Я: Может быть, вы разрешите мне продолжить?
ГОЛОСА: "Просим! Просим!" — сквозь неразборчивый гул.
Я продолжаю: Можно увеличивать количество примеров, но боюсь утомить. Да и, в сущности, сама тема как-то не располагает к смеху. Тем более, что автор при всем желании не может умолчать о преступлениях своего любимца, которые сегодня у всех на виду. И он говорит о них — но как?.. Он говорит о них так, что наше нравственное чувство оскорблено тем позитивным комментарием, который дается устами рассказчика на протяжении всего романа, о каких бы злодеяниях Сталина не заходила речь. Автор нигде не поправляет своего героя-рассказчика и не возражает ему, и оттого оценки Лука-шова выглядят окончательными в кругу затрагиваемых в романе проблем. Например, упоминается, что голод 1930-33 годов "унес около семи миллионов жизней плюс 750 000 уничтоженных кулаков и подкулачников". Эту беспримерную трагедию автор настойчиво называет "ошибкой" Сталина. "Ошибка!.." Путь-то намечен верный, да вот вышла кое-какая ошибка.*. Ошибка — размеров в 8 миллионов смертей?.. В русской литературе жизнь каждого человека считалась величайшей ценностью. Да что там — жизнь! Достоевский посвятил проникновеннейшие строки "слезе ребенка..." Но по Успенскому величайшее преступление Сталина — всего лишь "ошибка"!..
(Шум в зале. Возгласы: "Хватит!..")
Я: Прошу еще две минуты! Мне достаточно двух минут!..
(Шум. "Дать!.. Не давать!..״ Ростислав Петров, блюдя объективность, проводит голосование: дать!..)
Вообще этот "выдающийся человек нашей эпохи", говоря словами автора, имел ангельский характер, и если бы не дура-теща, которая, как сказано в романе, не ценила своего счастья быть тещей великого человека, и если бы не истеричка-жена да вдобавок не злодей Троцкий... Вот причина того, что нрав у Сталина портился, и это порой скверно отражалось на судьбах страны, хотя в общем-то все шло "верным курсом..." Вот глубокое художественное открытие Успенского, вот смысл романа... К нему автор приходит с помощью своего героя-рассказчика. Не будь его, Успенскому пришлось бы давать оценку "вождю народов" с позиций людей восьмидесятых годов, которым известно, к чему привело то, что Лукашов мягко называет "ошибками". Но не только это определило выбор героя-рассказчика. Именно с его помощью в образе Сталина выражена любезная автору мысль о вожде как носителе великодержавного, монархического принципа, соединяющего сталинское государство с империей Романовых. Этот идеал не мог быть близок ни партийному деятелю, ни рабочему, ни крестьянину, ни интеллигенту. Для этого нужен был именно Лукашов...
Вот почему автора меньше всего интересует трагедия нашей истории — сталинщина. Между тем она не стала еще полностью нашим прошлым — и только. Это сталинские репрессии деформировали народную нравственность, сделали нормой жестокость - она проявилась и в целиноградском убийстве. Она — сталинщина — живет в страхе, который еще сковывает людей, она — в привычке подчиняться не правде и праву, а силе, сталинщина — в национальных амбициях, в расовой ненависти, столь явной в романе — о ней сказано и в статье Берденникова, и в опубликованных "Казахстанской правдой" письмах, но на это не счел нужным ни словом ответить Толмачев. Сталинщина жива и сейчас, среди нас, во взаимном озлоблении, в желании не обрести истину, а заткнуть рот оппоненту! (Шум в зале). В осмыслении этого страшного и живучего явления — сталинщины — по-моему, важнейшая цель литературы, в осмыслении его и противодействии ему!
23Аплодисменты. Нарастающий шум в зале. Сидящие напротив трибуны работники редакции (Антонов, мой старый друг, Ножицын, кто-то еще) привскакиваюти, лица красные, яростные. Карпенко жестикулирует длинными руками, трясет бородкой, Ростислав Петров, подбадривая взбудораженный зал, изображает беспомощность, широко разводя руками. Слышится голос: "У меня вопрос!.." К сцене выходит тот самый ветеран, с колодками орденов, который хочет подавать в суд на писателя Айтматова.
— У меня вопрос к Герту! - Голос его, несмотря на седины, звучит неожиданно звонко, слова выговаривает он с военной четкостью, разделяя их паузами, как во время произнесения приговора: — Вопрос такой: вы записались ли выезжающим из Советского Союза?
(Шум в зале. Голоса: "Не надо! Прекратить!״)
ВЕТЕРАН: Второй вопрос: вы что, недовольны строительством социализма? Ведь социализм был построен?!
(Голоса: ״Не надо отвечать!")
Я: Я и не собираюсь... Может быть, есть еще вопросы? Нет?.. Ну, тогда благодарю за внимание...
24
Выступила ЧЕРНОГОЛОВИНА:
...Поставьте себя на место людей столь ненавидимой Успенским национальности, людей, которые не мыслят себе иной родины, кроме советской, которые отдают ей все силы, знания, талант, — представьте, что чувствуют они, когда наиболее экстремистские представители "Памяти" призывает к немедленной депортации евреев и всех "инородцев" в места их исторического проживания, и сравните эти призывы с теми страницами романа, где говорится, что только представитель коренного народа страны способен понимать и защищать интересы всех остальных народов...
...То, как Успенский показывает Надежду Аллилуеву, равносильно оскорблению праха, тем более, что скабрезности в ее адрес совершенно противоречат воспоминаниям современников. Академик Сахаров дал пощечину Яковлеву за оскорбление достоинства своей жены. А кто защитит прах и достоинство Надежды Аллилуевой?..
Выступил РОТНИЦКИЙ, кандидат философских наук:
...Мы говорим: "с одной стороны Сталин", "с другой стороны Сталин", "однако", "но", — стороны складываются, а целостного вывода не получается. И оценки Сталина заканчиваются тем, с чего начинались: "с одной стороны", "с другой стороны"... Это не удивительно. Известно, что сумма из ста кроликов не равна одной лошади.
ИЗ ЗАЛА: Вы о романе скажите!..
РОТНИЦКИЙ: Лукашов как раз и пытается из ста кроликов сложить одного коня: положительный образ Сталина. Именно поэтому мое отношение к роману Успенского только отрицательное!
ЕЩЕ ОДИН ВЕТЕРАН — КАЖЕТСЯ, ТОЖЕ ПРЕПОДАВАТЕЛЬ: В последнее время модно стало говорить о Сталине, что это грязное пятно в нашей истории. О Сталине мы не можем говорить, как товарищ Герт: "кому это нужно, зачем это нужно?" Сталин был вождем народа, Генеральным секретарем партии и нашего советского государства. Был вождем партии Хрущев, был вождем и Генеральным секретарем Брежнев! Вот и надо сопоставлять, чего мы достигли и при ком!
(В зале шум, аплодисменты, свист).
Среди выступающих — молодой человек лет двадцати семи — двадцати восьми, инженер-конструктор АЗТМ, рыжеватый, в очках, сдержанно-напористый, импульсивность не мешала ему холодно, расчетливо посылать слово за словом в точно выбранную цель. Зовут его Сергей ЗЛОТНИКОВ:
Публикация романа, посредственного романа, страшна тем, что привлечет среднего читателя. И что бы ни говорилось потом, какие бы ни приводились страшные факты и цифры (Антонов-Овсеенко: 50 миллионов без войны потерял наш советский народ; Юлиан Семенов: 32 миллиона одновременно сидело в лагерях в 1952 году...) — все это не уничтожает произведенного романом впечатления...
Но почему сильны эти консервативные настроения? Потому что часть нашего населения, которая гордится Сталиным, сделала очень неплохую карьеру, получает сейчас хорошую пенсию, тогда как ветераны, большевики, которые из-за׳׳ них сидели, существуют на мизерные пенсии, а те еще и партбилеты имеют... Где, скажите, люди, которые нажимали на гашетки? Они среди нас. Они воспитали детей и внуков. В конце концов то, о чем мы сейчас говорим, это отношение не к Сталину, а отношение к жизни. Многие хотели бы повернуть вспять гласность, демократию, заткнуть рты. У нас в Казахстане пока стоит памятник, со звездами, еще долго будет стоять...
ТАТЬЯНА ФРОЛОВСКАЯ: Публикация романа хороша уже потому, что на него нападают и правые, и левые. Когда правые — это понятно, но почему левые?.. Роман совсем не реабилитирует Сталина, а показывает, как этого Сталина мы создали...
РУФЬ ТАМАРИНА: Вот сейчас ушел из зала молодой человек, который говорил, что его поколение знает о Сталине только со слов взрослых... Да, и для поколения моего сына, которому сейчас 30 лет, XX съезд — всего лишь очередной съезд, по крайней мере — был таковым до недавнего времени. Мой сын знал, чем он был, этот съезд, потому что вырос в семье, где хранятся как самые дорогие ценности четыре справки о реабилитации: две посмертные — моих родителей и две еще: моя и мужа... Этим, впрочем, сегодня никого не удивишь...
(В зале шум, возглас: "Обиженным слова не давать! Репрессированным слова не давать!..")
Семья моя — одна из миллионов, это совершенно не исключительное явление. Могу ли я не относиться однозначно к любому художественному или нехудожественному произведению, которое пытается обелить личность Сталина?.. Признаюсь: не могу. И не стыжусь этого, не считаю нужным.
