Мороженщик стоит на перекрестке. Баба над корзиной семечек — как наседка. Мальчик с коробочкой липких ирисок. В деревянной будке продают черный квас. Как изобильна жизнь!
— Есть вафли с именем вашей невесты, молодой человек, — небрежно говорил Рувке мороженщик. — Прикажете наложить?
Рувка растерянно смотрит на косую бороду мороженщика.
— Вы были бутафором в театре, — говорит Рувка, — я вас знаю. Вы брали у нас подсвечники, шандалы для пьесы «Миреле Эфрос».
— Какие теперь театры!
— Вы взялись за мороженое? Почему?
— Жара…
У Воробейчика нет невесты. У мороженщика нет вафли с именем «Рува».
— Это очень редкое имя, — извиняется мороженщик. — Я положу вам вафлю с именем вашего лучшего друга.
Воробейчик разводит руками…
— У меня нет друзей…
Сонный мальчик с ирисами прислонился к забору. Жара такая, что ирисы вот-вот потекут грязной и тощей струйкой.
— Теперь нет таких великих артистов, — зевает мороженщик. — Вам еще одну порцию? Или вот Мамонт Дальский…
— Вы работали с ним?
— Молодой человек! Я единственный из бутафоров, которого Мамонт Дальский не бил!
Какая скука! Рувка съедает третью порцию и не знает, что ему делать дальше.
— А, Юлий Цезарь из Конотопа! — раздается сзади. — Вот кого мне привелось увидеть на прощанье.
Рувка вздрагивает. Никита Ковалев, размахивая чемоданом, подходит к нему.
— Ну, здравствуй! — весело говорит Никита, а Воробейчик бледнеет. — Не бойся!
Ковалев ставит чемодан наземь, поднимается пыль.
— Угощаешь?
— Да, да, разумеется… Пожалуйста… Дайте порцию…
— Позвольте узнать имя вашей невесты? — осведомляется мороженщик и энергично полощет вафельницу в мутной воде.
— «Удача» — имя моей невесты, — отвечает твердо Никита, а Воробейчик гадает: не пора ли удрать? — Я давно не видал тебя, Рува. Ты проворнее зайца. Почему тебя нигде не видно?
— Зачеты… Некогда… — бормочет Рува.
— Ах, да! Ты ведь не исключен из школы. Это странно, что тебя не исключили вместе со мной. Ты не находишь?
— Нет. Почему же?..
— А Хрума выслали. Забавный был человек, между прочим. Любил огурцы к чаю.
Молчание. Мороженщик торжественно подает вафлю.
— Такого имени нет: «Удача», — говорит он улыбаясь. — Молодой человек шутит. Я служил на сцене, я умею понимать шутки. Кушайте на здоровье!
— Спасибо! — Ковалев берет вафлю.
Мороженое тает в руке. Молоко течет по пальцам.
— Ты уезжаешь? — неуверенно спрашивает Воробейчик.
— Как видишь.
— Далеко?
— Отсюда не видно.
— Зачем?
— Искать «Удачу» — мою невесту.
— Желаю найти!
— Найду! Спасибо за мороженое. Мокрое. Хорошо. — Никита подымает чемодан и взмахивает им.
— Ты выдал? — тихо спрашивает он.
— Не я, не я… — лепечет Рува. — Слово чести — не я… Они сами…
— Ладно… Прощай!
Никита пренебрежительно машет рукой и пускается в путь.
Воробейчик смотрит вслед: ровное колыхание удаляющейся спины, покоробленный тротуар, длинный тополек, похожий на нескладного подростка, пух…
— Никита! — вдруг кричит Воробейчик и бросается догонять Ковалева.
Нужно обязательно догнать. Так нельзя ему уехать. Он не должен плохо думать о Рувке. Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Мир не велик!
— Никита!
— Ну? — останавливается Ковалев.
— Может, тебе… нужны будут… деньги… — бормочет Воробейчик. — Так пиши… Не стесняйся! Базарная, тридцать семь… квартира пять…
Никита с интересом подымает глаза на Рувку.
— Да! Это идея. Деньги? — спрашивает он насмешливо. — Ну что ж, давай деньги! Пригодятся. Сколько у тебя есть?
Рувка бросает испуганный взгляд на Ковалева.
— Сейчас? — Он шарит по карманам. — Вот все… Немного…
— Спасибо и за это, — Ковалев сует мелочь в карман и с любопытством смотрит на Воробейчика. — Откупился, рыжий? Ну-ну… Тебе это зачтется. Пока! — Ковалев уходит.
Воробейчик растерянно смотрит вслед.
Он смотрит долго. Уже скрылась покачивающаяся спина. Уже пыль, поднятая небрежными шагами, осела на чахлые листья тополя. Уже новые спины и новая пыль возникли в желтом тумане улицы.
Рувка вдруг срывается с места и бежит. Он бежит, прижимая к бокам круглые локти, высунув язык, задыхаясь. Пересыхает горло. Сухой язык туго ворочается во рту. Кажется, что он скрипит. Иногда Воробейчик останавливается. Чтобы остановиться, он замедляет бег. Шатаясь, делает еще несколько шагов и только тогда останавливается. Иначе не выходит.
Вот окраина. Вот Заводская улица. Вот домик под толевой крышей.
— Гайдаш… здесь… живет? — задыхаясь, спрашивает Воробейчик у бабы и, увлекаемый инерцией бега, проносится мимо. А та, словоохотливо открыв рот, замирает в изумлении. — Алеша!.. Алеша!.. Знаешь? А-а…
Воробейчику не хватает воздуха. Он останавливается. Равнодушное лицо Алеши. Почему-то здесь Ковбыш. Рассохшаяся бочка, еле стянутая ржавым обручем. Зачем он бежал? Или ему стало жаль мелочи, которую на ходу отобрал Никита?
И уже без всякого воодушевления Воробейчик заканчивает:
— Говорит, еду искать удачи… Хорошенькое дельце, а? — и разводит руками.
Алеша сосредоточенно думает.
— Да-а!.. — роняет он. — Ну, да-а!..
Веселая улыбка вспыхивает на его губах.
— А мы ведь тоже, — подмигивает он, — мы тоже вот с Ковбышем идем шукать удачи.
Он рассказывает: на «лимонадном заводе» работать никакой возможности не стало. Целый день над Алешей стоял хозяин и упражнялся в остроумии. Хозяину, видишь ли, не повезло в ученье: он мечтал стать поэтом или ученым и сделался мелким буржуем. Как же может Алеша учиться после этого?
— Ну его к черту! Неужели мы себе места не найдем? Район большой. Как считаешь?
— Да, да, — соглашается Воробейчик.
— Пешком пойдем. Мешок за плечи. Что нам? — Он вытягивает перед собой руки. — А?
Ковбыш разворачивает плечи.
— Найдем! — говорит он решительно.
— Да, да!.. — бормочет Воробейчик. — Да, да!..
Он присутствует потом при прощанье Алеши с родителями. Его поражают короткие равнодушные эти проводы. Он помогает Алеше надеть мешок. Вытягиваясь на цыпочках, так что пальцы ног хрустят, он помогает и Ковбышу. Потом он провожает их до околицы, торопливо трясет им руки. Долго смотрит им вслед, как смотрел вслед Ковалеву. И пыль, и спина, и мешки, подпрыгивающие в такт…
«А где же моя дорожка?» — вздыхает Воробейчик.
Или идти крутить мороженое? Жара. Сейчас все люди хотят иметь портреты.
Пух летит с тополей.
— Пух, пух, — бормочет Воробейчик и ловит пушинку. — Пух…
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
1
Почему они выбрали путь на Голубовские хутора? Было много других дорог, ничем не хуже этой. Разве не таким же был путь на лиманы? Или на шахты? Или на Черный яр?
Растрепанные вербы, горбатые колеи, пыль и камни были и там. Пыль везде одинакова, на всех дорогах.
Станьте лицом к любой. Почему этот ветер кажется попутным?
Ветер везде одинаков. Летом он ленив и неповоротлив. Он, как обжора, объевшийся за обедом. Он тучен. Его клонит ко сну.
Просто, когда обсуждали план этого «похода в люди», Ковбыш обронил:
— Пойдем на Голубовские хутора. А там видно будет.
И Голубовские хутора вошли в их мечты плотно и материально, как буханка хлеба, которую нужно достать и взять с собой, как мешок с лямками, как финский нож, без которого весь поход бессмыслен.
Во всяком случае, Алеше было все равно, куда идти. Ни родственников, ни друзей у ребят вблизи не было. Да и зачем они им? У них есть руки, узкие, мальчишечьи, с грязными ногтями руки, и вера в то, что эти руки всем нужны.
Итак, на Голубовские хутора! А там видно будет.
Они устали болтать уже на шестом километре. Если бы они были опытными ходоками, они знали бы, что как раз время сделать привал. Но они рвались и рвались вперед. Они бежали бы, если бы могли. Пот выступил на их напряженных лицах. В каждой капельке пота играло солнце. Лица сияли. Так весною солнце — в каждом выплеске воды. Как хорошо идти с мешком за плечами по горячей дороге! Сладкий пот.
Они сбросили мокрые рубахи.
«Идем. Идем. Идем, идем-идем, — думал Алеша в такт своим шагам, — как здорово идем! Как здорово идем!.. Сколько так пройдем? Сколько так… За Ковбышем не угонишься… Он лошадь. Хорошо бы на лошади. Или верхом? Идем… Идем… Тася посмотрела бы. Почему бы мне не стать военным? Тася посмотрела бы… Идем. Идем… На лошади верхом… Что Тася сейчас? Часов, жаль, нет. Сколько уже? Какое смешное облако: оно как грива Лошади. Почему лошадь? Идем. Идем… На лошади верхом… Тася посмотрела бы. Мокрые. Это пот… А Ковбыш? Я отстану так. Черт! Далеко ли еще? Чудаковатый тополь какой… словно глиста. Глистой болеют. Мы бы могли уже привал сделать. Почему в хутора? Что там? Все Федька… Лошадь…»
