Вот самый, видимо, близкий к Габитову среди нас человек — пожилой, с недобрым, дергающимся лицом: он постоянно рвется распоряжаться, кричит, багровеет, напирает на Габитова, бог знает отчего взвинчиваясь и распаляясь. Вот известная мне по собраниям в Союзе писателей поэтесса — как-то раз ее пылкая, гневная речь, произносимая с трибуны, держала в напряжении весь непривычный к вниманию и сосредоточенности зал — даже русскоязычная часть, не понимая, чувствовала искренность, силу и боль ее слов... Три-четыре журналиста, инженер, историк, неожиданно вспыхивают споры. Перечислять ли деньги на памятник жертвам сталинских репрессий в Москве или следует открыть собственный счет?.. Ведь здесь, в Казахстане, во время голода 30-х гг. погибли миллионы?..׳ И уже обидой вспыхивают глаза, дрожит голос, любое слово поперек — покушение на святая святых: на память погибших, на достоинство нации... Люди, до того во всем солидарные между собой, разделяются на две враждующие стороны, в просмотровый залик врывается эхо давних, не остывших страстей... Мне вспоминается Чехословакия, черные Чумные столбы, многофигурные памятники, воздвигнутые в каждом городе и сельце в память о поразившем Европу море в XVI веке... И когда я говорю о сталинщине как чуме, поразившей, не разбирая, все народы, и о том, что и в Москве, и в Алма-Ате, и в любой деревеньке или ауле должен бы стоять большой или маленький памятник погибшим, и так оно, несомненно, и будет когда-нибудь, если реанимированный сталинизм не построит на месте прежних новые карлаги, но разве не ради того, чтобы не допустить этого, создан "Мемориал"?.. — когда я говорю об этом, лица проясняются, ко мне подходят, благодарят...
17 "СТРАННАЯ ПОЗИЦИЯ.Уважаемый товарищ редактор!
Обратиться к Вам меня заставили обстоятельства, связанные с публикацией в журнале первой книги романа Владимира Успенского "Тайный советник вождя".
Печатно и устно писатели Юрий Герт, Александр Жовтис, Владимир Берденников, Морис Симашко, Галина Черноголовина подвергают этот роман, на мой взгляд, облыжной критике.
Например, в интервью "Кто, если не мы?" ("Огни Алатау", 7 ноября с.г.) Юрий Герт пишет, что он огорчен и встревожен появлением в журнале романа В.Успенского. Разделяет эту точку зрения и А.Жовтис ("Огни Алатау", 23 октября с.г.), который высокомерно поучает журнал и его сотрудников. "Нет уж, давайте обойдемся, — пишет А.Жовтис, — без сталинской "диалектики", приспосабливающей гуманизм к концлагерям, а интернационализм к практике слецпереселений".
Я солидарен с автором, он выписывает Сталина не как человека, который родился с топором в руках, а как многогранную личность со своим достоинствами и пороками. Чтобы сократить цитату из путаной статьи В.Берденникова ("Казахстанская правда", 10 ноября с.г.), перескажу смысл одного абзаца: "Сталин выглядел несравненно чище и принципиальнее Троцкого"... Лев Давидович Троцкий и не мечтал, конечно, что найдет в лице Берденникова столь велеречивого адвоката. Неужели не знал В.Берденников, что из политических деятелей самой позорной клички XX века удостоился Троцкий. "Иудушкой" назвал его Ленин. Со всеми вытекающими отсюда эпитетами.
Думаю, что в очень неловкое положение поставили себя "критики" романа... Доводы всем известны: кто расстрелял ленинский ЦК, убил Кирова, "а если вести речь о нашей республике, где появился роман, кто истребил цвет нации?" Отвечаю: Сталин и созданная им система. И в свою очередь хочу задать вопрос: зачем же вы, уважаемые оппоненты, торопитесь поперед батьки в пекло? Массовые, страшные репрессии начались после 1 декабря 1934 года1, дня убийства Кирова. А первая книга романа заканчивается событиями 7 ноября 1932 года...
1Видимо, Г.Толмачев вслед за В.Успенским коллективизацию 1929-30 гг. считает достижением "Сталина и созданной им системы".
В конце своей статьи В.Берденников задает вопрос нашей редакции: "Публикация таких произведений — это и есть, на наш взгляд, гласность, которую принесла нам перестройка?"
По поручению редакции заявляю:
— Да, публикация и таких произведений — это и есть, на наш взгляд, гласность, которую принесла нам перестройка.
Геннадий Толмачев, главный редактор журнала" ("Казахстанская правда", 20.11.88.)
18
В сопровождающем статью Г.Толмачева заключении от имени редакции "Казахстанской правды" слышались хорошо знакомые интонации: "В дискуссии проявилась нетерпимость к позиции журнала и скрытый призыв приструнить и редколлегию его, и Союз писателей, чьим органом является журнал..."
19Перестройка, гласность, плюрализм... Прекрасные, вошедшие в обиход слова. Но иногда мне казалось, что это волки умильно разглагольствуют перед баранами о плюрализме. Те самые волки, которые только и знали всю жизнь, что рвать на части этих же баранов, жрать их мясо, разгрызать сахарные бараньи косточки. Волки как были, так и остались при своем исконном оружии — быстрых, мускулистых лапах, когтях, клыках. Однако едва баранье стадо застучало копытцами, заблеяло, посмело выразить недовольство собственным перманентно-жертвенным положением, как волки тут же ощерились, зарычали: "Мы за плюр-р-рализм! За свободную дискуссию между волками и овцами! За священное право для волка быть волком, для овцы оставаться овцой!.."
20В студенческой городской газете "Горизонт" появилось объявление: журнал проводит обсуждение "Тайного советника", которое имеет быть в Союзе писателей... — Дураков нет! — сказал я себе, узнав об этом. Дискутировать с волками — значит, лишний раз подтвердить, что ты баран!..
То же самое решили Павел Косенко, Жовтис, Морис Симашко. Володя Берденников за неделю до обсуждения уехал в Караганду собирать материалы о КарЛАГе... Правда, Галина Васильевна Черноголовина заявила, что пойдет на обсуждение и выступит. За нею к тому же склонилась и Руфь Тамарина. Я понимал их: они еще верили в то. что возможен компромисс, им страшно было рвать с журналом, по сути — с Союзом писателей. Словеса о "плюрализме" они понимали всерьез и надеялись на соблюдение правил игры с обеих сторон... Я не разубеждал их. Но вот заковыка: оставаясь при своем мнении, твердя про себя "Дураков нет!.." — я представлял себе, как посреди заранее подобранного, подготовленного зала (тут уж наши "плюралисты" постараются!) две эти немолодые женщины станут отбиваться от злобных, наглых наскоков — а мы, мужчины, все как на подбор, со своими скептическими ухмылками будем отсиживаться по домам... А главное: придет молодежь, студенчество — их и будут обрабатывать, при нашем неучастии... К тому же — как воспримут студенты наше отсутствие? Как трусливое дезертирство с поля боя? А как иначе?.. Короче, перед самым обсуждением для меня сделалось ясно, что никак нельзя отстраниться от него, хотя это и было бы самым мудрым...
21
И вот — Союз писателей, куда двадцать три года я входил, как входят в родной, хорошо обжитый дом: то предвкушая радость встречи с близкими тебе людьми, то досадуя на ссору с кем-то, возникшую из чистого недоразумения, то с затаенным в душе протестом против мелочных дрязг и интриг, столь далеких от вечного поиска Истины, Добра и Красоты, якобы присущего литературе... Теперь я входил сюда, как в родной дом, захваченный врагами. Хотя внешне все здесь выглядело по-прежнему: те же ковровые дорожки выстилали паркет, сыто лоснились лестницы серого мрамора, по-прежнему неспешно, замедленным шагом двигались люди... Мы с женой прошли в конференц-зал и сели поближе к сцене. Вскоре здесь же оказались Руфь Тамарина, Виктор Мироглов, Николай Ровенский. Подошла немного спустя и Галина Васильевна, рядом расположилась "группа поддержки" - наши единомышленники. Немного поодаль независимо, нога на ногу, скрестив руки на груди, сидел Саша Самойленко, еще через несколько рядов — Женя Дацук, высокая, красивая, с яблочно-свежим румянцем на щеках — член клуба "Публицист". Зал был заполнен примерно на одну треть, а то и меньше.
Наши оппоненты заняли места в первых рядах перед самой трибуной — позже я понял, с какой целью. На сцене, в суперсовременном "демократическом стиле", стояли журнальный столик со стулом, перед началом здесь появился Ростислав Петров, ответственный секретарь журнала. В руке у него, словно змеиная головка, зажат был микрофон, провод, извиваясь, кольцами ложился на пол и тянулся, сбегал с возвышения вниз... Еще до того, как Петров обратился к залу, сидевший перед нами респектабельного вида мужчина громко спросил, повернув к нам начавшую серебриться голову:
— А те, которые против, пришли?..
— ??
— Спрятались! Побоялись! — ответил сам себе. Респектабельный, снисходительно посмеиваясь и ничуть не подозревая, кто перед ним. Я заметил в первом ряду несколько человек в военной форме, среди них — двух-трех стариков, облаченных в кители защитного цвета, с множеством орденских планок на груди. Почтенные седины, как писали в старинных романах, "украшали их головы".
