— А что, потащит! — убежденно сказал Афоня.
— Так вот о медведе... Центр и гвоздь всего праздника — убиение медведя. Надо убить медведя. Он у них вроде священного зверя, и если убить его как надо, то целый год и рыба будет ловиться, и дети рождаться, и все остальное будет в ажуре. Но порешить медведя полагается не из винтовки или ружья, нет, это нужно сделать оружием предков — стрелой!
— А что, можно! Запросто!
— Легко сказать — стрелой, а пусть попробует нынешний нивх убить нынешнего медведя из лука! Во-первых, медведи стали большие и злые, а луки нивхов никуда не годятся. Разучились они их делать. Секрет потеряли. Ну с луками кое-как выкрутились. Написали в какое-то материковское «Динамо», и оттуда им выслали лук спортивный. И тут вторая загвоздка — будь ты хоть какой нивх, но ни председатель колхоза, ни участковый милиционер не позволят тебе рисковать собственной жизнью. И кто решится на медведя идти с луком?! Это же смешно... Да и нивх уже не тот. Образование у него, специальность, жизненные планы, если можно так сказать, технику безопасности он изучал. Решили — медведя надо растить самим, как говорится, в своем коллективе. Так и сделали — стали растить медведей в клетках. Малышами из берлог берут и каждую зиму по одному убивают во славу предков. И нивх цел, и обычай сыт. Правда, пока медведь вырастает, он ручным становится, по поселку чуть ли не свободно разгуливает, и нашему брату, в общем-то, жалко его убивать, но обычай суров. И вот наступает праздник. Железными цепями приковывают разнесчастного медведя за все четыре лапы к столбам, а самый сильный и отважный начинает из лука в него стрелы пулять. Но спортивная стрела только шкуру медведю пробивает, не больше. Что там начинается! В общем, зрелище не для слабых.
Добивают медведя ножами. Шкура, конечно, подпорченной оказывается, но зато желчь в полной сохранности. Самому почетному гостю на празднике отдают шкуру и желчь.
— Зачем? — опять спросил Федор.
— Шкуру под ноги стелют, а желчь — лучшее средство от ревматизма, радикулита и еще чего-то, не помню уже. Несколько капель на полстакана коньяка — и будь здоров. Как рукой.
— Врешь! — с неожиданной злостью сказал Иван.
— Как это вру? — удивился Олег. — Ты насчет желчи не веришь?
— Про желчь — не знаю. А на празднике у нивхов я был. Хороший праздник. Веселый.
— И я говорю, что веселый. — Олег снисходительно улыбнулся.
— Хороший праздник, — повторил Иван. — Был я у них. И медведя они не убивают, давно уже не убивают. Дура, они же охотники, им совесть не позволит вот так с медведем. Он священный у них, ну вроде бы как корова в Индии. Напрасно ты так на них, не надо. Они хорошие ребята.
— Ну, извини, друг. — Олег виновато развел руками.
— Кстати о медведе. — Арнаутов почувствовал, что нужно как-то сгладить впечатление, оставшееся после рассказа Олега. — Был у нас начальник четвертого участка, некий Фетисов. Пошел он однажды на рыбалку, забрался по речушке за пятую или десятую сопку, пристроился и начал ловить. Место глухое, рыба непуганая, и сидит Фетисов не нарадуется. Поймал рыбку, и через себя, поймал еще одну — туда же. Речка там горная, быстрая, шумная, просидел он час, и уже ни шума, ни вообще ничего на свете не слышит. И вдруг чувствует — кто-то в спину ему дышит, горячо так дышит. Оборачивается Фетисов спокойно так, даже взгляд от поплавка не отрывая, а над ним — медведь. И росту в нем — как сарай, а лапы на живот свесил — рыбы ждет.
— Я бы тут же в воду! — воскликнул Афоня.
— А наш Фетисов заорал таким благим матом, что эхо, наверно, до сих пор по сопкам гуляет. И только он заорал, в горле у него что-то оборвалось. Ну а медведь посмотрел на него как на дурака последнего, покачал так головой да и пошел вперевалочку. Что до начальника четвертого участка Фетисова, так он до сих пор и слова сказать не может, сипит, и все. Как проклятье на него нашло. А начальник участка без голоса — сами понимаете... Ему, может, тот голос нужнее, чем певцу какому.
— А медведь?
— А надо вам сказать, что тот медведь с тех пор повадился к рыбакам пристраиваться. Как увидит человека с удочкой, сядет в сторонке и ждет. Близко уже, правда, не подходит. А если видит, что не замечают его, — ревет тихонько так, ветки ломает, камушки с горки спускает, здесь, мол, я. Ну, конечно, это уже не рыбалка...
В вагон вбежала радостная Оля. За ней торопливо шли две женщины.
— Чего столпились? Не собирайтесь — коридор должен быть свободным! — сказала громко одна из женщин, и всем сразу стало легче. Значит, нашелся человек, который все возьмет на себя. — Аптечка есть? — спросила она у проводницы.
— Есть вообще-то... ящичек... Я сейчас.
— Захватите несколько постельных комплектов. И растопите титан. Пусть мужчины снегу принесут. Халаты хорошо бы достать. Спросите у буфетчицы. Может, у пассажиров есть карманные фонарики — несите сколько найдется. А впрочем, у вас должны быть служебные фонари.
Команды сыпались как из мешка.
— Это врач? — спросил Левашов у Оли.
— Врач, — кивнула Оля. — Зубной.
— А вторая?
— Ветеринар из зверосовхоза.
Чертыхаясь и ругая себя за безалаберность, проводники выгребали из пыльных, рассохшихся аптечек флакончики с йодом и зеленкой, плоские пакетики с бинтами, таблетки в выцветших обертках.
Лесорубы собирали на крыше вагона снег, набивали его в наволочки и сбрасывали в тамбур. Левашов с Линой засыпали снег в чайный титан. Денисов, пробравшись к паровозу, наскреб еще два ведра угля, и вскоре в седьмом вагоне заметно потеплело. Безымянная старушка принесла два пакета стерильной ваты. Буфетчица перегретым утюгом проглаживала швы своего парадного халата.
А когда в третьем часу ночи из пятого купе послышался крик ребенка, вскоре об этом узнал весь состав. У какого-то рыбака нашлись две сигнальные ракеты — он не поленился среди ночи выбраться на крышу вагона и запустил их одну за другой в черное гудящее небо. Маленькие яркие огоньки тут же подхватил ветер, и рыбак даже не видел, как ракеты взорвались, как пылали в снегопаде разноцветные огни и сгорали, не успев упасть.
Потом в вагон торжественно вошла буфетчица с весами. Карманы ее халата провисали от тяжести гирь. Буфетчицу пропустили в купе, там протерли водкой тарелки и взвесили ребенка. Вскоре все знали — девочка весит три девятьсот и звать ее будут Надя.
— Что-нибудь заметил? — спросил Левашов.
— Ничего интересного. Хотя вся эта суматоха с родами была ему очень на руку.
— Ни с чемоданом, ни с сумкой в коридоре никто не появлялся?
— Нет. Буфетчица прошла с весами, но в них ничего не спрячешь.
— А аптечные ящики? Он не мог ими воспользоваться?
— Они в купе у Оли. Их всего три — наш, из соседнего вагона и еще откуда-то... Из четвертого, что ли...
— А этот рыбак, который на крышу поднимался? — спросил Левашов. — У него ничего с собой не было?
— Я ему тамбур открывал. Душа парень.
— Что-то не видно этого поганца Кнышева... Профинструктора...
— В другой вагон выселился.
— А вещи? — спросил Левашов.
— Унес с собой. У него один большой чемодан. Денег там нет. Я помогал ему укладываться.
— Знаешь, что я подумал... Сейчас любой может выселиться в другой вагон и оставить свой чемодан в купе. В каждом столько набито народу, что никто не знает, где чьи вещи.
— Не исключено, но маловероятно. Рискованно.
— Ладно, Гена. Иди отдыхай, а я заступлю на дежурство. В случае чего я в пятом купе. Да, ты где это побриться успел?
— Ха! Было бы желание! Есть тут один обладатель механической бритвы... Но ты ему не понравишься.
— Добрый вечер, товарищ бригадир, — сказал Левашов, присев и удобно ссутулившись у столика.
— А! Здравствуйте! — Дроздов приподнялся с полки, опустил ноги в валенках на пол и застегнул пуговицы кителя.
— Что новенького?
— А ничего. Сидим и сидеть будем. Разгрузочная неделька получилась. Говорят, печеночникам полезно.
— Ротор не идет?
— Какой ротор... Откуда?
— А в поезде все нормально?
— Если наше положение можно назвать нормальным... — Дроздов хмурился, словно был чем-то недоволен. Наконец Левашов понял — бригадир был недоволен собой. Мятый китель, щетина на подбородке, скомканная постель — все это лишало его уверенности, как бы обезоруживало.
— И ничего чрезвычайного не произошло?
Дроздов пожал плечами.
— Никто не ушел с поезда?
— В такую погоду? Это нужно рехнуться.
— Ничего ни у кого не пропало?
— В смысле украли? Нет, жалоб не поступало. На холод жаловались, на тесноту после переселения, вопросы задают — когда поедем, когда продукты подбросят... Один товарищ вез домой три килограмма шоколадных конфет — вчера вечером мы их раздали детям. А одна старушка отдала трехлитровую банку красной икры, так что детей мы и завтра сможем как-то поддержать.
— Да... Нехорошо получилось, Федор Васильевич, я хотел вас предупредить. Если кто о проверке документов спросит — ответьте, что так и должно быть. Мол, порядок такой. А может быть, запомните, кто спрашивал... — Левашов исподлобья глянул на бригадира.
