В действительности же эти материалы находились в советское время на особом хранении, как и все то, что могло бросить хотя бы тень на вождя мировой революции и его партию. Разумеется, это исключало и саму возможность появления публикаций документов следственной комиссии. Одним из немногих здесь исключений является опубликованный в 1923 г. в журнале «Пролетарская революция» протокол обыска на квартире М. Т. Елизарова по Широкой улице, где до июльских событий проживали Ленин и Крупская. В этом протоколе перечислено, что было изъято при обыске: статья Ленина на немецком языке, шесть немецких книг, пять телеграмм, заявление Каменева, записка Ленина Каменеву, начинавшаяся со слов «Entre nous», девять писем на немецком языке, два на французском, две записные книжки, адрес завода «Феникс» и чековая книжка Азовско-Донского коммерческого банка № 8467 на имя госпожи Ульяновой[396]. Но, вероятно, отобранные в ходе обыска документы не представили для следственной комиссии существенного интереса, а на чековой книжке была совсем не та сумма, чтобы на этом основании обвинить Ленина шпионом, находящимся на содержании Германии. Иначе как можно объяснить отсутствие всякого упоминания в печати в 1917 г. о результатах этого обыска?
С конца 80-х гг. исследователи получили, наконец, возможность познакомиться с материалами следственной комиссии и, в свою очередь, познакомить с ними общественность. Судя по тому, что извлекли из них Н. Л. Анисимов, Д. А. Волкогонов, Ю. В. Идашкин, В. И. Кузнецов и др., каких-либо сенсационных открытий им сделать не удалось. Теперь мы знаем, что содержащиеся в первом томе делопроизводства показания прапорщика Ермоленко добавляют мало что нового к тому, что было опубликовано в печати в 1917 г. А его утверждение, что он видел, как Ленин «выходил из германской разведки»[397], вряд ли можно сегодня воспринимать серьезно, хотя тогда, в 1917 г., оно было положено в основу обвинения против большевиков. Как пишет о показаниях Ермоленко современный американский историк А. Рабинович, «он ничем не подкрепил свое заявление, и даже при очень богатом воображении его нельзя назвать надежным источником»[398].
Знакомясь с кругом лиц, дававших свидетельские показания по делу об июльских событиях в Петрограде, нельзя не обратить внимания на то, что это были по преимуществу политические противники большевиков либо преследовавшие их по долгу службы. Товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий мог бы много рассказать о большевиках на основании собственного опыта борьбы с ними в качестве директора Департамента полиции, но предпочел в данном случае сослаться на агента царской охранки Р. Малиновского, доносившего в 1913 г., что «Ленин пользуется таким широким покровительством и доверием со стороны австрийского правительства, что в этом отношении его, Ленина, ручательства или даже простого удостоверения личности того или другого приезжающего из России эмигранта вполне достаточно, чтобы освободить это лицо от всяких подозрений или каких-либо наблюдений со стороны австрийского правительства»[399]. Правда, непонятно, почему в 1914 г. Ленину самому потребовалось «ручательство» В. Адлера, чтобы выбраться из Австро-Венгрии.
В сентябре 1917 г. свои показания по делу «о вооруженном выступлении 3 – 5 июля в Петрограде» давал Г. В. Плеханов, который, как известно, особенно резко выступил против провозглашенного Лениным в апреле 1917 г. курса на социалистическую революцию. В своих показаниях Плеханов упрекал Ленина в «неразборчивости», которая, по его мнению, позволяла ему допускать, что Ленин «для интересов своей партии мог воспользоваться средствами, заведомо для него идущими из Германии». При этом Плеханов исключал «всякую мысль о каких-либо личных корыстных намерениях Ленина». Отвечая на вопрос, почему Германия могла оказывать Ленину финансовую помощь, Плеханов находил ответ в том, что «тактика ленинская была до последней степени выгодна, крайне ослабляя боеспособность русской армии». Однако он подчеркивал, что он говорит об этом «только в пределах психологической возможности, что он не знает ни одного факта, который бы доказывал, что психологическая возможность перешла в преступное действие»[400]. По свидетельству Н. В. Валентинова, Плеханов считал, что установить факт, получал ли Ленин деньги от немцев, должны разведка, следствие и суд. Одновременно он полагал, что после июльских дней Ленина следовало бы арестовать[401].
Ценность собранных следственной комиссией материалов может представлять интерес для историка, на мой взгляд, прежде всего как единый комплекс документов, который необходимо подвергнуть историческому и источниковедческому анализу. Выхватывание же из этого комплекса отдельных документов и фактов вряд ли перспективно[402].
Возвращаясь к вопросу о ценности собранных следствием материалов, необходимо ответить на вопрос о том, в какой степени они подтверждали, а точнее говоря, подтверждают выдвинутые против Ленина и других руководителей большевистской партии обвинения. Дело в том, что сама следственная комиссия на этот вопрос официально так и не ответила, поскольку в силу целого ряда причин дело не было доведено до конца. Правда, мы располагаем показаниями ведшего это дело следователя П. А. Александрова, но показаниями особого рода: они были даны в 1939 г. органам НКВД, которые, как хорошо известно, могли «выбить» любые признания. Находясь в следственной тюрьме НКВД, он сделал тогда следующее заявление: «Главными моментами-уликами были выдвинуты дознанием три: участие германского капитала в издании газеты «Правда», получение денег от Германии Лениным с целью шпионажа и наличие базы для шпионажа – Стокгольм. Приняв эти улики, я проверил и установил неосновательность этих улик. Следствие установило необоснованность обвинения»[403]. Так ли было это на самом деле, теперь уже никто точно сказать не может, поскольку следователь Александров был все же позднее расстрелян, а нам достались довольно противоречивые суждения современников и историков. П. Н. Милюков, например, в своей «Истории второй русской революции» утверждал, что «факт подкупа влиятельных вождей революции германскими деньгами был установлен официально следственной властью»[404] и при этом ни на что не ссылался. С. П. Мельгунов считал, что «не столько по соображениям беспристрастия и глубочайшего объективизма, сколько по мотивам революционной тактики ликвидировалось дело о „государственной измене“ большевиков: после корниловского мятежа они получили окончательную амнистию»[405].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
