Ковбыш шел, чуть склонив голову. У него был широкий и ровный шаг. Такими шагами мерили раньше в деревнях спорную межу. Как здорово пришелся Ковбышу мешок на ладную спину! Словно всегда так уверенно и могуче лежал на круглых лопатках.
«Верст шесть отмахали, — думал Ковбыш. — Надо бы раньше выйти… Отец. Ну, с отцом что же? На то и отец. А то б раньше вышли. Вышли б раньше, вот… так… раньше и пришли бы. Это всегда так: раньше выйдешь — раньше придешь. А то отец… Что отец? Сапожником я все одно не буду. А ученым? Где мне ученым! Это Алеша. Да. Нехай Алеша. Мне бы — чтобы простор. Вот. Простор. Раньше выйдешь… Да… А то отец… Ну, раньше Голубовских хуторов нигде не задерживаться. Тут все одно что дома. И уходить тогда не надо бы… Не надо бы… А уйти надо было. На море надо бы… Новороссийск. Алеша — хорош парень. Ничего не скажешь. Хорош. А то бы в Новороссийск… И отец — ничего. А столбы? Должны бы столбы быть… Ну, я и так знаю: семь верст отмахали. По ногам знаю: семь. Ничего! Ишь ты! Семь! Алеша худой-худой, а крепкий. Ишь дует. Ну, ладно. Дуй! Авось и я не отстану…»
На восьмом километре оба думали только о привале. Оглядывались друг на друга, словно прощупывали мускулы ног товарища: крепки ли еще? Не обмякли? А дыхание?
И каждый хорохорился под взглядом приятеля… И, не останавливаясь, шли. Ковбыш — еще ниже наклонив голову, Алеша — обессиленно мотая руками.
Скоро ли? Скоро?
Подходили к какой-нибудь группе деревьев, или спускались в лощину, или просто большой межевой камень попадался на пути — Алеша думал: «Вот хорошее место для привала». Но он ничего не говорил Ковбышу, и они проходили заманчивую группу деревьев и тенистую лощинку. И шли, шли, шли, то подымались на косогор, то юлили на бесчисленных поворотах. В стороне оставались выселки, хутора, дома. Веселый дым кружился над хатами.
«Вот завернуть бы!» — думал Алеша, но ничего не говорил Ковбышу и, размазывая на лице грязный пот, шел дальше.
— Будет! — вдруг сказал Ковбыш и сбросил мешок наземь. — Тут.
Их план был прост: прийти на Голубовские хутора и пойти по хатам, предлагая свои руки. Они недорого просят — их возьмут. На крайний случай — наняться за одни харчи. Две недели прожить в хуторах — и дальше. Там видно будет.
— Возьмут ли еще нас в работники? — сомневался Алеша: четыре месяца он был безработным, он хорошо знал, что это такое.
Но Ковбыш ни минуты не сомневался: возьмут! С руками оторвут! Теперь в деревне работники нужны.
— Смотри, — он показал на дорогу.
Алеша увидел: пыль, навоз, камни. Легкая золотая нить соломки прошила всю дорогу.
— Ну? — пожал он плечами.
— Навоз, — коротко ответил Ковбыш. — В прошлом году не было на дорогах навоза.
Он замолчал, доел хлеб и, стряхивая крошки, добавил:
— Будет работа нам, Алеша. И хлеб будет. Пошли!
К вечеру они подошли к Голубовским хуторам.
Алеша был городской парень. В детстве он играл с ребятами на заводской свалке. Из железного хлама он строил гигантский завод. Он клал рельсы, рыл глубокие шахты, — пальцы Алешиной руки не всегда могли достать дно. Он соединял шахты с заводом железнодорожной веткой. Между рельсами он не забывал положить кусочек дерева — шпалы. Он был уверенный реалист. Его отец работал на заводе.
Алеша все свое детство провел на улице. Он знал, как ведут бои в городе. Он любил переулки, ненавидел проспекты. Спрятавшись за водокачкой, он ждал врага. Потом делал перебежку к театральной тумбе. Потом наступал, укрываясь в больших воротах. Каждый телеграфный столб, каждый фонарь были ему прикрытием. Он знал окраины и подступы к городу, как мужик знает свой клок земли. Его отец родился в городе.
Почему отец построил свой домик? Об этом мечтал дед. Дед был из деревни, воронежский, Валуйковского уезда. Голод пригнал его в город. Дед мыкался по слободкам и жил в бараке. Дед строил чужой завод и мечтал о своем доме. С этой мечтою он умер.
Алеша мечтал о пожаре: налетит пожар и сметет их домишко. Толевую крышу в заплатах, срубы, осыпающиеся трухой, кривые ворота, шаткое крыльцо — все сметет пожар. Советская власть даст им комнату в коммунальном доме. Он иногда мечтал о хорошем пожаре.
А Ковбыш входил в деревню, как свой. Он надел рубаху перед самыми хуторами и заправил ее широким солдатским ремнем. Первому встретившемуся мужику он сказал: «Здравствуйте, бог в помощь!»
Он улыбнулся дивчатам, идущим с ведрами к колодцу. Но дивчата скользнули по его рубахе пренебрежительным взглядом. Ковбыш нахмурился и пробормотал:
— Подозрительный народ пошел, — и развел руками.
Темнело. Ребята нерешительно остановились среди улицы. Хаты беспорядочно столпились вокруг них. Воинственно брехали собаки, стадо входило в улицы. Теплый пар шел от коровьих следов. Мальчишка-пастух щелкал бичом и чихал от пыли. Он был свой здесь, он чихал весело и звонко. Вытерев нос, он посмотрел на ребят.
— Беспризорники! — крикнул он им, задирая. — Эй! — И хлопнул бичом.
Это было приглашение к бою, но ребятам было не до того.
Все хаты повернулись к ним своими окнами. С какого окна начать?
Ковбыш решительно направился к крайней хате.
Он громко забарабанил в окно.
— Мы и не беспризорники и не нищие! — закричал он. — Мы — ребята, желающие работать! Есть у вас работа?
Чернобородый мужик выглянул в окно.
— Есть у вас работа? — снова крикнул Ковбыш, не отходя от окошка.
Мужик медленно пожевал губами и лениво позвал:
— Панкра-ат!
— Чего, папаша? — отозвался бас.
— Покажи им дорогу.
И прежде чем ребята поняли, в чем дело, к ним вышел высокий парень с двумя мохнатыми собаками.
— Пошли! — мрачно сказал парень.
Собаки прыгали около него рыча.
— Куда?
— Та вже пойдемте…
Мальчики покорно пошли за ним. Прошли улицу, огород, мост через речку. Село осталось сзади. Свет месяца на церковном куполе. Вот и дорога. Парень остановился. Собаки лизали его жирные чоботы.
Он поднял кнут и показал на дорогу. Голубая, она падала вниз. Ковбыш посмотрел туда: ни огня, ни пахоты.
— А мы не пойдем, — сказал он глухо.
— Та нет, пойдете!
Ребята поправили мешки за плечами и пошли. Они шли молча, не оглядываясь. Теперь только чувствовалось, как устали они за день. Ноги просто никуда не годились. На повороте дороги ребята разом обернулись: Панкрат стоял еще на косогоре, широко расставив ноги. Месяц мягко освещал его.
Становилось зябко. Алеша надел куртку, Ковбыш — отцов пиджак. Пиджак был тесен ему, потрескивал на лопатках.
Обнявшись, они пошли дальше. Они шли молча и в ногу. Алеша крепко держал Ковбыша за пояс. Так, обнявшись, они шли по вспыхивающей голубыми искрами дороге.
— Это камни, — тихо сказал Ковбыш, и Алеша понял его: это луна зажигает гальку, и та поблескивает. Это камни. Они хрустели под ногами.
Большое небо дрожало над их головами. Все было непрочно и обширно: мир, ночь, дорога, мальчики на ней. Обнявшись, они шли сквозь ночь своей дорогой. Мальчики, им вместе тридцать один год.
— Костер! — радостно закричал Ковбыш и показал Алеше: в стороне, в полуверсте от них, полыхал большой костер.
— Пойдем? — спросил Ковбыш.
— Прогонят! — мрачно возразил Алеша.
Он никому теперь не верил. Он крепко схватил Ковбыша за пояс: верна только дружба. Парня с парнем. О Тасе он не вспомнил.
— Все равно пойдем, — сказал Ковбыш.
Они свернули с дороги и пошли на огонь. Скоро им навстречу забрехали собаки.
— Кто идет? — закричал от костра испуганный детский голос.
— Свои, — ответил Ковбыш.
— Кто свои?
— Из города. На заработки. Уйми собак-то…
Они ближе подошли к костру. Теперь было видно: вокруг огня сидело и лежало человек шесть ребят. В стороне стреноженные лошади жевали траву.
— Что, беспризорники? — спросило сразу несколько голосов.
— Нет, на шахты идем, — ответил Ковбыш. — Мы дальние, — и толкнул Алешу в бок.
— А откуда дальние?
— Из Брянска. Леса Брянские знаете?
— Слыхали… — неуверенно ответили от костра. — Лешие, значит?
— Как есть лешие, — согласился Ковбыш. — Вот с дороги сбились. Можно с вами ночь переночевать?
Ребята пошептались между собой, искоса поглядывая на лошадей.
— Та ладно! Ночуйте! — наконец, сказал старший. — Только, если что, мы крикнем. В хуторах слышно.
— Мы не босяки, — успокоил Ковбыш, — мы на шахты… Голод у нас.
— А все к нам, все к нам! — колюче, как взрослый, сказал рябой паренек в большой шапке.
Алеша снял мешок и куртку. Куртку расстелил на земле около костра и лег на нее. Мешок положил под голову.
От костра тянуло дымом. Алеша закрыл глаза, и ему показалось, что он дома, а мать раздувает самовар. Звенят на столе чашки. Вспомнилась Тася. Алеша удивился: почему он так мало думает о ней? Он хотел представить себе ее тоненькую фигурку, но не мог, видел только оборочки беленького платья, потом бант в белокурых волосах, чулочки. Потом все это смешалось в невообразимой путанице.
