Свидание дона Грегорио и дона Луиса было одно из самых трогательных; они бросились друг другу на шею и как будто замерли в объятиях.
Дон Грегорио был в восхищении: один из детей его друга был спасен — половина задачи была выполнена. Дон Грегорио позаботился велеть принести одежды, приличные сану, к которому принадлежал молодой человек в обществе; по приглашению своего друга дон Луис тотчас же переоделся.
Все присутствующие были поражены переменой, произведенною в нем этой одеждой; он преобразился, сделался совершенно другим человеком.
Что касается молодого человека, то радость лишала его рассудка; он смеялся и плакал в одно и то же время; он не осмеливался еще поверить своему освобождению, он обращался к своим спасителям с самыми странными вопросами.
Это потому, что прежнее обращение с ним было слишком грубым и зверским.
Он, минуту тому назад невольник, т. е. нечто вроде животного, которое можно было бить сколько угодно, на которое смотрели не как на человека, имеющего право думать и действовать, но как на скота, который должен был смиренно склоняться под плетью дворецкого, подставлять свою спину розгам, не смея произнести жалобы или обратиться с просьбой к своим палачам, приговоренного навсегда самою сущностью этого бесчеловечного рабства постоянно нести такую тяжкую жизнь; прозябать как какое-нибудь животное посреди людей, благоденствующих вследствие его ужасного существования; и тут вдруг в несколько секунд узы, которые опутывали и врезались даже в его тело, спали; отвратительные лохмотья, которые его едва прикрывали, исчезли; он увидал себя тем, чем был до сих пор; внезапно ему возвратились все права; он стал таким же человеком, как и другие; он мог думать, говорить, смеяться, плакать, не опасаясь подвергнуться наказанию; он был свободен!
Это слово была вся его жизнь, все его счастье; он повторял его с криками и рыданиями, так что испугал своих друзей; он долго, не отчаиваясь, боролся против этих несчастий и страданий, чтобы достигнуть свободы, которой он пользовался теперь таким неожиданным и чудесным образом; он изнемогал под тяжестью своего счастья и не чувствовал себя настолько сильным, чтобы его вынести.
— О! — вскричал он вдруг, — эти стены давят меня, они захватывают мое дыхание; моим легким недостает воздуха под этими мрачными сводами; выйдем отсюда, мои друзья, чтобы я мог видеть солнце и чтобы мои легкие могли свободно дышать.
И он бросился вон из тюрьмы.
Его друзья последовали за ним, глубоко тронутые и улыбающиеся.
Глава XI. Как дон Луис импровизировал пролог к опере «Puritani»
Дон Грегорио Перальта чрезвычайно торопился уехать из Сен-Луи; если б это зависело от него одного, он бы в тот же вечер возвратился в Новый Орлеан.
К несчастью, это было невозможно, и нечего было думать об этом; хотя с коммерческой точки зрения на реке господствовала необыкновенная деятельность и сообщение между Сен-Луи и Новым Орлеаном было ежедневное, тем не менее с путешественниками и туристами было совсем другое: чтоб не обречь себя на скуку, неудобство и медленное плавание нагруженных товаром торговых судов, шедших вниз по Миссури, приходилось ждать отплытия парохода, который перевозил каждый понедельник пассажиров в Новый Орлеан.
Дон Грегорио Перальта прибыл в Сен-Луи во вторник, так что ему предстояло ждать почти целую неделю. Он охотно покорился необходимости, тем более что, по его мнению, дону Луису нечего было опасаться своего прежнего господина; положение было вполне определенное; притом, в случае надобности, он найдет деятельную поддержку в местных властях, всегда готовых противостоять всякой ловушке, всякому насилию со стороны мистера Жозуа Левиса.
Плантатор, казалось, вполне примирился с потерей своего так называемого раба; дело это наделало много шуму, его везде осуждали, но со времени его неудавшегося ходатайства у губернатора и в суде он поселился опять дома и не подавал даже признаков жизни.
Дон Грегорио чувствовал себя слишком обязанным маршалу, который в деле освобождения дона Луиса де Пребуа-Крансе выказал столько преданности и деликатности, чтобы не иметь к нему полнейшего доверия и не открыть ему со всеми подробностями причины своего путешествия в Соединенные Штаты и всего, что произошло с ним в Новом Орлеане.
Однажды, когда они болтали после завтрака, положив локти на стол и наслаждаясь превосходным кофе и гаванскими сигарами, разговор стал принимать все и более интимный характер и наконец перешел на очень интересную тему.
— Так вы знаете, милостивый государь, этого знаменитого жителя лесов, которого краснокожие и охотники прозвали Искателем следов?
— Да, я хорошо знаю его; мы большие друзья вот уже двадцать пять лет; я говорил вам, что отец дона Луиса был его молочный брат…
— Да, — перебил его маршал, — вы рассказывали мне эту интересную историю. Надо сознаться, что этот Валентин Гиллуа странный человек! Он и его друг индеец Курумилла пользуются громадной известностью на протяжении всех лугов, где их одинаково уважают и белые охотники, и краснокожие.
— Разве вы их знаете?
— Да кто же не знает Валентина Гиллуа и Курумиллу? — вскричал маршал. — Они обладают несметными богатствами; у богатейшего банкира в Сен-Луи они имеют на текущем счету два миллиона долларов, а он не единственный их банкир. Я несколько раз видел этих двух замечательных людей, я имею даже честь считаться их другом. Они оказали нам немало услуг в наших стычках с краснокожими; мы не знали бы, как и выпутаться из этих стычек, если б Валентину Гиллуа не удалось, благодаря его влиянию на индейцев, устранить все препятствия к миролюбивой сделке.
— Я очень рад слышать это.
— О, эти два человека чрезвычайно любимы в Ceн-Луи; когда станет известно, что очаровательный молодой человек, которого нам удалось освободить, почти их приемный сын, у него найдется столько защитников в народе, что мистеру Жозуа Левису лучше заблаговременно отказаться от своих замыслов.
— Будьте уверены, что первым моим долгом при свидании с другом моим Валентином будет сообщить ему, как доброжелательно к нему здесь относятся.
— Разве вы рассчитываете скоро с ним увидеться?
— Конечно, — возразил дон Грегорио, улыбаясь, — как только я покончу с некоторыми делами в Новом Орлеане, а это будет очень скоро, я отправлюсь к нему.
— Так вы знаете, где найти их?
— Знаю, мы назначили друг другу место для свидания.
— Не будет нескромностью с моей стороны спросить, где назначено это свидание?
— Нисколько, потому что я уверен, что единственно ваше участие ко мне заставляет вас предложить этот вопрос.
