Я сказала Роджеру, что буду очень рада поехать в Питсфилд. Мы подошли к «мерседесу», и он позволил мне сесть за руль. Когда мы садились, я поняла, почему он предложил мне поехать. Отношения между ним и Би были несколько натянутыми. Они были настолько вежливы друг с другом, что стало очевидно, что они повздорили по какому-то поводу. Я предположила, что в их романтической жизни встретилось препятствие. Трудно было представить себе, что два взрослых человека могли разорвать отношения по такому странному поводу, как спор о том, какова природа призрака, бродящего по Серой Гавани.
В этом недоумений, как мне предстояло узнать, я была крайне наивна. Я должна была понимать, что каждая из их «теорий» была только верхушкой огромного айсберга привычек, убеждений и веры.
Между тем, болтая без остановки то на одну, то на другую тему, я не давала разговору угаснуть. Мы вышли из машины и разбрелись каждый по своим делам, договорившись встретиться позднее в кафе возле автостоянки.
Я не помню точно, что делали мы с Би. Мы пересмотрели множество образцов одежды, вышивок, рукоделия. Я купила платье, которое не собиралась покупать, однако перед отъездом зашла в свою комнату и взяла пятьдесят долларов из неприкосновенного запаса.
Платье стоило сорок восемь долларов. Это не была моя самая крупная покупка одежды, но я никогда не тратила так много денег на простое хлопковое летнее платье. Оно имело приятный зеленоватый оттенок, лимона со льдом, с плечей свисали ленточки. Не скажу, что Би толкнула меня на этот поступок, но она особенно не отговаривала меня.
Мы опоздали на встречу с Роджером на двадцать минут. Он сидел за столиком, и перед ним стоял пустой стакан. Я ожидала от него саркастических замечаний, но он был кроток, как овечка.
– Как провели время? – спросил он.
– Очень хорошо, – ответила я. – А вы?
Кафе было почти пусто. Это было одно из претендующих на художественность заведений с абстрактной живописью на стенах и способными отпугнуть ценами. Роджер поставил локти на столик, подбородок положил на ладони и тяжело вздохнул.
– Я достиг, чего хотел. Сможем ли мы поговорить об этом, или вы по-прежнему будете продолжать меня третировать, подобно вражеским агентам?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – изумилась Би.
– Я не знаю, как это случилось, – сказал печально Роджер. – Может быть, в этом и ваша и моя ошибка. Я стремился думать об этом как об абстрактной проблеме – логической или нелогической, если вам так нравится. Но войдите в мое положение, Би. Очень трудно проявлять энтузиазм в ситуации, когда мальчик выглядит абсолютно здоровым и ведет себя так, как будто у него нет других забот, за исключением того, как лучше провести время с Дебби. – Он прервал свою речь и бросил на меня испытующий взгляд. – Почему вы усмехаетесь? Над моим архаичным стилем, я думаю. Это не те слова, которые вы бы использовали на моем месте?
– Нет.
– Неважно. Би, если вы воспринимаете это серьезно, а я вполне серьезен... Честно говоря, я не верю, что над Кевином нависла опасность. Я не хочу сказать, что ситуация превосходная. Я не знаю, какова она на самом деле. Но я хочу работать с вами, а не против вас. Ведь мы можем обсуждать наши идеи спокойно и обстоятельно и сравнить различные точки зрения?
На Би, очевидно, подействовало это предложение.
– Я не знаю, Роджер, – сказала она, не спеша. – Наши точки зрения настолько отличаются...
– Тогда мы будем искать пути наведения мостов через пропасть. – Он взял ее за руку. – Давайте поговорим. Не приказывайте мне замолчать.
– Я попытаюсь.
Ответ обязывал не ко многому, но Роджер, видимо, почувствовал облегчение.
– Чудесно! Разрешите я расскажу, над чем сейчас работаю? В какой-то мере это подкрепляет вашу теорию, – добавил он с лукавым взглядом.
Уголки рта Би дернулись:
– Роджер, вы неисправимы. Но продолжайте.
Роджер залез под стол и достал свой портфель. Открыв его, он стал вытаскивать бумаги.
– Мой первый предмет, – начал он, – это камень под алтарем. Ясно, что он привозной. Мрамор иноземного происхождения, возможно, итальянский. Это, может быть, реликт, но в этом случае требуется описание, объясняющее его происхождение. Ничего подобного мы не увидели.
Следующий предмет – это латунная плита Этельфледы. Надпись там своеобразная, мягко говоря. Ни дат, ни фамилии, ни происхождения. Вместо этого пара непонятных эпитафий. Я более внимательно рассмотрел предполагаемый «крест», который она держит, и, как я говорил вчера Энн, пришел к выводу, что это не крест.
Роджер сделал паузу. Выслушав эту кучу аргументов, я поняла, что он намерен приняться за те из них, которые, как кажется, имеют наиболее отдаленное отношение к делу, и собирается с мыслями, чтобы подать этот материал в самой убедительной форме.
– Предмет, который Этельфледа держит в руках, является двойным топором. Это очень древний религиозный символ, связанный с Критом и Минойской империей, но он также обнаружен в Англии, вырезанный на одном из монолитов Стоунхенджа. Датируется он примерно 1800 годом до нашей эры.
Минойцы поклонялись богине-матери, повелительнице деревьев и гор, хозяйке диких животных. Одним из ее символов был двойной топор, который обычно носили жрицы-женщины. Другими символами культа были змея, голубь и бык.
Некоторые древние цивилизации поклонялись богине-матери, которая символизировала богатства природы. Часто с ней был связан мужчина, иногда супруг, иногда сын, который умирал и возрождался так же, как на месте увядших в холодную зиму культур растут новые.
Я решила, что наступило время прервать лекцию.
– Я вижу, куда вы клоните, Роджер. Бегущие животные на фризах в склепе и в часовне могут иметь отношение к богине, поскольку она является властительницей животных. На барельефе вокруг алтаря изображены не Мария и Христос, а Великая Мать и ее возлюбленный, как бы он ни назывался. Но вы заходите слишком далеко, если думаете, что мы поверим, что доисторическая религия оживает через две тысячи лет в отдаленном уголке Англии. А что вы скажете о быке? Наверное, он относится к митраизму. Митраизм был первоначальной религией мужского шовинизма. К ней не допускались ни женщины, ни богини.
Роджер сердито посмотрел на меня. Потом он вспомнил, что сам предложил создать атмосферу открытости и терпимости. Он страдальчески улыбнулся.
– Я собирался подойти к этому постепенно. Ясно, что я не поверил, что женщина пятнадцатого века, живущая в Серой Гавани, будет поклоняться древней минойской богине. Но я думаю, что вера в богиню-мать распространяется значительно дальше и оживает в существенно более поздние времена, чем мы себе представляем. Поклонение Кибеле[11] было популярно в Риме много лет спустя после падения Крита, а она была лишь одной из версий первоначального божества. Римские легионеры донесли этот культ до Англии. И там, если я прав в своих догадках, он встретился и смешался с другой, более старой ветвью этой веры – той, что принесли в Британию ремесленники, участвовавшие в строительстве Стоунхенджа. Старые языческие религии были все еще распространены среди крестьян сотни лет после того, как христианство стало официальной религией, если такие ученые, как Маргарет Мюррей[12], правы. Она подтвердила, что этот культ перешел в средние века из доисторической религии и осуждался христианскими священниками как ересь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
