— Ты! Тюря нехлебаная! Когда ты в море месяц пробудешь и вдоволь рыбки поешь на первое, на второе и на третье, вот тогда мы с тобой об овощах поговорим.
— А я с тобой и сейчас согласен о чем угодно всю ночь напролет говорить! А? Может, столкуемся? Главное — Колю из твоего купе вытурить...
— Жаль, что ты на второй полке, не дотянусь, — с сожалением сказала Оля и вышла.
— Ничего, — протянул Виталий, переворачиваясь на спину. — Столкуемся. Не сегодня, так завтра... Не с тобой, так с другой... Не об этом, так об том... Столкуемся. Никуда никто не денется.
Пермяков пришел под утро.
— Вот, оказывается, как ты дежуришь, — сказал он. — Дрыхнешь без задних ног!
— Виноват... — Левашов приподнялся на полке, сел, пригладил волосы. — Дежурства отменяются, — сказал он, когда они вышли в коридор. — Проведем, товарищ Пермяков, маленький следственный эксперимент.
— Интересно, какая роль отводится мне?
— Не беспокойся, справишься. Отойдем к тамбуру. Так... Становись у самой двери. А теперь сделай семь шагов на цыпочках в глубь коридора. И заметь, у какого купе ты окажешься. Смелей, это недалеко.
— Я оказался у твоего купе, — сказал Пермяков, вернувшись.
— А теперь еще раз. Только шаги делай побольше. — Пермяков снова вышел в коридор, прижался спиной к двери и начал отмерять шаги. При счете семь он остановился и посмотрел на дверь купе. Вернулся.
— Не хватило примерно полтора шага до седьмого купе, — сказал он. — А прошлый раз я остановился у пятого. Твое ведь пятое? .Что-нибудь случилось?
— Пошли.
Постояв в тамбуре, они торопясь проскочили в восьмой вагон. Постояли прислушиваясь. Левашов включил фонарь, бросил луч света по полкам, по окнам...
— Подожди, Серега... А ну-ка, посвети на пол... Видишь?
На полу, покрытом искрящейся изморозью, виднелись следы. Кто-то совсем недавно, потоптавшись, большими шагами прошел в глубину вагона.
— Как же это он? — в недоумении проговорил Левашов. — Такая неосторожность... Может, провокация?
— Никакой провокации. Он приходил сюда без фонаря. Поэтому собственных следов видеть не мог. А о том, что на полу образовалась изморозь, ему и в голову не пришло.
— Да, все учесть невозможно... Надо же, изморозь...
Следы пересекали вагон и выходили в тамбур.
— Здесь должен быть угольный ящик... — Левашов осмотрел пол, стенку. — Вот! — Открыв металлическую дверцу, он направил луч в нишу. Там, прикрытый угольным мешком, стоял небольшой клеенчатый чемоданчик с потертой ручкой и сбитыми уголками.
— Батюшки-светы! — шепотом воскликнул Пермяков. — Никак нашли?!
Вынув чемодан из ниши, Левашов прикинул его на вес.
— На, подержи... Будешь знать, сколько весят пятьдесят тысяч...
Чемодан открылся легко — замок был самый обычный. Вложенные в плотный целлофановый мешок, деньги лежали, прикрытые пижамой. Вначале, видно, их старались укладывать пачками по достоинству, но потом просто ссыпали как попало.
— Уверен, что они и посчитать не успели, — проговорил Пермяков.
— Не до того было.... Ничего мешочек... А теперь вкладывай все на место и закрывай чемодан. Остальное, как говорится, дело техники.
Войдя в тамбур своего вагона, они прислушались. Все было спокойно. Нигде не хлопнула дверь, никто не вышел вслед за ними.
— Ну что, — сказал Пермяков, — подобьем бабки?
— Пора. Я вот думаю, не сделал ли я ошибки... Может быть, мне следовало взять этого типа прямо в тамбуре, когда он возвращался? И тогда он уже сидел бы в отдельном купе.
— По-моему, все правильно. Никакой ошибки. — Пермяков помолчал и повторил: — Все правильно. Во-первых, ты не знал, зачем он ходил в пустой вагон. Не исключено, что это был обычный воришка, стащивший у кого-то бумажник. А может, человеку по нужде пришлось сбегать. И разоблачать себя вот так, с бухты-барахты, совершенно ни к чему.
— А во-вторых?
— А во-вторых, у него в поезде, возможно, есть сообщник. Вроде бы он едет один, ну а вдруг — не один? Вдруг деньги между ними разделены? Вдруг он ничего не прятал, а только сходил посмотреть этот тайник, чтобы убедиться в надежности? А сейчас мы о нем знаем, а он о нас — нет.
— Во всяком случае, мы на это надеемся, — улыбнулся Левашов.
— Мы можем быть в этом уверены. Знай он, что мы сидим здесь ради него, он не стал бы прятать деньги так близко. Ведь, по сути, они у него под рукой, он может взять их за две-три минуты. А мог спрятать их по-надежнее. В паровозе, к примеру. Мог отнести к первому километровому столбу и зарыть в снег. Мог, в конце концов, обшивку где-нибудь снять, положить между стенками деньги и снова все завинтить.
— Ну что ж, будем считать, что моя деятельность в коллективе одобрена. Тогда у меня вопрос к коллективу: кто он? Кого мы можем заподозрить с достаточной уверенностью?
— Я бы поставил вопрос иначе, — сказал Пермяков. — Кого мы можем освободить от наших подозрений?
— А имеем ли мы право освобождать кого-либо от наших подозрений?
— Ну... подозревать всех — это прежде всего аморально. Да и глупо.
— Понимаешь, Гена, — медленно проговорил Левашов, — я не думаю, что мы унизим чье-то достоинство, если вот здесь с тобой обсудим, преступник он или нет. Ведь мы никуда его не тащим и не требуем доказательств невиновности. Что ты думаешь об Арнаутове?
— Он давно на острове, многих знает, многие знают его.
— Во всяком случае, он так утверждает, — уточнил Левашов.
— Разумеется. Но он бы не стал так подробно врать. Врать надежнее немногословно, чтобы слушатели сами додумывали подробности. Каждый свои. Что касается Арнаутова... Дом в Ростове, машина, сад яблоневый... А сам здесь. Чего ему здесь сидеть? А того ему здесь сидеть, что он знает многих и его знают многие. В Ростове он чужой, хотя и родился там. Он везде чужой, кроме этого острова.
— Ты предлагаешь вычеркнуть его из списка?
Пермяков посмотрел на тусклую лампочку, переступил с ноги на ногу, а встретившись взглядом с Левашовым, опустил голову.
— Пусть остается... Пока.
— А молодой отец Борис?
— Его можно смело вычеркнуть. Он с материка едет. С женой опять же, а теперь и с дитем... До того ли ему?
— Если его никто не попросил доставить в Макаров небольшой чемоданчик, даже не говоря, что в нем...
— Маловероятно. А как тебе нравится Виталий?
— Довольно хамоватый тип. Сам говорит, что уже полгода без определенных занятий.
— Правда, — сказал Пермяков. — Пижон. И очень много о себе понимает.
— Может быть, потому, что чувствует себя состоятельным человеком?
— В любом случае вычеркивать из списка его нельзя.
— Не будем. А Олега?
— И Олег пусть остается. Он мне показался достаточно сильным для такого дела. И физически, и не только. Есть в нем какое-то волевое превосходство над тем же Виталием. — Пермяков поколебался секунду. — Да и я перед ним чувствую себя не в своей тарелке...
— Список растет. Как ты предлагаешь поступить с лесорубами? Ребята отчаянные, насмотрелись всякого, прошли через многое... В общем, тертые ребята.
— Предлагаю оставить, — сказал Пермяков, словно преодолев какое-то сомнение. — Хотя они мне нравятся. Понимаешь, Серега, все-таки видно — порченый человек или чистый. Он может быть грубым, черствым, но исключено, что за этим стоит цельность... Это как яблоко — вроде красивое, яркое, спелое, но вдруг замечаешь маленькое черное засохшее пятнышко. Если это грязь, ты ее просто сковырнешь, а если червь — пятно будет еще больше... Так и лесорубы. На них есть пятнышки, но это земля, она вся на поверхности. Кого бы я внес в список, так это Колю, жениха нашей проводницы, да и саму проводницу. И первую красавицу нашего вагона... эту — в брючках.
— Лину?
— Так ее зовут Линой? Сережа, так ее зовут Линой? Мы оставляем ее в списке или вычеркиваем?
— Если настаиваешь... Но я бы вычеркнул. Следы на изморози — мужские следы. Поэтому, Гена, не надо так коварно улыбаться... Итак, в список мы внесли всех, кого могли подозревать с той или иной долей вероятности. Так? Теперь об эксперименте. Когда ночью тот тип спрятал деньги, то, вернувшись в вагон, он от двери до своего купе сделал семь шагов. Шаги слышны были. Ты в первый раз за семь шагов добрался только до пятого. Пятое купе мое. В нем он быть не мог, потому что я слышал, когда он прошел мимо меня. Второй раз, прыгая как кенгуру, ты не смог добраться до седьмого. Так? Остается шестое. Даже если я ошибся На один шаг в ту или иную сторону, все равно остается шестое.
— А не мог ли он зайти в чужое купе?
— В четыре часа утра, когда все спят?
— Поправку снимаю, — коротко сказал Пермяков.
— Итак, шестое купе. Арнаутов, Виталий, Олег... и Борис.
— Борис — это у которого дочь родилась? А разве он не с женой?
— Нет, с Таней поселились две женщины, а он перешел в мужскую компанию. Эти четверо входят и в наш предварительный список...
— Тише! — вдруг прошептал Пермяков. — Слышишь?
— Что?
