Например, несколько экзальтированная активистка «Общества защиты животных»:
— Так ему и надо! Мерзкий мальчишка! Ради глупой забавы покалечил милое бессловесное, беззащитное животное. Собачка ему никакого вреда не сделала. Она привыкла доверяться людям, а этот гадёныш, воспользовался… Его самого бы камнями! Руки-ноги — перебить!
Можно стать на позицию исконно-посконного патриота-почвенника:
— Только суровый мир воспитывает настоящих мужчин. В дремучих лесах и болотах, ожидая на каждом шагу опасности, жили наши предки. В полном единении с окружающей природой, с деревьями, мхами и зверями, со всей «Святой Русью». Никто из них — из наших предков — даже и подумать не мог бросить камень в собаку ради забавы. А бросил бы — так его бы и забили. Всем нашим народом.
Хорошо пойдёт позиция тоже патриота, но государственника:
— Какой-то сопляк, выращенный дебильными и запойными (я уверен) родителями, просто ради забавы искалечил любимую собаку боевого генерала. Защитник отечества, герой, отдавший всю жизнь за всех нас, за Россию, за возможность даже и для этих дебилов жить без иноземного ярма на шее. Но пребывая на заслуженном отдыхе, в своём собственном доме он не имеет защиты от всяких безродных манкуртов. Если общество не может защитить своих защитников, то есть ли у такого общества будущее?
Приятно звучит вопль либерала-народника:
— Доколе?! Доколе в многострадальном и бедном народе нашем будет воспроизводиться эта, безусловно чуждая, хитро привносимая и тайно насаждаемая татарами (литовцами, поляками, шведами, французами, немцами… евреями, армянами, кавказцами… масонами, большевиками, америкосами…) порода разрушителей, разбивателей, поджигателей, камнекидателей, вредителей и саботажников? Доколе мы, русские люди будем смотреть на всякого русского генерала как на врага, измышляя лишь способы для досаждения, уничтожения и порчи имения его, подобно имению иноземного захватчика?
Близка и понятна позиция агента по страхованию:
— Стоимость собачки? — Сука породистая, английская. Цена по каталогу — 150 р. Охромела? Процент нетрудоспособности — 30. Результативность публичного наказания… И в генеральском мундире при всех регалиях и орденах? — Вероятность повторения страхового случая в ближайшие 12 месяцев снизилась с 0.9 до 0.3. Цена мальчику восьми лет по «Губернским ведомостям» — 5 р. Итого… баланс положительный, поздравляю.
Интересно законотворчество депутата Государственной Думы:
— Ответственность за преступление ребёнка следует возложить на родителей. Не мальчика следовало травить собаками перед его матерью, а наоборот: её надлежало раздеть и погнать. Такое зрелище, вся наша фракция в этом уверена, обеспечило бы большее внимание родителей к воспитанию детей.
Обязательно надо взглянуть на ситуацию с позиции современной европейской глубоко демократической педагогики:
— Ребёнок проявил агрессивные склонности — напал на животное. Это свидетельствует о существенных нарушениях в детской психике. Поэтому мы изымаем ребёнка из семьи и помещаем в специализированную школу-интернат. Её ещё называют «школой для дебилов». Выпускаемый контингент вполне соответствует названию. Станет наркоманом и преступником. Работы не найдёт, будет нарушать законы. Его будут сажать, перевоспитывать, трудоустраивать и платить пособие. Что, безусловно, заставит нас добиваться увеличения ассигнований. За счёт налогов с тех, кто не сообразил проявить агрессивные склонности в раннем детстве.
Бедные братья Карамазовы! У них выбор, как у комиссара в 19 году: расстрелять — не расстрелять. Насколько же богаче и разнообразнее стала жизнь в начале 21 века! Пожалуй, смогу ещё с десяток точек зрения озвучить.
Но для моего конкретно случая у меня есть своя — по Дарвину.
Здесь и сейчас, в «Святой Руси», человек — я. Остальные — предки. Хомо Святорусскус.
Ещё у меня в предках есть разные троглодиты с питекантропами, мартышки с мышками, крокодилы с птеродактилями, инфузории с микробами… Всякая… живая природа. Поэтому и ситуацию надо рассматривать не по Достоевскому, а по Брему.
Если кто-то думает, что меня радует такая исключительность — так вы неправы. Лавры «белокурой бестии», «сверхчеловека», «пассионарной личности», «венец терновый» сына божьего… Не, не нравиться. Очень одиноко. И очень… ответственно. Честно говоря — давит на психику. «Без права на ошибку»…
Но… «лайф из лайф». Я — один. Проблема из мира людей переходит в «мир животных». Типа: мелкий бродячий щенок взбесился и оторвал кусок шкуры у моего старого мерина.
Местные джигиты в таких ситуациях бьют собачек с седла нагайками так, что у тех глаза выскакивают. Богобоязненные калики перехожие лупят посохами, ломая животным спины и черепа.
А мальчишки исполняют свою вековечную забаву — кидают камнями. Я не империалист — уважаю местные обычаи и традиции.
Вот Сухан и метнул. В цапнувшего сдуру щенка.
Что, Ванюша, уболтал себя? Успокоил свою этическую систему? Тогда продолжим.
Глава 235
У стола посреди двора второй маленький озлобленный щенок продолжал ругаться и плеваться, с истеричным визгом обещая всем нам разнообразные казни.
— И где ж твоего страшного и ужасного Очепа найти?
— Чтоб я своего главаря сдал?! Хрен тебе! Он из тебя…
Бздынь. Не могу вспомнить ни одного попаданца, который так регулярно раздавал туземцам пощёчины и оплеухи.
— Не хочешь сказать — послание передашь. Вот это.
«Это» — отрезанное у мёртвого ребёнка ухо. Хороший у покойного Перемога ножик был. Я его точу постоянно — как бритва режет. Аккуратно стряхиваю с кусочка детского мяса капли крови в сторону.
— От дружка твоего — ушко. Негожее оказалось — слов моих не услышало. Я же кричал — «стой». Ватажковому своему отдашь. Пусть готовится — уши моет, глаза протирает, зубы чистит. Я его сам найду.
Мальчик с ужасом смотрит на кусочек кровоточащего ещё мяса в моих пальцах.
— Скажешь — от «Зверя Лютого». Прозвище у меня такое. Деточка.
Оттягиваю ворот его рубахи и кидаю ухо ему за пазуху. Его ставят на ноги, толкают в спину, спотыкаясь, он рысит в сторону ворот. И исчезает в опускающихся на город сумерках.
— Терентий! Вели падаль убрать. Да подгони плотника — ещё домовинка надобна.
«Последний нонешний денечек Гуляю с вами я, друзья. А завтра рано, чуть светочек, Заплачет вся моя семья.
Я попадун, на все готовый, Всегда я легок на подьем. Вы мне готовьте гроб дубовый И крест серебряный на нем».
Родни у меня нет — плакать некому. А вот насчёт «гроб дубовый»… не дождётесь. Как при игре в «очко» — «…себе».
До рассвета поднимаем пинками опухших «новосёлов» и по тропинке спускаемся к реке. Хорошо, что у нас есть прямой ход к пристаням — гнать такую толпу лысых по городским улицам…
Начинаем грузиться на барку, подъезжают возы с нашим барахлом, Акимом и Аннушкой.
Тут опять «не слава богу» — артель бурлаков, с которой Хохрякович сговорился и уже задаток заплатил — идти отказалась. И задаток — вернула.
Я уже вдоволь нахлебался «русской артели» и в варианте «лодейщики», и в варианте «возчики».
Транспортные артерии на «Святой Руси», как и в моей России — больное место.
У моей Родины — артрит. Хронический. А уж в условиях феодальной раздробленности…
Но Хохрякович вскоре прибежал радостный — другую команду нашёл. И даже без переплаты. Наконец, барка отвалила от берега, бурлаки упёрлись в лямки, и мы пошли вверх по Днепру.
«Реве та стогне Дніпр широкий, Сердитий вітер завива, Додолу верби гне високі, Горами хвилю підійма».
Вот этого — не надо. И на що мине зараз «хвиля» — «горами»? Или Тарас Григорьевич рекламировал сёрфинг?
У меня другая забота: как бы промыть мозги Чимахаю так, чтобы он в «монастыре гипнотизёров» ума-разума — набрался, а ко мне вражды-злобы — нет.
— Чимахай, иди сюда, ложись рядом. На солнышке поваляемся, о твоём обучении у монахов поговорим. Запомни правило первое: верить нельзя никому. Мне можно.
Опять из меня «папаша Мюллер» вылезает. Чимахай насторожено меня разглядывает: уж очень сильный контраст — такая мирная обстановка вокруг, и вдруг — «тебя слушает враг!».
Парень, у тебя будет хуже: «враг — говорит». Что ж, «Штирлиц, ловите гранату».
— Твои будущие учителя будут учить тебя своей правде. Ты реши для себя — кто ты есть. Или ты — мой человек, или — их.
— А вместе нельзя? Вы ж с игуменом — вроде не враги?
— Ага. Не с игуменом — со всей церковью. Не враги. Но — не долго.
— Почему?
