Луар неотрывно смотрел на страницу, и четкие, натянутые как струны строки дрогнули, потом изогнулись, потом заплясали перед его глазами. Как змеи. Вереница змей…
Рука его давно лежала на медальоне; заранее зная, что он увидит, и заранее не желая верить этому, он вытащил Амулет из-за ворота и положил на ладонь.
«…ибо Тот, кто стоял за дверью, именуемый также Третьей силой, приходил не однажды… И кто знает…» Луар отодвинул книгу. Открывшееся ему знание было слишком тяжелым; спрятав Амулет под рубашку, он силой велел себе не думать. Не думать ни о чем – потому что список запретных тем неслыханно вырос. По крайней мере, не сейчас. До утра… Он должен отдохнуть. Он должен…
Пошатываясь, он побрел к постели. Походя дунул на свечку; в наступившей темноте расплылся запах, напомнивший Луару продуваемую ветрами повозку, мягкие длинные волосы на его плечах, руки, губы, смех… Потом…
Он дернулся и сел на кровати. Неслыханно. Именно сейчас, когда он узнал такое… Бездна с чудовищами на пороге – и вдруг это постыдное неутолимое желание. Танталь…
Он ворочался до полуночи. Потом измучился и заснул.
* * *
Теперь я была Хааровой марионеткой.
Дни цеплялись один за другой; я будто брела бездумно по грязной дороге, и все, что было в моей жизни достойного, оставалось далеко за спиной, а впереди ничего не было вовсе.
Я выходила на подмостки, как кукла; Хаар иногда похваливал меня, иногда бранил, но я и без него знала, что играю отвратительно, что похожа на всех его актеров, что посредственна, как мешок с мукой – и что именно за это новые товарищи перестали меня ненавидеть. Лысый комик тот вообще души во мне не чаял, дарил конфетки и, почему-то вообразив себя неотразимым мужчиной, покровительственно хватал за все места, до которых мог дотянуться. Я отмахивалась от него, как от мухи; он не замечал моего презрения и оставался в уверенности, что своим вниманием оказывает мне честь.
Мне было все равно. Я разучилась бояться, радоваться и злиться.
Слова Флобастера висели надо мной, как рок. «Он оставит тебя и забудет»; первая часть пророчества сбылась с изумительной быстротой.
Мне следовало ненавидеть предателя-Луара – но сознание, что я наказана поделом, надломило мою волю и пригасило все сколько-нибудь сильные чувства; все, кроме стыда и раскаяния. Мне не стоило вмешиваться в его судьбу. Роковое представление, погубившее целую семью, было целиком на моей совести – и не только у Луара, но и у Эгерта с Торией тоже достаточно причин, чтобы возненавидеть меня… Впрочем, думать о Луаре у меня просто не было сил.
Не менее больно было думать о Флобастере – вот кого я предала, вот за что и меня предали…
Не раз и не два мне хотелось броситься вдогонку. Мне снилось, что я вижу наши три повозки посреди чиста поля, бегу, спотыкаюсь – и не могу добежать, повозки медленно уплывают за горизонт, оставляя меня в слезах и отчаянии.
Снился и Луар. Как я подбираю его, пьяного, лежащего посреди улицы – только он не пьян, а мертв, и я напрасно пытаюсь вдохнуть в его грудь хоть немножко воздуха…
Луар как орудие рока. Эта мысль выдавливала из меня жалкую, кривую ухмылку. Поделом вору и мука; я действительно находила странное удовольствие от полной и окончательной глубины своего падения. Поделом; так мне и надо.
Неизвестно, до чего я дошла бы в своем самобичевании; случилось, однако, так, что после очередного представления Хаар не похвалил меня и не поругал, а, приподняв в усмешке кончики своего длинного рта, обнял за талию и дохнул прямо в ухо запахом одеколона:
– Ну что… Созрела, а?
Сердце мое упало. Жестокая судьба изыскала резерв, дабы усугубить мои несчастья; очевидно, во искупление моей вселенской вины следовало испытать и это.
Черные, пронзительные Хааровы глаза насладились моим смятением; жесткая наодеколоненная рука покровительственно взяла меня за подбородок:
– Хороша… Простовата, но по-своему хороша, с перчиком… Пойдем.
Его совершенно не заботило, что в свидетелях этого приглашения-приказа оказалась вся труппа, что героиня покраснела как томат, ее наперсница на миг задержала дыхание, комик возвел глаза к небу, громила-герой хохотнул, а старуха пожевала челюстями. Очевидно, так у них было принято.
Трудно объяснить, о чем я думала, когда, конвоируемая Хааром, шла с ним через двор большого дома, где он снимал комнату. Голова моя была будто набита ватой, и такими же ватными сделались ноги, а мысли казались уродцами без головы и хвоста, не мысли, а клочки: завтра, может быть, он уважит и эту… труппа уедет из города… или Хаар, или… вспоминать и глотать слезы… ты толкнул меня на это, Луар. Пусть нам всем будет хуже… тебе же будет хуже… ты сам виноват.
Мысль о том, что таким образом я отомщу предателю, не вызвала радости. Хаар плотно задвинул задвижку, прошелся по комнате, приглашая меня оценить ее удобство и богатство; повалился на кровать, не снимая сапог:
– Ну-ка… Повернись-ка вот так…
Авторитетный жест смуглой руки объяснил мне, как именно следует повернуться. Он привык вертеть людьми, будто куклами, подумала я, поворачиваясь, как на торгах.
Хаар покивал, довольный. Щелкнул языком:
– Да, замарашка… Будешь умницей – подарю тебе новое платье, безрукавку и плащ… Что ты хочешь, чтобы я тебе подарил?
Я тупо молчала, и это было плохо. Он нахмурился:
– Язычок проглотила? Ладно… Подарю тебе все по очереди, какую тряпку первой снимешь, таков и подарок будет… Давай-ка.
Внутри меня все скорчилось от стыда; я жалобно подумала, что, какой бы ужасной не была моя вина, расплата за нее все-таки слишком жестока. Луар, ты видишь?!
Пальцы мои уже возились с застежкой плаща. Не испачкать, подумала я вяло, и бросила плащ на спинку кресла.
– Хорошо, – сказал Хаар, облизывая узкие губы. – Плащик. Получишь. Что потом?
Неужели Флобастер не сумеет меня простить?! Сумеет, но не захочет. Как не захотела бы я на его месте… Хорошо бы вернуться назад, к тому моменту, когда там, в переулке, он просил меня сказать, что я пошутила…
Впрочем, все повторилось бы снова, потому что… Жить без Луара можно, но очень уж тоскливо. Невыносимо.
Я распустила шнуровку безрукавки. Бросила на кресло поверх плаща. Хаар довольно зажмурился:
– Так-так… Ну-ну…
Скорей бы все кончилось, подумала я устало. Заползти бы в какую-нибудь щель, закрыть глаза и обо всем забыть. И не видеть перед собой этой смазливой, самодовольной рожи. И не помнить тех Флобастеровых слов…
Я стянула через голову платье, расшнуровала корсет; нижняя юбка распласталась на полу, как дохлая бабочка. Я подняла ее и, машинально отряхнув, аккуратно сложила на кресле. В одной тонкой рубашке было холодно – впрочем, колотившая меня дрожь имела совсем другое происхождение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
