С соседнего подоконника за моими барахтаниями в кустах с интересом наблюдал толстопузый рыжий котяра. Ишь ты, пригрелся на солнышке, дармоед шерстяной, и таращится на мои амебоподобные перемещения, как на вторую серию “Эммануэли”! Я же совсем некстати завязла в кустах по самое декольте, а моя авангардная прическа прочно подружилась с ветками. А кот все пялился на меня с неослабевающим интересом и даже не думал уходить. А тут еще мой расшалившийся мозг не ко времени подсунул мне строчки из народного творчества:
Долго смеялись собачки и кошки,
Как шевелились глаза у лепешки…
Я окончательно разъярилась и рванулась из сирени. Прическа отдала концы, и мою макушку обстучал дождь из хлебных корок и подпорок, закреплявших на моей голове чудо модного авангардизма восемнадцатого века. Я чуть не взвыла от ярости. И кот с этого момента оживился и восторженно забарабанил лапами по подоконнику.
— Рано аплодируешь, зараза! — прошипела я, медленно, но верно выцарапывая себя из объятий сирени. — Вот как накочегарю тебе в усы, будешь знать!
Я уже почти высвободила свой тонкий стан в корсете, как чья-то замечательная рука схватила кота за шкирку и выкинула на свежий воздух. Кот пролетел мимо меня рыжим самолетиком, уцепился за ветку злосчастной сирени и заорал дурным голосом. Я торжествующе показала ему язык и уже собиралась ползти дальше к цивилизации, как в комнате послышались голоса. Я притихла и замерла под окном лохматым столбиком, как суслик в пустыне, или где они там водятся.
— Проклятый кот! — послышался раздраженный женский голос. Видно, не мне одной он полюбился до посинения. — Вечно шляется на кухне и таскает что плохо лежит! Была б моя воля, собственноручно из него бы коврик сделала. Для вытирания ног!
— Из него сделаешь! — хмыкнула вторая женщина. — А потом тебя Фанни сама со свету сживет. Она ж в этой скотине души не чает, как с дитем с ним сюсюкается.
Я навострила ушки. Так, значит, это любимый котик нашей жуткой бабы с замашками бодибилдингерши. То-то я смотрю, эта рыжая животина мне кого-то напомнила. Ему бы крест на шею, и прямо одно лицо.
Вторая баба тем временем продолжила разговор, но уже трагическим полушепотом. Я под окном вся превратилась в одно большое ухо.
— Фанни послала меня… вот ни за что не угадаешь! Послала меня вымыть дверь комнаты графини Жужи!
Вторая баба так удивилась, что я явственно услышала, как ее челюсть стукнулась о подоконник:
— Комнату госпожи Жужи? Да ведь к ее двери никто не приближался вот уже четыре года!
— Вот именно! Я бы не поверила, если бы своими ушами не слышала, как госпожа княгиня распекала Фанни. Это ведь она приказала Фанни отмыть дверь, потому что ей надоело пачкать об нее свои платья. А еще госпожа княгиня обозвала Фанни лысой и безмозглой коровой! — послышалось довольное хихиканье.
И вовсе не коровой, а самкой бабуина! Это разные вещи! Я уже хотела громко возмутиться, но вспомнила, где сижу, и притихла, слушая, что бабы еще скажут. А они, похоже, надолго зацепились языками:
— Бедняжка госпожа Жужа! — вздохнула вторая баба. — Все эти разговоры про то, что она сбежала с цыганами, — полная чушь! Скорее всего, ее уже нет в живых!
— Почему это ты так думаешь? — заинтересовалась первая.
— Да вот знаю… — загадочно ответила вторая и, выдержав эффектную паузу, продолжила: — Я-то никому об этом не говорила, но тебе скажу. В ту ночь…
Как водится, на самом интересном бабу прервали. Послышались уже знакомые шаги беременного тарантула, и запоминающийся тошный голосок просипел:
— Тамила! Все сплетничаешь, дура деревенская! Немедленно иди мыть дверь!!!
Судя по всему, Фанни пребывала не в лучшем расположении духа. Наверное, телегу на меня графу накатить не удалось! Я так и знала, что под напором красоты ничто не устоит! Довольная результатами подрывной деятельности, я мирно поползла дальше, размышляя об услышанном. Похоже, выполнить задачу Улы, то есть узнать, что случилось с Жужей, будет проще, чем я думала. Надо расспросить эту самую Тамилу про события той ночи.
Кое-как я добралась до своей комнаты, с большим трудом разобралась в хитросплетении нижних юбок и фижм, переменила платье, которое теперь можно было отдавать в музей чернорабочих и землекопателей, если такой есть, конечно, и обессиленно плюхнулась перед зеркалом, уставившись на свое нестандартное личико. Распущенные волосы больше подходили к моей “бледной красе”, чем имитация хиппующего стога сена. Я закрутила волосы в узел и сколола шпильками. (Ну, я не совсем уверена, что это были именно шпильки, но эти фигаюшки из дерева тоже неплохо держали).
В дверь постучали. Не оборачиваясь, я крикнула:
— Войдите!
Кто-то вошел, и тут же раздался истошный визг. Я испуганно обернулась. К стене прислонилась уже знакомая мне девица, побелевшая до посинения. Увидев мое лицо, она облегченно вздохнула и перекрестилась:
— Ох, простите, госпожа княгиня! Померещилось мне…
— Что померещилось? — спросила я.
— Ох, да глупость, ерунда, — закокетничала эта глупая гусыня, но со мной этот номер не прошел. Я грозно выпрямилась и уперла руки в боки:
— Говори, что привиделось! Чего ты разоралась тут как недорезанная утка?!
— Ой, госпожа, не сердитесь, — запричитала деваха. — Вот как вошла я, а вы спиной ко мне сидели. Ну и показалось мне, будто это графиня Жужа сидит. Она уж очень любила так волосы закалывать… вот.
Я вздохнула и потрепала девицу по плечу:
— Ничего, ничего. Ты только впредь закусывай, и все пройдет.
Девица послушно кивнула и вытащила из кармана передника небольшую бутылочку.
— Вот, госпожа, лосьон ваш огуречный. На спирту, как и приказывали. Только не серчайте, что так мало. Рудя-цыган залез на кухню и высосал половину. На спирту же… А ему понравилось, видно…
Я с грустью повертела бутылочку. Да это Павле на один прыщ. Ну и поганец этот Рудя. Не мог что-нибудь другое высосать. Неужто на кухне, кроме моего лосьона, больше ничего не было? Уксуса или самогонки, например.
— Не беспокойтесь, я завтра еще сделаю, — успокоила меня девица. — Все равно Рудю с этого лосьона сливовицей отпаивали… Да, госпожа, граф велел передать вам, что ожидает вас у себя в кабинете.
Ух ты! Прямо как к директору вызывают! Ну я-то за время учебы к директору без стука входила уже на втором году, а к концу школы учителя решили меня там прописать, так что вызовов на ковер я не боялась. В частности, во время моего последнего посещения директорша на минутку отлучилась в медпункт за ведром валерьянки и заветными ста граммами. Я воспользовалась ситуацией и заразила директорский компьютер простеньким вирусом, который, натренировавшись, можно было состряпать за минуту. Этому нехитрому фокусу меня научил Вася-хакер, местная жертва Билла Гейтса. Вирус был моей местью училке программирования, которая четвертый год подряд учила нас составлять алгоритмы и рисовать снеговичка в “Бейсике”… Я с трудом оторвалась от сладостных воспоминаний и спросила служанку:
— А что граф? Уже роет землю копытами? (Ух, не давали мне покоя эти копыта!)
— Свирепствует! — вздохнула девка. Я выпятила вперед то, что Павла наверняка гордо именовала грудью, и поперла прямиком на баррикады.
По наитию я отыскала кабинет графа и предстала пред его неясными, налитыми кровью очами.
— Ч-что это за фокусы с дверью? — грозно вопросил граф.
— Ловкость рук, только и всего! — не задумываясь, ответила я. — Ну и пара ведер воды, полагаю.
Волосы графа начали медленно приподниматься над черепом. Я всерьез обеспокоилась их явным намерением взлететь в небо и сменить место обитания, поэтому поспешила оправдаться:
— Дверь слишком привлекает к себе внимание. К тому же грязь от нее уже отделяется хлопьями. Но если вы стоите за принцип: “Меньше сантиметра не грязь, а больше сама отвалится”, то…
Граф прикрыл лицо руками и натурально замычал. Получилось нечто вроде лебединой песни коровы в климаксе. Я с интересом прослушала нестандартное выражение душевных чувств и переживаний бедного аристократа. Наконец граф закончил шокировать общественность новыми формами самовыражения и с опаской глянул на меня:
— Возможно, ты и права, — простонал он. — Но зачем так сразу? И эта прическа… Лицо без пудры… Чего ты добиваешься?
Я капризно надула губки:
— Фу, какой вы невоспитанный! Лицо вам мое не нравится! Я же молчу про то, что такие лица, как ваше, обычно вывешивают на стенде “Их разыскивает милиция”… То есть, кто у нас тут главный?
Графа уже не держали ноги. Он плюхнулся в кресло и уставился на меня тяжелым взглядом собаки Павлова (напомню, ей там чего-то отрезали и долго издевались над бедным животным, кормя через трубочку). Я сидела, невинно помаргивая глазками, и ожидала продолжения избиения младенцев (разумеется, я выступала в роли истязателя). Граф отдышался-таки, пригладил волосы, сменил цвет лица и с упорством камикадзе вновь решил испытать судьбу:
