный пол ложились тени. В первые дни в Шаарей-Цедек — от начавшейся инфекции у него началась горячка, и, как объяснил потом доктор Бассан, он был на волосок от смерти, — Кирш, в полубреду, часами следил за этой зловещей пляской теней. И переносился из Иерусалима в далекое лондонское детство. Ему снова шесть лет, и он лежит с корью в мансарде, в их общей с Маркусом спальне. Там на двери висела на крючке старая садовая шляпа, и она представлялась ему то кривляющимся лицом, то маской палача. Роберт не мог заснуть, пока мать ее не убрала. Милая добрая мамочка, она пела ему колыбельные, убирала волосы со лба, приносила апельсины, а прежде чем разрезать пополам, срезала кожуру посередине, чтобы ее младшему сыну было легче высасывать сок. Только ради этого стоило заболеть.
Но прошло несколько дней, и мрачные видения, и навеянные ими грезы о материнской опеке ушли в небытие. Их сменили новые фантазии, все более бурные оттого, что Джойс не появлялась, о том, что они вместе, и страсть в этих картинах прекрасно сочеталась с простым семейным счастьем. Как и следовало ожидать, «домашняя» Джойс в этих его мечтах не теряла ни капли своей необузданности. (Где они жили? В лондонской квартире — на той новой улице в Уандсворт-коммон, по которой он однажды проезжал на велосипеде? Или, может, в сельском домике? В той деревне за Ледбери в Глостершире, где как-то раз, выбравшись за город с друзьями, он — впервые в жизни! — встретил американцев в местном пабе.) Кирш даже воображал, как знакомит Джойс с родителями и гордится тем, что она разведена (что, естественно, совсем не так), без определенных занятий и к тому же старше его — именно тем, что, в глазах родителей, делало ее совершенно неподходящей партией. Последний визит Росса положил конец сладким грезам.
Доктор Бассан стремительно вошел в палату, за ним семенила старшая медсестра. На нем была хлопчатая рубашка с открытым воротом. Он словно не замечал жары, изводившей всех остальных. Во время войны он работал в англиканском госпитале, в ермолке и с турецким полумесяцем на рукаве. Кирш видел фотографию у Бассана в кабинете. У англикан, рассказывал он Киршу, были потрясающие покрывала: «Палаты там роскошные, как дворец наложницы — все в гобеленах, цветах, даже графины для воды».
Медсестра растолкала спящих — они ворчали, позевывая.
Бассан подошел к койке Кирша:
— Что-то вы не выглядите сильно счастливым.
Кирш выдавил улыбку. Ему нравился Бассан, и не только потому, что тот его спас, Кирша привлекала его открытость. Бассан был уроженцем здешних мест, его прадедушка еще сто лет назад вывез семью из Вильно в Иерусалим, и его укорененность в этом городе непоседливых евреев и шумных новоприбывших выражалась в том, как спокойно и уверенно он держится. Он был свой здесь, даже арабские пациенты это признавали. Само его присутствие успокаивало, рядом с ним Кирш чувствовал себя под защитой. Он прекрасно понимал, что отчасти романтизирует Бассана и что, скорее всего, характер его никак не объясняется семейной историей. И все же, стоило Бассану появиться в палате, сразу же возникало такое чувство, будто не одно поколение предков потрудилось, чтобы вылепить эту властную коренастую фигуру — голема доброты и честности.
— Поглядим, удастся ли мне вас чуточку взбодрить, — сказал Бассан. — Во-первых, я слышал, вы уже вовсю разгуливаете по больнице, а во-вторых — держитесь за ручку с медсестрами. И то и другое ясно говорит о том, что вы готовы возвращаться домой.
— Только с одной медсестрой, — улыбнулся Кирш. — На многих смелости недостает.
— Готовы? — спросил Бассан.
Медсестра загородила койку Кирша ширмами. Отвернула простыню. Кирш задрал штанину, оголил левую ногу, тонкую, как стебель сельдерея, и в шрамах от бедра до лодыжки. Бассан посмотрел внимательно и принялся проверять реакции, то распрямляя ногу, то сгибая. Кирш морщился, но боль была терпимой. Неделями Бассан делал операцию за операцией, спасая ногу Кирша. Слой за слоем соскребал омертвевшие ткани. Без этого методичного хирургического вмешательства Кирш умер бы от столбняка. Другие врачи, слышал Кирш, предлагали срочную ампутацию.
— Посмотрим, как вы ходите. Можете пройтись без трости?
Кирш свесил ноги с койки, встал и сделал несколько робких шагов.
— Не волнуйтесь, — сказал Бассан. — Останется легкая хромота, и это все. Если вспомнить, в каком состоянии
