Вечером я решил двигаться дальше, но примерно через колокол неспешного пути ощутил запах дыма и жареного мяса. Ветер дул мне навстречу.
Первым порывом было как можно быстрее поехать навстречу неизвестным путникам, ибо одиночество было тяжело мне, но потом осторожность взяла верх, и я решил, не показывая себя, посмотреть, кого послал Господь.
Стреножив осла, я, пригибаясь, пошёл в сторону костра, отблески которого были видны издалека, потом встал на четвереньки, а под конец пути неумело пополз.
В низине между тремя невысокими холмами пылал костёр. У огня сидели три человека, внешний вид которых мне настолько не понравился, что я возблагодарил Господа за проявленную осторожность. Эти люди выглядели как самые настоящие дикари – с нечёсаными гривами волос, усами и бородами, заплетёнными в мелкие косички. Несмотря на жару, они были одеты в овчинные безрукавки на голое тело. Лица у них были то ли грязными, то ли разрисованными, а может быть, татуированными. Они переговаривались на непонятном языке громкими, хриплыми голосами, передавая друг другу бурдюк с хмельным напитком. На прутьях, воткнутых в землю, жарилось мясо, жир с него стекал в огонь, который чадил и плевался искрами. Мясо подгорало, но мужчин это, очевидно, не смущало.
Я решил, что мне не стоит связываться с этими людьми самого разбойничьего вида, и раздумывал, как лучше отползти – задом наперёд, не теряя разбойников из виду, или всё-таки развернуться.
Внезапно из темноты раздался громкий голос. Я не разобрал слов, но человек говорил явно по-французски. Один из разбойников вытащил из костра пылающий сук и поднял его над головой. Я увидел, что в стороне от костра лежит связанный человек в господской одежде. Разбойник что-то рявкнул, подошёл к пленному и с размаху пнул его ногой в бок. Тот застонал, а сидящие у костра довольно заржали. Разбойник кинул сук обратно в костёр, забрал у одного из сидящих бурдюк и, запрокинув голову, стал пить, при этом жидкость стекала у него по груди.
Я вдруг понял, что человек, лежащий у костра, обречён, и если Господь решил дать ему последний шанс выжить, то этот шанс – я. Теперь я не мог уйти, бросив беспомощного пленника на верную погибель. Но что же мне делать? Вступить в схватку с тремя разбойниками я не мог, это просто означало бы мою немедленную гибель или то, что я разделил бы судьбу пленного. Надо было что-то придумать. Но что? Я лежал, мучительно колеблясь. Стебель какого-то растения мешал мне смотреть, я осторожно сломал его, и запах растительного сока внезапно подсказал решение. У меня в мешке был изрядный запас сонной травы, я окуривал ею больных, которым предстояла болезненная операция вроде вскрытия нарыва или вправления вывиха. Если бросить её в костёр, то можно надеяться, что разбойники заснут как минимум на четверть колокола. Но как бросить? Незаметно подползти к костру я не мог, разбойники обязательно заметили бы меня, хотя были уже изрядно пьяны. Пришлось ползком возвращаться за лекарским мешком и возвращаться с сонной травой.
Дикари оставались на своих местах, и тут Господь помог мне – из темноты раздалось испуганное лошадиное ржание. Оказывается, у разбойников были лошади, и вот, что-то их испугало. Вся троица бросилась в темноту. Я понял, что этот шанс – единственный, вскочил, подбежал к костру и щедро сыпанул сонной травы в огонь, уменьшив свой запас наполовину. Взвился клуб дыма, своеобразно и резко запахло. Миг – и я оказался на прежнем месте. Я боялся всего – что разбойники слишком долго пробудут с лошадьми и трава прогорит, что они почувствуют незнакомый запах, что трава не подействует на этих здоровенных и пьяных громил. Но всё вышло как надо.
Разбойники скоро вернулись к костру и опять взялись за бурдюк. Один из них принюхался и что-то сказал, другой махнул рукой и показал на капающий в огонь жир. Скоро первый разбойник раздирающе зевнул, улёгся у костра и захрапел. За ним последовал второй. Дольше всех держался третий, самый старший, но вскоре сморило и его.
Подождав немного для верности, я вытащил нож и бросился к пленному. Ветер дул от него, и вряд ли француз успел нанюхаться одуряющего дыма, а вот если его ноги слишком крепко стянуты, идти он точно не сможет. Но оказалось, что разбойники связали пленнику только руки, а ноги спутали верёвкой наподобие того, как это делают с лошадьми. Француз с изумлением смотрел на своего спасителя, который внезапно выскользнул из тьмы и перерезал верёвки на его ногах и руках. Я жестом показал, что надо скорее бежать, но тот отрицательно покачал головой. Он забрал у меня нож, проверил его остроту, пошатываясь, шагнул к первому разбойнику, схватил его за бороду, запрокинул голову и одним быстрым движением перерезал горло, ловко отстранившись, чтобы не запачкаться кровью. Затем он небрежно выпустил из рук голову дёргающегося в агонии человека так, что она со стуком ударилась о землю, и направился ко второму. Второй разбойник был убит так же быстро и беспощадно. Третий, видимо, что-то почуял, потому что завозился и замотал головой, пытаясь избавиться от сонной одури. Француз подскочил к нему и ударил ножом в сердце с такой силой, что нож обломился у самой рукояти.
– Что ты наделал?! – воскликнул я, – зачем ты взял грех на душу, убив трёх человек? Мы вполне успели бы убежать.
Француз тщательно вытер руки об одежду убитого, выпрямился и с изумлением спросил:
– Ты что, спятил? Это же рутьеры!
– Кто?
– Ну, рутьеры, баски… Ты не местный, что ли?
– Я ромей, приплыл из Константинополя. Кто такие рутьеры?
– А-а-а, – протянул француз, – то-то я слышу, говоришь ты не по-нашему, у меня на это слух острый. – При этом он ловко обшаривал тела разбойников.
– Вонь из-под хвоста Вельзевула! – выругался он. – Проклятая нищета! Ни одной монеты! Только вот… – он кинул мне под ноги нож. – Возьми, я сломал твой.
Нож был скверно откован и имел грубую костяную рукоять. Он был длиннее моего старого ножа и не помещался в ножнах, поэтому я вертел его в руках, не зная, что с ним делать.
– Рутьерами в наших краях зовут горцев из земли басков. Они живут в В Пиренеях, пасут и … коз (тут француз употребил площадное словцо), сбиваются в банды и шатаются по Лангедоку. Иногда их нанимают наши сеньоры, чтобы их руками свести счёты друг с другом или выбить долги из вилланов, но чаще они грабят кого попало. Рутьеры живут войной и грабежом. Если бы нам удалось сбежать, они встали бы на след и преследовали нас, пока мы не упали бы без сил. И вообще, если здесь была только часть банды, то нам конец – они не отстанут. Поэтому берём их лошадей и скачем что есть духу, чтобы оторваться от преследования. Умеешь ездить верхом?
– Умею.
– Ну и отлично! Вон там у них лошади, я поеду на своей, ты выберешь себе верховую, а две будут заводными. Где твои вещи?
– Там… – я махнул рукой. – Но у меня там ослик…
– Придётся его бросить! Он не угонится за лошадьми. Забирай свои вещи, расседлай его и отпусти, а я пока приведу лошадей.
– Постой, а как же мёртвые?
– Оттащим в овраг, да и всё, – пожал плечами француз. – Там их вряд ли найдут, разве что когда падаль завоняет.
– Я не о том. Мёртвых надо похоронить по христианскому обряду, иначе они не наследуют Царствия Небесного, и этот грех будет на нас.
– А с чего ты взял, что эти вот дохлые рутьеры были христианами? – насмешливо прищурился француз.
– А разве нет?
– Понятия не имею. Ты лучше скажи: читать заупокойную молитву над язычником грех?
– Наверное, грех.
– Во-от. Стало быть, грех на грех – и мы с тобой чисты, аки голуби, – фыркнул тот. – Хватит болтать! Бери за ноги вон того и тащи в овраг.
Потом я сходил к тому месту, где дремал ослик, расседлал его и снял со спины мешки. Мне было до слёз жаль расставаться с длинноухим и добрым спутником, но я надеялся, что он не пропадёт – пропитания для осла кругом было достаточно, а хищных зверей в округе вроде бы не было. Я погладил его на прощанье и, не оглядываясь, вернулся к костру. Француз ждал меня, держа в поводу двух лошадей.
– Ездовая скотинка у рутьеров неказистая, но выносливая. Где твои вещи?
– Вот.
– Они будут на этой вьючной лошади. Возьми её в повод. Готов? Поскакали!
– А костёр?
– И опять ты прав! Что-то я сегодня дурак дураком!
Француз взял бурдюк, из которого пили рутьеры, и выплеснул его содержимое на огонь. Костёр зашипел, воздух наполнился смрадом. Похоже, что разбойники пили не вино, а забродившее кобылье молоко.
– Проклятье! Эта вонища выдаст нас с головой! Ну да сделанного не воротишь. Вперёд!
И началась скачка, которую я буду помнить до конца своих дней. Ночь была светлая, но всё равно, быстрая рысь – не тот аллюр, который подходит для бездорожья. Если бы лошадь споткнулась или её нога угодила в рытвину, я бы свалился и неминуемо сломал себе шею. Но, похоже, лошади в сумраке видели лучше людей. Они бежали уверенно и ровно, после двух колоколов скачки я не замечал у них признаков усталости.
