ней! Болтовня в стенах пещеры — не в счет, Шестипалая была постоянно опоена травами и едва соображала тогда. И, если честно, больше говорила о себе, чем спрашивала.
— Почему? — угрюмо спросила Чонса, — Почему с тобой — не бояться? Кто ты такая? Почему помогаешь мне? Какая твоя роль… во всем этом?
Шестипалая не заметила, как сжала тубус с письмом до неприятного жжения в ладони. Следом поняла — не удержалась, чувства заострились, вышли за границы её тела, и она смогла рассмотреть золотое дно зрачков Анны, проплывающие по нему тёмные силуэты мыслей. Несло от южанки разрытой могилой, так цепко впился в смуглую кожу запах подземелий. Нанна привстала на локте. Простая чёрная рубашка фривольно распахнулась на её груди и Чонса заметила уродливое украшение — нить костей и зубов, молочно-жёлтых осколков, свисающих, кажется, ниже живота, прихваченного широким корсетным поясом. Заметив взгляд Чонсы, нырнувший в её декольте, шорка улыбнулась и достала ожерелье.
Силы Шестипалой тут же заняли положенное им место, поместились в пульсирующую болью точку посреди мозга.
— Это Кости Мира?
— Их называют так, да. Никто не знать, почему, но Нанна знать. Когда начали рыть, под землей только они были. Кости, кости, везде кости. Другие миры — руда и чернозем, а Бринмор — кости и леса. Больше всего там, где холмы, поэтому говорить о великанах.
— Снова старые сказки про Танную? — это не то, что хотела услышать Чонса. Но Нанна всегда отвечала так, как хотела ответить, но не то, что хотели услышать другие. И южанка совсем не замечала раздражения в голосе собеседницы.
— Они. Я собирать кости. Только настоящие кости, звонкие кости, те, что поют, а не подделки! Кости великанов.
Чонса недоверчиво сощурилась. Немного другим взглядом обвела ожерелье, с бусинами на котором южанка принялась играть, будто малолетний ребенок. Вот-вот в рот потащит.
— Не подделки?
— Да, да, чон се. Вы научиться делать ненастоящие. Злые кости! Сводящие с ума кости. Глупые, глупые северные волки.
Малефика едва понимала, что бормочет себе под нос горная ведьма. Шестипалая ужасно устала и то, что раньше казалось ей изюминкой, чем-то интересным и невиданным, сейчас бесило. Ни одного прямого ответа, ни одного честного слова — один умалишенный бред, пустой свист ветра в голосовых связках. Она резко встала с места и отошла от Нанны, ближе к Аларику и Данте, а та все продолжала нести ахинею: про великанов, про злые кости и то, как много она знает. Бла-бла-бла.
До неё донесся голос рыжего — тот спорил сам с собой и ругал Йоля. Чонса нервно рассмеялась:
— Трое безумцев — и я! О, Добрый и Его Пророк…
В лечебнице для душевнобольных безумен не пациент, а тот, кто добровольно остается там.
Особенно теперь, когда у Чонсы был выбор… Лишь бы уйти подальше им с Данте. А рыжий с горной ведьмой пусть горят синим пламенем.
В темном уголке под высоко поднимающимися корнями могучего дерева Чонса нашла немного тишины. Ветер в кронах и вороний грай заглушал чужие голоса. Она ненадолго замерла с закрытыми глазами, но не спала, нет — дышала, сфокусировав все свои ощущения только на том, как поднимается и опускается её грудь, округляется и опадает живот, как выдох щекочет узкие ноздри. Успокоившись, взяла в руки письмо в чехле. Тубус напомнил ей колчан. Взведенная стрела начертанных букв просвистела под низкими ветвями отцветающей сливы, так что на пергамент, кружась, упал полузасохший цветок. Чонса сдула его и погрузилась в чтение: Нанна была права, дрожь в руках Феликса становилась сильнее, почерк — хуже, и многие моменты приходилось перечитывать снова и снова, чтобы дошел смысл слов.
Волчишка!
Моя дорогая, не передать словами той радости, что надеждой заполонила моё тело, когда я узнал, что ты жива! Ужели может что-то сравниться с этим? Мне остается лишь веровать, что южанка меня не обманывает. Но в моих мольбах я тянусь к тебе и порой вижу твои насупленные брови и слышу лясканье острого языка, и мне делается проще дышать.
Нынче мы находимся в Канноне. Тито удерживает нас в Верхнем городе — стены здесь высоки, люди чванливы, время остановилось, и даже вонь залитого кровью и гноем города стирается благостью вишневых садов. Порой кажется мне, что это гостевание — не иначе как тюрьма, и тени плодовых деревьев полны бдительных глаз. Мне не по нраву это.
Тебе известно, что у меня в столице много знакомых, и самая приметная фигура из них — Его Величество Калахан. Однако он троекратно отказал мне в аудиенции. Конечно, причины тому есть — страну осаждают беды, но мы с ним старые друзья, и это показалось мне странным. Я связался с еще одним знакомым, и выяснил, что Его Величество смертельно болен и все последние недели прикован к кровати. От него не отходят лекари, дворцовые малефики отдают все свои силы, чтобы удержать в нем жизнь, и болезнь эта — великая тайна. Бринмор слаб как никогда. Что будет, если наши враги прознают о том, как он слаб? Осажден отродьями Марвида, с больным королем и на пороге окончания перемирия с великой империи Шормаару. Боюсь, девочка моя, вскорости порождения кошмаров станут нашей меньшей проблемой.
Кому, как не тебе, знать, что такое настоящая человеческая жестокость?
Однако это лишь одна из новостей, что я могу рассказать. Вторая касается всего произошедшего. Мне думается, ты уже поняла, что я заподозрил грядущее злодеяние, хоть и не верил в его масштабы. Но много раз проповедовал Тито то, что вскоре сойдет сам Малакий на землю, и семя Зверя будет уничтожено. К концу года его уверения становились всё громче. Но не Малакий идет по нашим землям, а сам Рок и сама Гибель.
Но слишком много и слишком начистую я пишу, вверяя все эти слова письму в руках шорки.
Я собираюсь вырваться из-под надзора безумца-Тито. И если все получится, молю, давай назначим встречу через неделю в маленькой таверне Нино на юге Бринмора, почти у самых Девяти Холмов. Спроси на Апийской дороге беженцев или южанку, и ты найдешь дорогу.
Надеюсь на скорую встречу. И береги себя! Я буду дожидаться тебя за столиком в углу.
Ф.
Два слова — «Девять Холмов» — и память взорвалась криками умирающих. Чонса вспомнила, как каменистая почва не впитывала кровь павших, и по земле вниз, с горного плато, на котором развернулась самая главная баталия прошедшей войны, срывались ручьи, пенистые водопады крови. Она чуть не потеряла тогда рассудок, была на грани. Нино — не помнила,
