И счастье, эта капризная синяя птица, махнуло ей своим крылом. Все было как в сказке. Неожиданно в самый день спектакля заболела примадонна театра, исполнительница партии Розины. Спектакль уже хотели было заменить, но Ксения пошла к главному режиссеру театра и предложила спеть вместо нее. Главный выслушал ее и неожиданно согласился.
Успех был полный. Зал стонал от восторга, настолько она была искрометна, женственна и лукава. И молода, совсем как героиня Россини и Бомарше. И надо же такому было случиться, чтобы именно в тот вечер в зале присутствовал Петр Андреевич Сокольский, дирижер Мариинского театра. Он зашел к ней в гримерную после спектакля и сразу от порога спросил, не желает ли она петь в Мариинке. Кто ж не хочет? Ксения, не раздумывая, согласилась.
Они поженились через год. Давно это было. Еще до войны. Он был совсем старик, по крайней мере ей так казалось. Высокий, худой, седовласый, с седой же бородой и длинными тонкими пальцами аристократических рук, он казался ей патриархом, мудрецом или святым угодником, сошедшим с иконы. Он дал ей все и научил всему, что она теперь знала.
Она пела заглавные партии во всех его спектаклях и имела успех. Ей завидовали, интриговали против нее, но с ее исключительным положением она могла не обращать на это внимания. Рядом с ним она казалась себе лучше и интереснее, чем была на самом деле.
Любила ли она его? По-своему, наверное, любила. Восхищение, уважение, благодарность. Все это вместе и была ее любовь. Но продолжалось это недолго. Он не пережил разрухи и голода, принесенных революцией. Его мир рухнул, и он ушел вместе с ним. Было это зимой 1919 года.
После того как жизнь понемногу наладилась и в Мариинке стали снова ставить оперы, Ксения поняла, что ей здесь больше нет места. Ей не забыли ее привилегированного положения и статуса первой леди и тихо выжили из театра. Этот мир жесток, и выживает в нем сильнейший. Конкуренция крайне велика, а артист уязвим, ибо целиком зависит от воли режиссера. У главного режиссера и у нового дирижера были свои протеже, и Ксения их не интересовала. К счастью, подоспело приглашение из Большого спеть Чио-Чио-сан в новой постановке.
В Москве ее встретили с распростертыми объятиями. Дали большую квартиру в Брюсовом переулке, предложили работать над новыми партиями. В общем, окружили любовью и заботой. Ксения недоумевала, однако, будучи от природы неглупой, скоро поняла, откуда ноги растут. Ничего на этом свете не делается просто так.
У нее объявился влиятельный поклонник. Бунчиков, зам. наркома по делам культуры, правая рука самого Чаруйского, соратника Ленина. Он, видите ли, помнил ее еще по Мариинке, восхищался ее голосом и, узнав, что она переживает не лучшие времена, решил поучаствовать в ее карьере. Совершенно бескорыстно, разумеется.
Ксения посмеивалась про себя и держала его на расстоянии. Элегантно, само собой. Он ни на минуту не должен был забывать, что перед ним великая певица, народное достояние, помогать которой долг каждого гражданина, какой бы высокий пост он ни занимал. Она была царственно проста и сдержанно радушна. Бунчиков, похоже, побаивался ее, по крайней мере излишней навязчивости не проявлял. Кроме того, он был женат, а она была личностью заметной.
Ксения знала, что легко может бросить его к своим ногам, заставить забыть семью, что после двадцати лет брака дело не такое уж и мудреное. Она давно уже перестала быть Ксанкой Черноиваненко, босоногой девчонкой из-под Харькова. Она — Ксения Гнедич, звезда русской оперы, а может статься, и европейской, если начнут выпускать на гастроли. Высокая, статная, с томными глазами и роскошной темной косой, которую три раза можно было обернуть вокруг головы, она поражала величавой плавностью походки и гордой посадкой головы. Как и большинство сопрано, она страдала лишним весом, но с ее статью и высоким ростом это было почти незаметно. Коротышка Бунчиков, с его одышкой и кабинетным брюшком, едва-едва доставал ей до плеча.
Итак, Ксения не торопилась с выбором. Чутье подсказывало ей, что партийные бонзы тоже под Богом ходят, поскольку самостоятельной ценности не представляют. Сегодня ты все, завтра ничто. А это ее не устраивало.
И вдруг случилось непредвиденное. Сама судьба явилась ей в виде белокурого красавца с восторженными серыми глазами. Он дарил ей цветы после каждого спектакля и, естественно, был замечен. Теперь перед началом она приходила посмотреть в зал сквозь щелку в занавесе и неизменно видела его в третьем ряду в проходе. Она ломала себе голову над вопросом, кто же он, и не находила ответа. Судя по костюму, небогат, так, средний уровень, но врожденная элегантность и стиль, которые, как известно, не купишь ни за какие деньги, сквозили в каждом движении. Он совершенно не подходил ни под одну социальную группу. Загадка до кончиков ногтей. Она решила познакомиться с ним поближе.
После десятого букета он был допущен в уборную, где среди пуховок, кисточек и баночек с кремами и состоялось их знакомство. Ее рыцаря звали Владимир Басаргин. Можно было потерять голову от одного звука этого имени. От него так и веяло дворянскими усадьбами и кадетским корпусом. Ностальгия по миру, которого она никогда не знала. Чудо, как он сохранился такой в большевистской России. Недобитый аристократ, король женских грез.
Он восхищался ею бесконечно, но без обычной лебезни и холуйства. Даже коленопреклоненный, он не выглядел нелепо. Ксения чувствовала, что он никак не зависит от ее благосклонности, и это задевало и все больше привлекало к нему. Ей хотелось бы видеть его своим рабом. Недосягаемая мечта, и от этого еще более желанная.
Впервые в жизни в ней проснулась женщина, которой просто хочется любить и быть любимой. Он был совершенно бесполезен для нее с точки зрения карьеры, а о ней она привыкла думать в первую очередь. Но разум отступал под натиском чувств. Ее даже стали посещать мысли о ребенке. Возраст-то критический, тридцать три года.
То, что он женат, нисколько не волновало ее. О жене он говорил скупо и с явной неохотой. Значит, там что-то неладно. Из счастливого дома не убегают волочиться за актрисами. Бывают же дуры на свете, думала Ксения. Нет, нет, мысли о госпоже Басаргиной не-посещали ее.
Было другое, что тревожило куда сильнее.
Благотворительный бал был в разгаре, музыканты в углу зала самозабвенно играли вальсы Штрауса. Кружились пары, шампанское пузырилось и пенилось, яркий свет ламп преломлялся в хрустальных гранях бокалов.
Идея бала принадлежала Марго. Благотворительная акция по сбору средств в фонд борьбы с беспризорностью. Были приглашены все крупные коммерсанты и промышленники, чиновники из государственного аппарата, артисты и художники, которые предоставили свои картины на благотворительный аукцион. Они размещались вдоль одной из стен под белым транспарантом с одним лишь словом «Помоги!» на русском и немецком языках. В центре экспозиции стояла картина Григория Яковлева. Пронзительное полотно, где на фоне яркой толчеи Сухаревского рынка стоял маленький замухрышка в неописуемом картузе и жалобно протягивал к зрителям тощую грязную ручонку. Картина представляла такой чудовищный контраст с благополучными холеными гостями, что ни одно даже самое черствое сердце не могло не дрогнуть. Деньги так и летели в поставленный специально для этой цели большой аквариум. Само собой, без воды.
